Глава шестая

Буян словно ума лишился. Забыл, когда и что ел в последний раз, но чувства голода не испытывал. Не помнил, откуда и куда ездил, и, казалось, вовсе не уставал. Он просто сходил с коня, падал на еще стылую весеннюю землю, только-только освободившуюся от снега, забывался коротким сном, просыпался, вскакивал, снова взбирался в седло, снова куда-то ехал…
Чаще сон сопровождался одним и тем же кошмаром. Стоило ему закрыть глаза, как вокруг начинало плясать пламя пожара. Сначала, представлялось ему, горел дом Соскара, затем огонь расползался все шире и охватывал весь Барык. Пламя окружало Буяна со всех сторон, но почему-то совсем не обжигало, оставалось совершенно холодным. Он куда-то проваливался, чуть ли не в глубь земли, с трудом приходил в себя, избавляясь от наваждений.
Какая бы ему, однако, ни мерещилась чертовщина, сквозь кошмарное забытье он отчетливо слышал фырканье своего коня, чувствовал, что вороной пасется рядом.
Вот и опять не слез — сполз с седла, упал и мгновенно заснул. Пришел в себя от сильного озноба. Разжег костер, но не согрелся и у огня. Он подумал, что давно уже не ел го­рячей пищи. Положил руку на грудь и ощутил, как выпирают ребра. Здорово отощал… Ветер прижал к земле пламя костра, и Буяна опять охватила дрожь.
Он снял с вороного сбрую, отнес к костру. Вернулся к коню и, только теперь заметив сбитую спину, сообразил, что тот давно не ходил без седла. «Как же это?» Он гладил мокрую шерсть коня, подаренного ему Хаспажиком, и чуть не плакал. Такого с ним никогда не случалось. Забыть про самого верного друга… Что может быть позорнее?
Буян расстелил у костра кожаный чепрак, положил в изголовье седло, накрылся сырым и тяжелым, пропитан­ным терпким конским запахом потником.
Набирал силу, крепчал холодный ветер. Он сердито набрасывался на костер, и пламя трусливой собачонкой пласталось по земле. На сморенного беспокойным, тревож­ным сном Буяна падали искры, сыпался пепел, его обво­лакивал дым.
Снова снился ему тот же ужасный сон — охваченный огнем Барык. Буян бросался в самое пекло, чтобы хоть немного согреться, но его только сильнее трясло. Так оно и было: спящий дрожал, как в лихорадке.
С первыми лучами солнца ветер утих. Погас и костер. Буяну стало как будто легче — сон стал ровнее, спокойней.
Новое видение представилось ему. На вершине высокой горы пылал костер. Огромный, какого никто никогда не разводил. Он разгорался все ярче и ярче и вдруг, оторвавшись от скал, стал подниматься в небо. Чем выше возносился он, тем ослепительнее и жарче было его пламя, тем светлее становилось вокруг.
Буян хотел крикнуть, но голос пропал. Хотел убежать — ноги не повиновались ему. Он попытался ползти, но дорогу ему преграждали какие-то зеленые змеи. Они шипели, высовывали длинные раздвоенные языки… Уже нечем было дышать. Перехватило горло… Он собрал последние силы… и — проснулся.
Солнце поднялось почти до самого зенита. Стоял ясный, жаркий день. Неподалёку, полуприкрыв опушенные длинными ресницами глаза, подремывал вороной. Шерсть у него на спине подсохла.
У Буяна отлегло от сердца. Все ночные страхи отлетели прочь. Но сон не принес ему облегчения. Голова кружилась, тошнило, во всем теле ощущалась неприятная слабость. Он пошел к коню — земля под ногами закачалась, перед глазами поплыли разноцветные круги.
«Надо скорее добраться до Чээнека».
Он, должно быть, не совсем понимал, что делает, хотя руки привычно оседлали коня, нога так же привычно нащу­пала стремя… Потом — провал в памяти. Кажется, он видел крутой берег у переправы через Барык. Нет, не видел. Там, у переправы, он упал с коня. Переезжая через реку, намочил ноги. И хотя, временами, казалось, что впадал в забытье, направление на Чээнек он держал верно.
Почти у самой вершины Кулузуна, где горы, теснясь, сходятся вместе, оставляя лишь узкий проход, где до сере­дины лета лежит наледь, а лучи солнца никогда не загля­дывают в ущелье, которое так и зовут Хун-Корбес — Не Видящее Солнца, в том самом месте, в минуту редкого просветления, Буян услышал… песню.
Сперва он подумал, что и это ему только кажется. Но песня все приближалась и приближалась, становилась все громче. И голос был как будто знаком. Буян хлестнул воро­ного, торопясь навстречу.
Человек на гнедом коне, в дорогом коричневом тоне, ехал, распевая, прямо на Буяна.
Они столкнулись лицом к лицу, на узкой тропе, где почти невозможно было разъехаться. Узнали друг друга, но не поздоровались, и оба долго молчали.
— Буян? Ты?
— Чудурукпай?!
И снова примолкли.
Буяна затрясло. Не от озноба — от ненависти.
— Убийца!
Он так пронзительно крикнул, что конь Чудурукпая, испугавшись, прянул на крутой склон.
Перед глазами Буяна был не один Чудурукпай — два, четыре, много… Он замахнулся плетью и ударил всех сразу, но не попал. Хлестал налево и направо — по пустому месту. Чуть сам не вывалился из седла, но удержался, вцепившись в гриву коня.
Чудурукпай со страхом смотрел на Буяна — исхудавшего, с ввалившимися глазами и запекшимися губами, безумным взглядом.
— Я не убийца, — хрипло произнес он и, подняв плеть, направил коня вперед.
Буян не тронулся с места. Он не пошевелился и тогда, когда плеть Чудурукпая обвилась вокруг его спины. Безучастный, безмолвный, с опущенными руками, он смотрел куда-то вдаль.
— Ты пьян, что ли? — спросил Чудурукпай. Буян будто не слышал его.
— Ты что, с ума сошел? — Чудурукпай тронул его за плечо…
— Это ты убил Анай-Кару,— прошептал Буян.— И дом Соскара ты поджег.
Голос его был ровным, спокойным, почти равнодушным.
— Не я! — вспыхнул Чудурукпай, и хотел было ударить Буяна, но… увидев, как тот, обняв вороного за шею, уткнулся лицом в его гриву, опустил плеть.
— Почему ты считаешь меня убийцей? Я давно уехал с Барыка. Был в Элегесте и Межегее…
Буян, не поднимая головы, пробормотал, словно во сне:
 — Знай: я буду мстить тебе! И твоему отцу…
Будь он в своем уме, Чудурукпай не упустил бы случая поквитаться с ним, но напасть на человека в таком состоянии — все равно что убить из засады… Этого Чудурукпай не мог.
— Еще раз встречу — живым не уйдешь — прошипел он. — А о такую падаль и рук марать не хочу. Сам подохнешь.
Он объехал сидевшего на коне Буяна и помчался вниз по Кулузуну.
И тогда, и после Буян не раз силился вспомнить: а была ли эта встреча с сыном Мангыра чейзена? Временами ему казалось, что и это он видел только во сне.
…Поздним вечером вороной остановился у шалаша Дарган-Хаа на хребте Чээнек.
— Акый… — еле слышно произнес Буян.
Старик не успел и шага сделать навстречу — Буян мешком свалился на землю.