Последнее задание

Спустя два дня из Кызыла прискакал с пакетом курьер. Нас построили на поляне перед церковью и зачитали приказ сначала по-русски, после по-тувински. В приказе говорилось:
«Горячий боевой привет бойцам и командирам партизанского конного отряда! Народное революционное правительство и штаб Народно-революционной армии выражает вам благодарность за то, что вы очистили родную землю от кулацких банд и обеспечили населению возможность мирно трудиться!
Правительство и штаб считают вашей заслугой, что в районе не был сорван сев, что рядовых участников восстания разоружили и распустили по домам. Однако пока по всей республике не будут уничтожены очаги восстания, вам следует сохранять боевую готовность и революционную бдительность!»
Дальше говорилось, что из Каа-Хемского района бежала группа лесных бандитов под начальством Антона Кузнецова. Этот Антон во время гражданской войны был партизаном, имел боевые награды. Потом, поддавшись кулацкой агитации, стал главарем небольшого, но активно действующего отряда. Недавно бандиты убили заведующего элегестинским банком и похитили казну. Затем они бежали в Улуг-Хемский район, захватив с собой награбленное. Есть сведения, что в данный момент антоновцы находятся где-то в нашем районе, значит, нашему отряду придется заняться ликвидацией банды…
Но даже после этого, вроде бы и нерадостного, известия наше приподнятое настроение нисколько не упало. Наоборот — удачное завершение предыдущей операции придало нам уверенности в своих силах и желания довести до победного конца дело разгрома мятежных банд. Одно только омрачало наше светлое настроение: на полях уже зазеленели первые всходы, кукушки в лесах наперебой пророчили всем нам долгую жизнь, а плечи наши все еще не освободились от тяжести полушубков. Мы ведь не предполагали, что бое­вая операция настолько затянется, не взяли с собой на смену ничего полегче.
Пожилые русские солдаты дружелюбно подтрунивали над нами:
— Ничего, парни, не унывайте! Пар костей не ломит. Вечером на посиделках девчата не особенно-то разглядят, что на вас надето, а может, еще и обрадуются, ежели вы теплой полой милую прикроете… — И серьезно добавляли:
—Ну, а с Антоном нам не миновать встречи где-то в горах под ледниками. Пригодятся еще наши шубы, ох, пригодятся!
— Придется нам на вершине священного Бура поиграть стволами винтовок, — подтвердил слушавший этот разговор Аракчаа. И добавил:
— Поступят от разведки сведения, сразу выступим. Думаю, недолго вам, парни, томиться…
Ждать пришлось действительно недолго. Основная часть нашего отряда во главе с Аракчаа и Малышевым располагалась на хуторе нашего пленника Савелия. Отсюда по лесным тропам рассылались группами и в одиночку наши разведчики, сюда же они возвращались со сведениями.
Как-то я был в наряде, время мое пришлось на предутренние часы, и я с трудом перебарывал дремоту, сидя на крыше конюшни Савелия. Вдруг хозяйские собаки забрехали и рванулись вперед по дороге к речке, я мгновенно очнулся и, прислушавшись, уловил цокот лошадиных копыт. Я скатился с крыши и, щелкнув затвором винтовки, затаился за стволом тополя, глядя на дорогу. Во всаднике, приблизившемся к хутору, я узнал нашего разведчика Тос-Хола. Мохнатенький белый конек его едва не до хребта был заляпан жидкой грязью, ноги всадника тоже были в грязи. Тос-Хол спешился и спросил у меня негромко:
— Где командиры?
Хлопнула дверь, на крыльцо вышел встревоженный Аракчаа. Услышав лай собак, он проснулся и решил узнать, что случилось.
— Бандиты…— переводя дух, выпалил Тос-Хол. — У старухи хлеб отобрали, муку… Сам видел их: семь человек, пешие. Лошадь одна, совсем худая, еле ноги таскает.
— Где? — оборвал его Аракчаа.
Тос-Хол назвал маленькое таежное поселение, километрах в десяти от хутора.
Аракчаа велел мне объявить тревогу, поднимать без лишнего шума солдат. Предутренний сон самый крепкий, но парни наши, уже привыкшие к походной жизни, быстро собрались и оседлали коней.
Мы ехали навстречу занимавшейся заре, под копытами лошадей стеклянно похрупывали лужицы, взявшиеся ледком за весеннюю ночь, с пихтовых и еловых лап, нависающих над дорогой, капала оттаявшая изморозь. Я ехал сразу следом за командирами, горяча отдохнувшего коня. Страха в моей душе не было.
Скоро нам навстречу понесся разноголосый собачий хор, показались небогатые домики поселка. Следом за Тос-Холом мы подъехали к крайней избушке, на крыльцо ее вышла согнутая временем, совсем беззубая старуха. Мрачно оглядев нас, она ткнула пальцем в сторону ближней сопки.
— Там! — проворчала она. — Туда эти псы окаянные удрапали! Последние полмешка муки унесли…
— Сколько их было, мать? — перебил старухины проклятия Малышев. — Пешие, верхом?
— Семеро… — подумав, проворчала бабка. — Одна лошаденка, мухортая… Ружья, однако, хорошие, новые. Сами-то грязные, шерстью заросли, точно медведи…
Мы поскакали к сопке и по команде начали прочесывать тайгу. По-видимому, бандиты засели ближе к вершине, в зарослях начинающего зацветать багульника, но пока ничем не выдавали себя.
Вдруг я увидел, что Базыр-Сат, ехавший справа от меня, приподнялся в седле и, сорвав винтовку с плеча, прицелился.
— Манаар! — крикнул Завьялов, ехавший в паре с Базыр-Сатом. — Не стреляй, погоди.
Но Базыр-Сат уже нажал курок, прогрохотал выстрел. Ответного выстрела не последовало.
— Куда стрелял? — сердито спросил у Базыр-Сата подъ­ехавший Мунзук. — Зачем выдал, где мы находимся? Может, они не ждали нас?
Базыр-Сат виновато махнул рукой в сторону недалекой поляны. Мы увидели ту самую мухортую лошадку, о которой говорила старуха, а рядом что-то черное, круглое, похожее на лежащего человека.
— Лежит, видел? — сказал Базыр-Сат. — В него стрелял. Выждав немного, мы подъехали к лежавшему предмету.
Это был всего-навсего рваный полушубок. Базыр-Сат приподнял его, и мы увидели тот самый мешок с мукой, который бандиты унесли у старухи. Лошаденка была вся в мыле, едва не падала. Видно, бандиты, услышав погоню, бросили груз и лошадь, чтобы спрятаться налегке. Где-то они были недалеко по всем приметам.
Малышев оглянулся вокруг и крикнул:
— Эй! Хватит прятаться! Вы окружены, сопротивляться бесполезно! Сдавайтесь!
Мы тоже закричали по-тувински. Антон нас поймет, хорошо знает тувинский. Ответом нам было молчание, не шелохнулась и ветка. Делать нечего, мы, тронув коней, двинулись дальше.
Вдруг, почти перед носом моего коня, взлетел, ломая ветки, глухарь. Я почему-то сильно вздрогнул и, сорвав винтовку, заорал дурным голосом:
— Устой! Тур! — мешая русский с тувинским. — Кто ты есть?!
Из кустов шагнул и медленно поднял руки обросший лохматый человек без шапки, в грязной длинной шубе.
— Нэ шэвэлись! — продолжал орать я. — Остальные куда пошли?
Человек неторопливо мотнул головой вверх.
— Здесь где-то… — сказал он словно бы озябшим голосом.
Подъехал Малышев и быстро заговорил по-русски, спрашивая о чем-то задержанного. Тот подошел ближе и негромко отвечал.
— Здесь, в кустах…— перевел Малышев.— Ищите, ребята.
Еще одного, похожего на грязную старую медведицу, поднял Мунзук неподалеку, двое встали сами и подняли руки. Один из них оказался моим знакомым земляком из Улуг-Шола. Звали его Андрей. С вершины сопки доносилась перекличка наших солдат: они поймали еще двоих.
— Где Антон? — спросил Малышев у задержанных.
— Здесь… — пробормотал Андрей. — В скалах где-то. Сказал: положение плохое, сдавайтесь, кто хочет. Или со мной оставайтесь, будем биться до последнего…
Солнце взошло высоко, начало припекать, люди и лошади были мокрые. Кругом нас росли густые кусты багульника непролазные — палку не просунешь.
— Эй!— кричали мы, рыская по близлежащим валунам, заглядывая в пещеры. — Кончайте в прятки играть. Сдавайтесь!
Крепкие слова так и сыпались у всех с языка.
— Антон! — кричал Аракчаа. — Почему ты стал глухим? Ведь ты сам был не так давно красным партизаном, знаешь по опыту: от партизан не уйдешь! Сдавайся! Был кочетовским знаменосцем, а теперь трусишь в кустах!..
На взлобке скалы показался из кустов Базыр-Сат. Он тоже кричал Антону и оставшимся двоим бандитам, чтобы сдавались. Вдруг он замер на полуслове и замахал мне рукой. Мы с Мунзуком подъехали к нему ближе и застыли: из небольшой пещеры торчало нацеленное на нас ружье. Приглядевшись, я увидел и владельца ружья — мохнатого, как сова, с красными воспаленными глазами, злобно глядевшими на нас.
— Почему не выходишь, не сдаешься? — закричал я по-тувински, делая вид, что не напугался. И положил ружье поперек седла, чтобы не злить его. — Все сдались, один ты сидишь, как сыч в темноте!
— Убить меня хочешь? — спросил человек в пещере по-тувински.
Конечно, это был тот самый арысканский корявый Антон, которого мы все уважали за хорошее знание тувинского языка. Однако от растерянности я заговорил по-русски, нарочно коверкая слова:
— Мы никого не убивал. Дураков-кулаков хлеб погнал сеять, домой. Работать надо, дурака кончай валять!
Подъехали Малышев и Аракчаа. Малышев приказал:
— Кончай болтать! Сдавайся. Сам понимаешь: игре конец.
Антон без тени страха на лице смотрел на нас из пещеры, ружье он не опускал.
— Обещаешь мне жизнь сохранить? Не то буду отстреливаться до последнего. Стреляю я – сам знаешь как…
Я вспомнил статью в газете «Путь правды», «…уничтожить на месте!» — было написано там об Антоне.
Малышев, помолчав, сказал:
— Обещаю…
Может, он и правильно сделал, солгав. Антон ведь не думал о чести и благородстве, убивая мирных людей — работников банка в Элегесте.
Антон вышел из пещеры, швырнул под ноги Малышеву три винтовки и маузер. Следом шагнули еще двое заросших оборванцев. Антон поглядел на меня и сказал по-тувински:
— Ну-ка… дай закурить, тувинец.
Я сунул руку в карман полушубка и высыпал в протянутую ладонь Антона горсть махорки, не дожидаясь, пока мне разрешат или запретят это сделать. Услышав голос Антона, узнав знакомые черты лица под щетиной, я вспомнил рассказы о революционном прошлом этого человека, вспомнил, как он араковал в наших юртах, пел тувинские песни, участвовал в наших праздниках: в борьбе, скачках… И тут я снова подумал про элегестинскую трагедию: Антон — убийца. И рука его, покрытая засохшей грязью, заросшая желтыми короткими волосками, точно живот паленой свиньи, — подлая рука, выпачканная в крови невинных…
— Давай иди вперед! — сказал Малышев, вероятно подумавший о том же. И толкнул Антона конем. — Взять его, ребята!
Обратно мы ехали с песней: и это боевое задание нашего Народного правительства было выполнено! Солнце сияло на голубом небе, пели птицы в чаще зеленеющего леса, пели и мы.
Вернувшись на хутор Савелия, Малышев велел хозяйке истопить баню, арестованные вымылись, их накормили. А через два дня их доставили на пограничную заставу в Шевелиг, где приговор Народного правительства был приведен в исполнение. И все-таки, хотя я о том не говорил и близким друзьям, мучила меня одна навязчивая мысль: «Ведь Антон был одним из храбрых партизан в отряде Кочетова, даже знаменосцем отряда был! Заблудился он, сгорел в огне своего буйного характера! Пусть бы его хоть как жестоко наказали, но оставили в живых…». Однако кто поручится, что Антон не сбежал бы даже из самых далеких мест и снова не начал бы баламутить народ?..