Глава семнадцатая

Состоялось совместное собрание партячейки и правления сумона Буянды Бай-Даг. Вопрос был один: о выселении феодалов и конфискации их скота.
   Секретарь партячейки Буян не делал доклада, он просто прочитал письмо из правительства:
   «Феодалов, имевших лучшие земли, много скота, угнетавших простых людей, выслать в специально отведенные хошуны, а их имущество и скот конфисковать и поделить между аратами.
   Если будут противиться, выслать насильно, жену и детей погнать пешком до указанного места жительства.
Чурмит-Дажи, Сандык, Сенгиижик».
  Не надо лишних слов: руководители правительства ТНР подписались. Это указание, чтобы его выполнять. Буян сел.
  Чудурукпай задумался.
  Собравшиеся молчали.
   Несколько лет назад уже конфисковали скот у феодалов, раздали аратам. Феодалы не дрогнули, количество их скота вновь стало расти. Спора нет: до революции власть была в руках феодалов, они брали налог с аратов, обманывали их, обсчитывали, угнетали, заставляли работать на себя. Но после революции возле своего скота остались только они сами. И большинство феодалов не выпустили своего хозяйства из рук: среди них было много работящих людей.
   И жизнь простых аратов улучшилась, особенно старательных, трудолюбивых. Некоторые начали богатеть. Свободное право, свободная земля, работящие руки: как же иначе.
   Но были и такие, что остались бедняками, как прежде. До революции были бедными и после революции остались бедными. О таких говорили: «В тридцать лет ума нет, и не будет». Пример – Саванды. Саванды мог давно выправиться, если бы захотел. И Сульдем его поддерживал. И Соскар отдал ему несколько голов скота, не мог спокойно смотреть на голодную, многодетную семью брата. Все ему, как могли, помогали. Прошло немного времени, и у Саванды вновь остался один Мухортый…
   Когда конфисковали скот у феодалов, выделили Саванды двух коров с телятами да четырехгодовалого быка. Старательный человек мог бы с годами приумножить свое благосостояние.
   Подгоняя скотину, Саванды весело кричал встречным:
   – Патрон-сатрон есть, партизан Саванды есть! Через два-три года будет стадо желтых коров вокруг моего аала. Буду всегда сыт. Приходите, приходите, люди дорогие. Дам подоитькоров, дам взаймы коня. Я и богат, и себе не рад.
   Прошла зима. Возле аала “богача” Саванды не видно ни одного животного. Всех заколол. И не один он такой.
   …Вопрос важный. Поручение ответственное. Борьба острая. Долго совещались и приняли постановление: партячейка и правление сумона считают важным указание правительства и поддерживают решение – феодалов выслать.
   – Таким лентяям, как Саванды, конфискованный скот не отдавать, – строго сказал Буян. – Это мешок без дна. Дармоед зубастый. Хватит! Слово одно, кулака два.
   Чудурукпай воспротивился:
   – Мне Саванды не жалко. Жалко его маленьких детей. Саванды нужно дать скот. Помогать, пока дети не подрастут. Пусть партячейка отдельно воюет с  феодалами. Власть сумона – народная власть. Она защищает права аратов.
   Буян не сдавался:
   – Раз нет от него пользы обществу, пусть собрание решает.
   – Я заявления не писал, члены партии вопроса о семье Саванды не поднимали, – защищался Чудурукпай. – Это общее дело, а не только твое.
   Люди, сидящие в юрте, со всех сторон заворчали:
   – Прекратите, товарищи!
   – Надо работать добросовестно.
   – Еслисобрание начинается со склоки, что будет дальше?
   – Если два руководителя так себя ведут, как мы будем работать?
   Буян разозлился:
  – Чудурукпай, ты что, мстишь мне за что-то? Что ты  зубами-то скрипишь? Как начну нападать на феодалов, ты их защищаешь. А теперь я бросил слово в сторону бедных, и ты защищаешь бедных. Двуличный ты. Я доложу о твоих действиях в хошунный комитет, хошунное правление.
   – Какой жеты! – вскочил с места Чудурукпай и уперся руками в стол: – На всякого есть управа. Не боюсь тебя!
   Два руководителя сумона Буянды Бай-Даг чуть не схва­тились прямо на собрании. Еле утихомирили.
   По предложению секретаря партячейки была создана специальная комиссия по конфискации имущества феодалов и по их выселению.
   – В специальные комиссии будут входить только араты, – предложил Буян, – Председателем надо назначить Когела, заместителем – Холбенчика, членами – Мойтужука, Иргека, Кендена.
   – В комиссию необходимо включить и феодалов, – предложил Чудурукпай.
Опять стычка!
   – Зачем?! – громко спросил Буян.
   – Они должны участвовать, ведь рассматривается их дело, – еще громче ответил Чудурукпай. – Феодалы тоже люди, пусть узнают, за что их гонят с места.
   – Прошло время играть с феодалами в тевек. Пусть араты решают!
   Слово попросил писарь партячейки Ногаан-оол:
   – Мне кажется, Чудурукпай прав. Когда мы рассматривали дела аратов, то привлекали аратов. Феодалы тоже люди, почему бы не выслушать их? А так каждого можно назвать феодалом и отправить в ссылку, товарищи!
   Буян задумался.
   – Тогда включим Опая.
   – Опай не феодал, а чиновник, – не согласился Чудурукпай.
   – Ты сам чиновник! – крикнул Буян.
   Чудурукпай пробасил не тише:
   – Да, и ты тоже чиновник.
Буяна затрясло, будто в припадке. “Это я проливал кровь за народную революцию, а не Чудурукпай. Я воевал за счастье аратов, а не Чудурукпай. Я – сын арата с чистой  кровью. Чудурукпай – наследник феодала, собака на цепи”, – вот о чем думал Буян.
   Он не сдержался. Вынул наган из кобуры и приказал писарю:
   – Ногаан-оол, держи свой карандаш! Почему у тебя дрожит рука, сын арата? Я секретарь партячейки, лично буду отвечать перед партией и правительством. Теперь пиши! Председателем специальной комиссии по конфискации имущества феодалов и выселению их – назначается Буян. Ты записал? Заместитель – Когел. Писарь – Саванды. Верно, пиши, пиши! Писарь – Саванды. Нет теперь грамотнее человека в Барыке, чем Саванды. Так. Да, председатель женсовета? – притихшая Анай-Кара не ответила. Буян продолжил: – Члены – Хорек, Опай, Иргек. Слово одно, кулака два. Теперь все свободны.
   Назавтра специальная комиссия отправилась вверх по Барыку. Впереди ехал Буян. За ним – Когел. Саванды ехал на Мухортом, сдвинув набок потерявшую всякий вид «буденовку». Хорек  с остальными членами плелись в хвосте.
   Проехали аалы нескольких феодалов. Никто ничего не сказал, словно камень в рот засунули. Никто рта не открыл. Все ждали приказа Буяна.
   Не отпуская повода коня, Буян неожиданно повернулся к Хореку:
  – Что, начнем с членов комиссии, чтобы показать народу пример?
Тот не знал, возразить или согласиться.
– Совсем недавно я отдавал свой скот, – сказал чейзен.
– И еще подарите. Для народа ничего не жалко.
   Дело было к весне. Утром и вечером по-прежнему стоял мороз. Лишь в полдень под солнцем земля немножко теплела. Но нынче и днем тянуло холодом.
   Нет ничего проще для кайгалов, чем собирать скот. Эту науку они знают: когда-то отбивали у китайцев целые табуны лошадей и уводили их в горы Чээнека. А теперь простое дело: светлый день. И они не воры, действуют по закону.
   Буян привел специальную комиссию в местечко Кок-Тей на Чээнеке в аал своего брата Соскара. Сам не слез с коня, не вошел в юрту. Не поздоровавшись с братом, махнул кнутом в его сторону:
   – Феодал. Надо пересчитать скот. Слово одно, кулака два.
   Соскар ничего не сказал Буяну. Пропал голос и у Ончатпы.
   Специальная комиссия быстро сосчитала пестрых коров, отданных супругам тестем Опаем чаланом.
   – Гоните всело! – приказал Буян.Потом бесстрастно сообщил Соскару и Ончапте: – Именем народной власти мы выселяем вас. Собирайтесь.
   Ни вопросов, ни ответов. «Слово одно, кулака два». Специальная комиссия уехала.
   В устье Кулузуна, где находилось зимовье Хорека, распределили по загонам животных, отдельно овец, затем коров и лошадей.
   – Не отведать ли нам хана? – Буян приказал Шыра-Хуураку: – Заколи козла.
   Узнав о конфискации имущества феодалов и о их выселении, начали собираться араты. Самые любопытные уже сидели на заборе, словно пугала.
  Весь скот пересчитали. Пошли к амбару. Посчитали пригодные седла с наседельниками, арканы и путы, составили опись.
   Потом пошли к юрте. И только тут услышали плач. Вопили женщины.
   Переписчики остановились, не решаясь войти. Саванды помочил языком химический карандаш и преданно уставился на Буяна: «Патрон-сатрон есть, партизан Саванды есть».
   Играя наганом, Буян спросил:
   – Нет ли где-нибудь еще животных, господин?
   – Воля ваша. Ищите сами.
   Наевшись мяса, Буян объявил:
   – Через пять дней переезжайте. Будьте готовы.
   – Куда, дарга?
   – Узнаете.
   Буян вскочил на коня. За ним последовали члены комиссии. Больше в этом аале делать нечего. Есть феодалы и в других аалах.
   Конфискованный скот погнали вниз по Барыку. Надо собрать его в селе. Оттуда раздать народу, а оставшийся отправить в хошунный центр.
   В Оттук-Даше спутники Буяна проехали лишь по навозу скота Чудурукпая. Когда-то здесь было полно скота Мангыра, нынче загоны открыты, пусты. На навозе копошились альпийские чайки, прилетевшие с гор.
   Объезжая Оттук-Даш, Буян прибыл в Баян-Кол, заехал к Губановым.
   – То, чем ты занимаешься – большая ошибка, – прямо сказал его русский друг. – Феодалы тоже люди. Надо уметь с ними разговаривать, подойти к ним. Так учил Ленин. Не каждый, кто имеет скот – угнетатель.
   – Пока не победила мировая революция… – Буян рассердился. – Слушай, а ты изменился, Губанов. Или тоже разбогател? Тогда и твое имущество я тоже конфискую.
   Буян, недобро взглянув на друга, уехал. Губанов знал, что тувинцы не имеют привычки сердиться по пустякам, поэтому грустно подумал: «С Буяном скоро что-то случится».
   Специальная комиссия не соблюдала никаких правил. Если в хозяйстве было больше пяти коров, их записывали, отбирали и гнали в село. Сколько было пролито слез!
   Злоба копилась. Группа Буяна растревожила людей в Усть-Барыке, Оттук-Даше, Сенеке. Они брали на учет скот, обшаривали загоны. За пять дней им было необходимо «выявить сопротивляющихся, погнать пешком на места поселения их жен и детей».
   Прошел лишь один день. Но за этот день специальная комиссия под умелым руководством секретаря партячейки сумона поработала хорошо.
   – Слово одно, кулака два, – сказал членам комиссии Буян. – Завтра в это же время продолжим работу. Опустошим владения феодалов, вышлем их. Они аратов не жалели, и мы не должны их жа­леть, нянчиться с ними.
  Члены специальной комиссии наконец-то смогли передохнуть от трудов.
   Устье реки обнажено, дует ледяной ветерок. На лугахУлуг-Хема по-прежнему зима. Вечером небо стало хмуриться. По нему быстро перемещались темные облака. Потянуло сыростью, стало смеркаться. Горы вокруг – Хайыракан, Улуг-Хая, Согуна, Минчилиг, Куу-Даг – стали еле различимы. Хаттыг-Тайга спряталась среди облаков, и это было предзнаменованием плохой погоды.
   Выехав из Ийи-Тала, Буян поскакал вверх по Улуг-Хему. Он не свернул в аал на Анайлыг-Алааке, а повелконя в Чодураалыг-Алаак. Решил зайти к Чудурукпаю: «Чем занимается этот проклятый дужумет, наследник феодала? В конце концов, его самого надо выселять со всеми детьми. Жены у него теперь нет, а то бы вымели вместе с женой. Слово одно, кулака два».
   Буян слез о коня, легко и бесшумно зашел в юрту Чудурукпая. При слабом свете лампы увидел, что у изголовья кровати, где должна сидеть хозяйка юрты, сидит женщина.
   Анай-Кара! Буян не поверил своим глазам! Его собственная жена! Казалось, земля под ногами закачалась. Некоторое время он стоял в растерянности, не понимая, сон это или явь.
   Дети ели. Кара спокойно налила суп в тарелку и подала Чудурукпаю, который сидел на почетном месте. Настоящая дружная семья.
   – Слово одно, кулака два! – зарычал, как раненый медведь, Буян. Пнул тарелку в руке Анай-Кары. Фарфор разбился. Горячий суп расплескался по юрте. Дети заплакали. Буян выбежал.
   Опомнился, когда понял, что едет по ледяной дороге. На фоне темного неба мелькали верхушки высоких деревьев. Ветер усиливался, становилось все холоднее. Он повернул коня.
  Через некоторое время Буян добрался до своей юрты. Вошел, ощутив тепло. Казалось, жена только что вышла. Двое маленьких ребятишек, тепло укрытые, мирно спали на кровати.
   На сундуке возле горящей лампы лежала бумага, сложенная вчетверо. Буян схватил ее. В голове мелькали мысли: «Опять из правительства? Из хошуна? Не дают покоя. Теперь что за указание пришло? Может, пишут, что феодалов надо расстреливать?..»
   Наклонился ближе к лампе и стал читать:
   «Моя дорогая, свет моих очей, самая близкая, вечно прекрасная, горячо любимая Анай-Кара…».
   Не веря глазам, Буян перечитывал. Буквы то разбегались, как овцы от волка, то группировались в одном месте, то расплывались. Буян задрожал, взгляд его перепрыгивал через слова, как через лежащих коров, запинался, останавливался, не мог сосредоточиться, прыгал, как злая собака, с одной строки на другую:
   «…из-за дальности места, из-за длины реки белую бумагу сделал своим лицом, карандаш – языком. Жму твою руку двумя руками с сердечным горячим революционным приветом».
   Дальше взгляд Буяна запрыгал, как кузнечик по траве:
  «…приеду… жди меня… когда твой муж уедет…илиуйдет на собрание…».
  Буян не удержался, трусиво, как тушканчик, бросил взгляд на последнюю строку:
  «…Твой любимый Чудурукпай».
   Буян отбросил письмо, словно ядовитое насекомое, зашагал по юрте взад и вперед: «Все правда! Сто раз правда! Чудурукпай еще раньше, до меня ходил к ней… его ребенка она не так просто подобрала… народ не будет ни с того ни с сего болтать, что она имеет двоих мужей… ох, хитро же она притворялась, якобы она сирота, надо пожалеть ее… Чудурукпай всегда сопротивляется ему, нарочно… а теперь открыто начали переписываться… Потом… потом…». Буян не мог найти себе места, голова раскалывалась на части.
Он лег на кучу вещей, попытался заснуть. Из этого ничего не вышло. Голова гудела, будто туда залетела тысяча драконов, рой пчел, стая волков зашла.
   Заскрипел снег, и в юрту вошла Анай-Кара.
   – Что это ты, Буян? Как теперь будешь смотреть в глаза Чудурукпаю? Чтотакого, если я накормила сирот?
– Вот тебе горячий революционный привет! – Буян бросил в жену шубу, которой укрывался.
   – Что случилось? Перестань!
   – Вот тебе, дорогая моя, вечно любимая!..
   Он вскочил, схватил за плечи жену и оттолкнул к двери. Послышался треск: Анай-Кара упала на горку дров возле двери. Когда она попыталась подняться, муж налетел нанее, как ястреб.
   – Вот тебе, свет очей моих! Вот тебе, моя самая близкая!
   Бyян схватил за руку Кару и отпихнул ее, жена упала у изголовья кровати.
   Он играл с ней, как кот с мышью. После каждого удара Буян дразнил женщину:
   – Вот тебе белая бумага вместо лица!
   – Вот черный карандаш вместо языка!
   – Вот тебе горячий привет, подобный тысячам грузов на верблюдах!!!
   – Твой любимый Чудурукпай!
   Он смертельно устал, голова раскалывалась, но не мог остановиться:
   – Иди, паскудничай к своему революционному другу!
   Волосы у Анай-Кары разлохматились, будто их растормошила ворона. Тело болело. Она взяла одной рукой дочку, приемом хуреша оттолкнув Буяна.
   Пока он поднимался, приходя в себя, Кара схватила другой рукой спящего сына и выбежала из юрты.
   Буян как сумасшедший крикнул вслед:
  – Слово одно, кулака два!..
  Анай-Кара даже не оглянулась.
  В юрте раздался выстрел. Буян растянулся на кровати…
   Ветер все усиливался. Гудели трубы. В темноте не было видно дороги. Кара крепко прижимала к себе двоих детей, ветер дул навстречу, хотел свалить ее. Твердый, как песок, снег нещадно бил по мокрым от слез щекам. Голые руки Кары онемели от холода. Длинные волосы развевались на ветру. Кара не могла открыть глаз. Чуть приоткроет, и в них попадает снег с крупинками льда. Только ноги сами находили дорогу, и она все шла вниз по Улуг-Хему, навстречу большому ветру. Ледяная сырость пронизывала тело, доходила до сердца. Труднее идти против ветра в темноте по льду Улуг-Хема, чем купаться в его ледяной воде. Что там в ледяной воде – ты была одна, молодая. Теперь она не одна, возле сердца бьются два маленьких сердечка. Анай-Кара не останавливалась. Большой ветер наберет силу, бросится на нее, она пошатнется и продолжает идти вперед. Кара не хочет упасть на снег и замерзнуть в темноте, назло Буяну. Только не сегодня. Сегодня у Кары под шубой два маленьких человечка. Две радости, два счастья. Страдание матери, гордость матери.
  В темноте показался огонь.
   Это юрта Чудурукпая.