Посвящаю чистоту мелодий своих

Тяжело, когда человек живет в чужой стороне и захочется ему домой. Каждый раз, когда звенел школьный звонок, слепой юноша впадал в самую настоящую тоску. Словно где-то далеко-далеко его мать, привязывая жеребенка с колокольчиком на шее и лаская, гладя его холку, думала: «Сынок мой скоро вернется». В такие моменты в душе сумбур, даже еда кажется безвкусной.
В интернате не сиделось, и Шораан пошел на лыжное поле. Первая примета весны: влажный ветерок погладил его лицо. Мокрый снег падал с веток в осевшие сугробы. Шораан, надев лыжи, два-три раза обежал дистанцию. Как гладко они шли по подтаявшему, влажному снегу! Бежали резко, будто северные собаки, торопящиеся домой. Может быть, Назия придёт? Как хорошо в лесу: тишина, только птички копошатся и свиристят, выискивая прошлогодние шишки. Сколько можно быть одному? Шораан едва доплелся до интерната. И там никого — словно в сказке, пустой дворец. Все ушли в кино. Что за день сегодня, ничего не клеится.
Во влажном снегу его башмаки промокли, и Шораан стал мерзнуть. Он вспомнил маму, грея ноги у электрокамина. «Когда растопишь буржуйку ветками лиственницы, принесенными из предгорий Чинге, они вспыхивают, словно сухой лишайник. Аромат смолы наполняет юрту. Однажды в детстве, когда мать доила коров, горящий уголек попал мне на ватную фуфайку! Я не заметил этого, потому что жарил в огне курут и отковыривал с поленьев серу. Их запах заглушил запах горящей ваты. Как обожгут бок раскаленный уголь и горящая вата! Зову маму, бегу по снегу босиком! Против ветра, вата еще больше разгорелась. «Сын мой горит, боже ты мой!».
 
Лежа в постели, Шораан немного отошел от усталости и озноба, согрелся и задремал. Его воспоминания продолжились во сне.
«— Как противно пахнет, мама!
— Это навозом намазали твою обожженную спину, сынок, не шевелись. О горе ты мое, что за судьба у тебя, мой маленький? Как ты в огонь-то угодил? Отец, не топи так сильно, от жары ему будет плохо. Дай-ка просо, накормим сына. (О-о! Как вкусно есть жареное просо с молоком да еще с сахаром. Вкус той каши все еще у меня во рту).
— Больше сам не открывай дверцу печки, ладно, сынок? От влаги растет, от огня сгорает. Так говорят в народе. Огонь опаснее всего».
Шораан хоть и во сне, но побывал дома, успокоил истомившееся по родным сердце.
Как здорово увидеть кусочки прошедшей жизни! Нет для человека ничего дороже родного дома и отца с матерью. Проснувшись, он все еще думал о них. Показалось, что побывал дома и вернулся.
Постучали в дверь. Шораан открыл. Свежий воздух ударил ему в лицо. Колокольчиком прозвенел голос Назии:
— Толя, я была на лыжне. Мне сказали, ты там.
— Да, но я давно уже вернулся. Назия, я видел во сне маму. Тебя я тоже все время вспоминал…
— Я домой ездила, Толик. Мои родители живут недалеко от Казани. Они меня скоро заберут отсюда.
— А я?
—Трудно, когда оба слепые. А такого парня, как ты, любая красавица возьмет. Вот увидишь.
— Назий, зрячие вряд ли меня заприметят.
— Не говори так. Скоро я перестану видеть совсем. Врачи так сказали.
— А я все равно тебя…
Шораан обнял девушку и, целуя ее, заплакал. Ее щеки были прохладны, словно снег на лыжне. «Снежинка ты моя, Назия, где бы я ни был, посвящу тебе мелодии свои!»
— Не плачь, Толик! Помнишь, как ты побил гундосых? Вот так же преодолевай все другие преграды. Ты не теряешь свой мужской характер, молодец! Я тебе дарю вот эту книгу. Пусть наша дружба останется такой же чистой, как белый снег.
Толстую, как плитка кирпичного чая, еще пахнущую типографской краской книгу Шораан узнал сразу:
— Никколо Паганини!
А на переплете татарская девушка Назия написала свои прощальные слова: «Милый друг, Шораанчик! Музыкой тревожь сердца людей. Не забудь следы наших лыж на первом снегу. Назиата Нухова. 1954 г. Город Чкалов»
Вскоре родители действительно увезли Назиату на родину. Прощаясь, она сказала: «Древняя Казань — родина многих музыкантов. Там родился сам великий Шаляпин. Все время буду молиться духу этого города, чтобы он милосердно помогал тебе. Скоро я услышу твои песни по радио, Толик. Не горюй и не печалься, дружок!»
А Шораан в ответ подарил ей книгу тувинских сказок. И написал: «Назиате, подруге моей, посвящаю чистоту своих мелодий».
Пламя первой любви навсегда обожгло юное сердце, навсегда осталось гореть в душе.