Глава двадцать первая

Возле правления золотого прииска Эми собралась толпа, она шумела, бурлила, слышались тревожные вскрики:
— Контра!
— Вонючая собачья падаль!
— Враг народа!
Люди сгрудились возле портрета. Они рвали его, пинали, плевали на него.
Петров поднял холст: глаза человека на портрете были продырявлены, в дыры вставлены серые щепки. Петров прислонил его к стене. На портрете был изображен начальник Тувинского банка Данчай.
— Разве так можно, не узнав точно? — тихо сказал Петров. — Всяко может случиться из-за сплетни.
Кто-то из руководителей сказал:
— Все точно. Данчай — враг народа. Говорил, что с помощью денег хочет  установить контроль над промышленностью. Поэтому этот паразит не давал денег золотым приискам. Зачем заступаешься за контру?
Люди зашумели с новой силой. Слова «Не давал денег золотым приискам» задели за живое. Какое еще нужно доказательство? Опять послышались голоса:
— Бей врага народа!
— Долой Данчая!
Собравшееся вплотную обступили портрет и Петрова.
— Ты тоже контра?
— Почему защищаешь Данчая?
— Негодяй!
Обросшие, бородатые мужики, возглавляемые Чиж-Кулаковским, Барсуковым, Мончаренком вновь сбросили на землю портрет Данчая, начали топтать, вытолкнули Петрова из толпы. Замелькали кулаки.
После того, как уничтожили портрет Данчая, по прииску пошли слухи: «пропадает золото», «на прииске есть контра», «усилить бдительность»…
Чиж-Кулаковский совсем распоясался. Он и его молодчики будто на крыльях летали. Они и раньше в магазине и столовой всегда лезли вперед, лучше всех одевались, слаще всех ели-пили. Теперь стали распускать слухи, что они — защитники простого народа.
Но постепенно прииск успокоился, потекли будни. Прошла зима. Прошла весна. Зимой несколько раз приезжали ямщики с грузом. Незаметно увозили золото вооруженные люди. Не в тайне, но и не открыто.
…Сколько можно скрываться? Хойлаар-оол стал зятем Петрова.
Кошкар-оол разочарованно говорил:
— Кошечку свою сам выкупай, коли разбогател.
Хойлаар-оол уже не скрывал, не стеснялся:
— Счастья за деньги не купишь, Гоша. Может, и ты найдешь себе девушку? Деньги у тебя есть, ты красивый, одет хорошо.
— Нет здесь больше девушек-кошечек, — грустно отвечал Кошкар-оол. И усмехался: — Контру мы пристре-елим…
Любит подразнить, что-нибудь услышит — повторит и от себя прибавит.
Наутро Хойлаар-оол пришел к Лизе. Та сидела одна, с заплаканными глазами, неприбранными волосами.
— Что случилось? — удивленно спросил Хойлаар-оол.
Лиза повисла у него на шее, зарыдала.
В доме был беспорядок, словно верблюд прошелся: кровать, стол, стулья опрокинуты, книги на полу.
— Ночью пришли вооруженные люди и увели отца, — сквозь слезы сказала Лиза. — Искали какой-то плакат против партии и правительства, назвали его контрой, врагом народа, сказали, что защищал Данчая…
В тот же день Лизу уволили из столовой. Хойлаар-оол не смог ее пристроить даже в огород Кима — сказали, что она дочь врага народа, и не должна работать там, где кормят людей или выращивают для них овощи.
Вскоре пошли разговоры о «японских шпионах» Чурмит-Дажи и Хемчик-ооле. В Эми было большое собрание. Приняли постановление: применять высшую меру наказания к «контрреволюционным элементам». Было отмечено: в Эми и на других золотых приисках появились контрреволюционные группы. Вот поймали «троцкиста» Петрова и его друзей. Кто-то принес весть о том, что «контрреволюционную группу» поймали в соседнем Тес-Хемском хошуне. Начальство призывало к бдительности.
После ареста отца Лизе жилось все труднее. Без работы, сиротой при живом отце.
К ней перешел жить Хойлаар-оол. В семье нужен мужчина.
Лю несколько раз ходил в правление и добился, чтобы Лизу оставили в столовой. Она могла работать уборщицей, гардеробщицей, топить печь. Запретили лишь появляться в помещениях, где готовят еду.
Чиж-Кулаковский, будто что-то унюхав, вдруг стал подмазываться к Кошкар-оолу и Хойлаар-оолу. Однажды, встретив Кошкар-оола, посмеиваясь, спросил:
— Никак в Кызыл собираешься, Гоша? Маленькая просьба у меня.
— Вроде никуда не еду, но помочь всегда готов, Гирей Григорьевич.
— Позже, Гоша, когда на лошадей сядете. Просьба-то не очень обременительная.
Вскоре Кошкар-оола, Хойлаар-оола и Лю вызвали в управление, выдали два ружья. Им нынче ехать в Кызыл, золото везти.
Не каждому поручали такое ответственное, опасное дело. И все же парни радовались: ведь как прибыли на прииск, так и не видели больше Кызыла. Хочется народ посмотреть, купить что-нибудь. Кошкар-оол и о «кошечках» подумывал. Хойлаар-оол надеялся разузнать что-нибудь о Николае Ивановиче. Куда это годится: дочь не знает, жив ли отец? И у Лю, конечно, есть в городе свои дела.
Подошел день отъезда. Лошади и груз готовы. Последние наставления от правления прииска. Трое парней на рассвете выехали из Эми. Коня Хойлаар-оола с тяжелым грузом повели посередине. Вооруженный Кошкар-оол — впереди. Вооруженный Лю прикрывает.
Прошли дожди. В осенней тайге воздух чист и напоен запахом хвои. Синее небо безоблачно. На вершинах Хаан-Тайги сверкает белый снег.
Потемнела трава, поспела ягода. На кедрачах, обступаю­щих дорогу, гроздья шишек. В этом году будет много белок, — радовались охотники. В земле тяжелое золото, а в тайге золото — легкое, мягкое.
Иногда подует свежий ветерок, наполнит грудь сладким запахом аржаана и можжевельника. Какой благодатный край, как жить в нем привольно!
Уже полдень, но парни едут тихо. Скоро должна показаться река. До чего богата река Балыктыг — на коне начнешь переправляться, и его копыта иногда на рыбин наступают!
В ложбине, поросшей черными елями, лошади стали прядать ушами. Кошкар-оол натянул повод: навстречу шел Чиж-Кужаковский с двустволкой за плечом.
— Экии, Гоша! — поглаживая шрам на щеке и черную бороду, улыбнулся Батя. — Не ждали меня? Никогда не нужно торопиться в дорогу, сынок. Видишь, из-за маленькой просьбы заставил меня ехать в такую даль.
Кошкар-оол не знал, что ответить:
— Какой просьбы, Гирей Григорьевич?
Чиж-Кулаковский улыбнулся остальным путникам:
— Что вы так смотрите на меня, в первый раз видите, сынки? Здравствуй, Коля! Здравствуй, Лю!
Чиж-Кулаковский был не один. Неподалеку среди деревьев показались Барсуков и Мончаренок. Вооруженные. Все понятно. Что делать?
Батя подмигнул Хойлаар-оолу:
— Постреляем? Пошумим, сынок? Жаль, у тебя ружья нет, Коля. Это ничего, у друзей попросишь. Чем ружья-то заряжены? Свинцом или золотом? Все есть, говорите? Я еще научу тебя жить, Коля.
Что делать, что делать, что делать?! Кошкар-оол оценил обстановку: они в более выгодном положении. Нужно мгновение, но где его взять?..
— Была ни была, Гирей Григорьевич, вместо Хойлаар-оола я буду стрелять, — Кошкар-оол потянул с плеча ружье. — На что будем стрелять, Батя? Я уже не бедный Гоша.
И шепнул Хойлаар-оолу:
— Скачи. Золото у тебя, кошечка ждет ребенка.
Чиж-Кулаковский взглянул за плечо Гоши и повернул двустволку:
— Не шевелись! Стрелять буду! — И, не посмотрев на приятелей: — Барсук! Мончарак! Будьте готовы!
Кошкар-оол, смеясь, как ни в чем ни бывало, бросил винтовку Чиж-Кулаковскому:
— Держи, Батя!
Чиж-Кулаковский дернулся, пытаясь поймать ружье. Кошкар-оол с седла прыгнул на него, успев крикнуть:
— Скорей, Коля!
Хойлаар-оол ударил пятками по бокам коня с золотым грузом и поскакал.
Еще в прыжке Кошкар-оол успел достать нож и направить его в бок Бате.
Грянули выстрелы винтовок — Барсукова и Мончарака. Дробь попала в одежду, седла, лошадей, деревья, даже Бате несколько дробинок перепало.
Лю соскочил с седла, прицелился в Барсукова, но с той стороны опять грянули выстрелы. У Лю потемнело в глазах, но винтовку он удержал. И успел заметить, как Барсуков сделал несколько неверных шагов и упал.
Видимо, у Мончаренка кончились пули, он бросил оружие и побежал к Барсукову. Но не добежал — остановился озадаченно, постоял и рухнул. Его сразила пуля Кошкар-оола. Убедившись — попал или нет, Кошкар-оол вдруг стал тихо оседать на землю.
…Некоторое время Хойлар-оол гнал коня. Он слышал выстрелы и старался отъехать как можно дальше. Когда наступила тишина и было слышно лишь загнанное дыхание лошади да глухой топот копыт, он натянул поводья и долго прислушивался. Больше не стреляли.
Он повернул коня и поехал туда, где оставил друзей. Что с Кошкар-оолом? Что с Лю?
Лошадей не было видно, видимо, ускакали, испугавшись выстрелов. Прямо на дороге, где Кошкар-оол прыгнул с седла, корчится Чиж-Кулаковский. Держится за бок, куда попал нож, но лицо Бати хоть и скривилось, но живое, розовое.
Чуть дальше навзничь лежит Кошкар-оол, смотрит в синее небо. Хойлаар-оол не помнил, как спрыгнул с коня, не отрывая взгляда от друга. Лицо Кошкар-оола спокойно, губы плотно сжаты, нос заострился. Хойлаар-оол погладил его: несмотря на жару, лицо друга уже было холодным, как металл. Перебирая его застывшие пальцы, пытаясь согреть их, Хойлаар-оол плакал, приговаривая:
— Гоша, бедный мой друг, что с тобой? Что скажу, какую весть принесу в родной Барык, своему народу? Поднимись, скажи хоть несколько слов… Гоша. Ты слышишь меня? Я твой друг. Это я, Хойлаар-оол. Коля.
Откуда бегут горячие слезы Хойлаар-оола? Нет конца и края им. Рукава стали мокрыми, пока утирал эти слезы.
Хрустнула ветка. Послышался тяжкий стон. Хойлаар-оол вздрогнул. Он оглянулся и увидел, как недалеко зашевелился Лю. Он отпустил холодные руки Кошкар-оола, пополз на четвереньках к Лю. Тот пытался, но не мог встать.
— Лю, Лю! Сейчас я, — говорил на ходу Хойлаар-оол. — Лю, ты живой или нет?
Жара. Мухи и мошки oблепили лицо раненого. Хойлаар-оол отогнал их и вытер рукавом черную кровь с лица Лю. Снял с себя безрукавку, положил под голову друга.
— Воды… — еле слышно попросил тот.
— Я сейчас, — ответил Хойлаар-оол и побежал. По пути в глубь леса увидел Барсукова и Мончарака. Они лежали в траве, словно гнилые деревья.
В тайге в низинах, среди кочек, всегда есть вода. Хойлаар-оол снял шапку, наполнил ее водой, побежал обратно.
Лю лежал с открытым ртом. Губы его высохли. Очень тяжело дышал. Ему не хватало воздуха.
Хойлаар-оол приподнял голову Лю, влил немножко воды в рот. Тот с жадностью глотнул.
Лю тихо открыл глаза и чуть слышно спросил:
— Коля, ты?
— Я это, я, Лю.
— Где Гоша?
Хойлаар-оол не знал, как ответить:
— Ты не шевелись, Лю. Тихо, тихо.
— Где золото?
— Со мной.
— He потерял, Коля?
— Нe потерял.
— Смотри, обязательно сдай государству, — сказал Лю. — Понял? Только государству сдай.
— Только государству, конечно, Лю.
Лю замолчал, потом сказал устало:
— Очень давно я сдал не государству, а в другие  руки…
— Ты здесь тоже золото добывал?
— Нет, нет. Это было золото моих земляков, китайских купцов. Серебра тоже много было.
— Потом, Лю!
— Я украл в Чаа-Холе, потом отдал Мангыру чейзену.
— Откуда ты знаешь Мангыра?
— Знаю, Коля. Твоих родителей тоже знаю. И тебя. Ты тогда был маленьким. Маленькая Адаска, ее теперь зовут Аайна, моя дочь.
В памяти Хойлаар-оола мелькнуло далекое воспоминание: в Усть-Барык приезжал молодой китаец, он смешно, с акцентом выговоривал имя Суузунмы. Еще Хойлаар-оол помнил, как Лю приходил в лавку Севээн-Оруса. На его щеке раньше было пятнышко обмороженной кожи, теперь оно исчезло, остался незаметный след. Просто удивительно, когда Хойлаар-оол увидел Лю, сразу показалось, что он его где-то видел. Кого он напоминал? Тогда Хойлаар-оол никак не мог вспомнить.
— Я слышал, что отца Аайны звали Ай My, — засомневался Хойлаар-оол.
Лю тихо сказал:
— Ай My — это я. Мои товарищи, торговцы, уехали на родину, я сменил имя: всякое может случиться.
— Ты узнал меня?
— Сразу узнал.
— Почему не сказал?
— Ждал случая.
— Вот он и настал, — грустно сказал Хойлаар-оол.
— Ничего, Коля, — утешал его Лю-Ай My. — Я всегда верил, что найду дочь, и сейчас верю — обязательно найду.
— Я слышал, что Аайна учится далеко за Саянами, в Москве. Будет врачом.
— Это хорошо, Коля. Моя дочь будет врачом. Все, что я собрал, имущество, деньги, все отдам Аайне. Буду жить с дочкой. Буду нянчиться с внуками.
На глазах Лю заблестели слезы.
Возле Хойлаар-оола и Лю зашевелилась трава. Они повернулись: Чиж-Кулаковский приподнявшись, целился в них из ружья. И сделать ничего невозможно, поздно. С неожиданной силой Лю приподнялся и прикрыл Хойлаар-оола. Раздался выстрел. Лю упал замертво.
Хойлаар-оол вскочил. Видимо, в другом стволе не было пули, Чиж-Кулаковский торопливо шарил в кармане. Хойлаар-оол в несколько прыжков оказался над Батей, вырвал у него двустволку, с размаху, изо всех сил ударил прикладом по голове.
Из груди Лю текла теплая кровь. Собрав последние силы, он протянул ключи Хойлаар-оолу:
— От дома… Аайне… Аайне…
Лю все слабел на руках Хойлаар-оола. Загорелое, обветренное суровым воздухом тайги лицо бледнело. Восточные люди — китайцы, корейцы, вьетнамцы, японцы часто выглядят моложе своих лет, и хотя Лю было за сорок, он казался совсем парнем. Теперь Хойлаар-оол присмотрелся и заметил, что Лю и Аайна очень похожи.
Он забылся, все плакал. Солнце садилось. В лесу стало прохладно. Лишь вечером, почувствовав озноб, Хойлаар-оол пришел в себя. Он был измучен и остался совсем один в глухом месте.
По тувинскому обычаю тело покойного вывозят на волокуше. Хойлаар-оол достал из перекидной сумы острый топор, вырубил две длинные жерди. Затем с обоих концов арканом закрепил поперек две палки. Один конец волокуши привязал арканом к упряжи. Потом собрал зеленые кедровые ветки, положил на волокушу, чтобы было мягче. Достал шубы и постелил их на ветки. С трудом по очереди поднял тела друзей, очень осторожно положил на волокушу. И погнал коня с золотом и печальным грузом.
Хойлаар-оол все шел и шел по дороге. Бездумно. Кошкар-оол шепотом напевал ему в ухо:
 
Грустно поет
в лесу воробей.
Девушка я, бедная я.
Бросят, наверное.
 
…Когда-нибудь,
положат в гроб.
Когда-нибудь
проедете мимо,
Спросив у себя:
когда он похоронен…
 
Бедный Гоша, вот он и в гробу.
Длились, лились тихие песенки Кошкар-оола:
 
Моя винтовка со звездой,
наша армия многочисленна.
Буржуй придет — будем стрелять,
наша армия многочисленна.
 
Бедный Гоша, вот и пострелял…
Слова Лю-Ай Му (теперь это не чужой человек, а зять, знал бы давно, обо всем бы поговорили) все еще звучали:
— Дочка моя будет врачом. С Aaйной буду жить. Буду нянчиться с внуками.
Бедный Лю, вот так он «нянчится с внуками», вместе с Гошей качается на волокуше.
Ночью Хойлаар-оол привез тела двух своих друзей в Эми.
На порохоны Кошкар-оола и Лю пришли все жители поселка от мала до велика.
У подножия тайги, в низине, куда доходят первые лучи солнца, выкопали две могилы и положили рядом золотодобытчиков. Поставили две тумбочки с пятиконечными звездами и на плоских дощечках раскаленным железом выжгли: «Гоша Кошкар-оол, тувинский рабочий», «Лю-Ай-Му, китайский друг».
Хойлаар-оол не мог остаться на прииске. Пока сущест­вует понятие «враг народа», Хойлаар-оолу и Лизе нечего делать в Эми.
Он пожелал хорошо работать Демир-Хае и Киму. Крепко пожав им руки, посадив беременную «кошечку» на коня, Хойлаар-оол произнес любимое слово Николая Ивановича, украдкой смахнув набежавшую слезу:
— Контракт.