Глухарь

Какой это был день! Дедушка, мой дедушка Мыйыт, охотник, прославленный в наших местах, доверил мне ружьё! Должно быть, вырос я уже. Всё, каждый час, каждое мгновенье того дня помню — даже, как солнце тогда ярко светило. Калибр ружья помню — тридцать второй. И два патрона — две гильзы, набитые дробью. Одну дед в патронник отправил, вторую мне за пазуху положил.
— Мужчиной ты стал, внук. Иди. Добудь глухаря, — приказал мне дед Мыйыт. — Вечером похлёбки наварим. С саранкой.
И я даже ощутил во рту ни с чем не сравнимый вкус глухариной похлёбки, заправленной луковицами таёжной лилии — саранки.
— Чего же не добыть? Добуду. Ты же мне место показывал, где глухари токуют. Засяду ночью на току, дождусь — вот и глухарь мой.
Рассердился дед:
— Настоящий охотник не бьёт на току глухаря, не мешает природе, не губит сокровища зря! Настоящий охотник найдёт глухаря на кормёжке. Калдарака зови — с ним скорее добычу возьмёшь ты!
И я не пошёл на глухариный ток. Пришли мы с Калдараком в Чинге-Озен, где глухари кормились. Птица эта только на току глухой кажется, но когда кормится — ох и осторожна! Тихо-тихо подкрадываюсь — глухарь всё равно услышит, и доведётся мне ловить ухом лишь взмахи его крыльев.
Кликнул я Калдарака, показал ему в сторону высокой, шишками усыпанной ели. Что-то мне подсказывало: птица должна быть там. Калдарак побежал к дереву, я под другим — под кряжистым кедром уселся, прошлогодние шишки под­бираю, орешки шелушу. Как взлает мой пёс! Взвёл я курок ружья, давай под­крадываться. На высоченной лиственнице, чуть пониже вершины, огромный глухарь расселся. Вниз глядит. Нет, не на меня — на Калдарака засмотрелся, будто зачарованный.
Целюсь. Мушка заходила, заходила из стороны в сторону. Сердце колотит­ся — сам слышу: вот-вот через горло выскочит! И дыхание перехватывает. Всё-таки глухарь уже на прицеле! Стреляю. Затрепыхал он крыльями, падать начал — прямо на меня! Отбросил я дробовик, лёг, укрылся. Птица мимо проле­тела, слышу, в чаще бьёт крыльями. Подобрал я скорей ружьё, перезарядить хотел — затвор не открывается. Калдарак молчит, стоит, моего слова ждёт. Что же я разволновался-то так?
— Взять! — почти спокойно сказал я собаке, указав на раненую птицу. Помчался мой пёс! Только сухие сучья затрещали. Подбегаю: Калдарак сжал зубами глухариную шею, трясёт. Глухарь-то, оказывается, не сильно ранен был, всего одна дробинка крыло перебила. Если б не Калдарак, разве добыл бы я та­кого богатыря?
Забросил добычу на плечо — одно крыло по земле тащится. Вот это добыча!