Глава седьмая. Тюрьма

Открыв глаза, он не понял, где находится. Воспоминания мелькали одно за другим: юрта старика Буянныг-Тулуша в Чаа-Холе, улица в Баян-Коле, где раздался выстрел, навозная куча, в которую он упал от удара Соскара, его собственная юрта, в дымовое отверстие которой он выстрелил, в ярости на Анай-Кару и Чудурукпая… Да, да, серый стул…
Над Буяном наклоняется чернобородый мужчина с яркими зелеными глазами. Русский. Пожилой, с добрым лицом.
– Не шевелитесь, не волнуйтесь, – тихо сказал он и, сняв безрукавку, бережно укрыл Буяна. – Лежите, а если можете, постарайтесь уснуть.
Буян рукой ощупал свой лежак: камень. Очень холодный. Значит, это еще кызылская тюрьма – в Шагонаре деревянные нары. Снова ни тюфяка, ни подстилки какой – лежит на камне в своей одежде. Высоко в стене отверстие, зарешеченное ржавыми прутьями.
Обернувшись, русский сказал кому-то:
– Дондуп, дай свое пальто, подложим ему под голову.
Только теперь до Буяна дошло, что пожилой человек говорил на чистом тувинском языке. Дондуп подошел, подложил пальто под голову Буяна. Он невысокого роста, широколицый. Буян уже не раз видел этого молодого человека, но сейчас никак не мог вспомнить, где.
– Николай Иванович, его не на спину, а на живот нужно положить после серого стула.
– Верно, верно…
Помогая Буяну перелечь на живот, Николай Иванович рассказывает:
– Серый стул – это еще ничего. Вот в Америке есть электрический. Там уж прямо к богам.
Судя по словам русского, он много повидал на своем веку и много знает. И голос Дондупа Буян узнал: это Адыг-Тулуш Дондуп. Он образованный, учился в Ленинграде. Младший брат «контры» Хемчик-оола. Поэтому здесь. Буян знает, что задержали всех его близких: братьев и сестер, Чадамбу, Данзырына, Даваалая, Дыкыл-оола. Чадамба лишь три месяца промучился в тюрьме, умер…
При виде земляка на душе Буяна стало легче. Но сил, чтобы поговорить, не было. А вот кто такой Николай Иванович? Говорят, в камеры иногда сажают доносчиков, может, он из них?
В тесной полутемной камере они втроем. Узкий каменный выступ в стене – нары. Снизу сильно тянет холодом. Буян уснул на животе, но вскоре проснулся от звяканья посуды. В квадратное отверстие в двери просовывали железные миски и хлеб. Николай Иванович принес Буяну его пайку.
– До облаков высоко, до бога далеко, – сказал русский. – Если на этом свете не поешь, сразу попадешь на тот. Ешь, Буян. Тебя ведь так зовут?
Буян кивнул.
Еда, не еда… одно название. Похлебка, еле чувствуется запах мяса. Собака хорошего хозяина такого есть не будет. Впрочем, поставь сейчас перед Буяном жирную грудинку, он все равно не смог бы есть. Черствый черный хлеб царапал рот и горло. Удалось проглотить немного несоленого черного чая. А Дондуп и Николай Иванович сразу проглотили свои пайки.
– Плохо, что не едите, Буян, – покачал головой Николай Иванович. – Вы ослабли. Нужно есть.
У Буяна холодело в груди, ломило кости, внутри все разрывалось. Он проваливался куда-то глубоко-глубоко, и не различал уже, день или ночь в маленькой темной камере.
Лязгнул замок, дверь, тошнотворно скрипя, отворилась. В проеме показалась смутная фигура.
– Буян!
От резкого окрика двое вскочили на ноги.
– Он не может встать, начальник.
– Не твое дело.
– Он сидел на сером стуле, начальник.
– Может, ты сам захотел на стул, Дондуп? – подалась вперед фигура в форме.
Охранник подошел к Буяну, столкнул с нар. Поволок по полу из камеры.
Та же жаркая ослепительная комната. В глазах рябит. За столом тот же человек в желтой форме с лоснящимся от сытости лицом. Буяна толкнули на табуретку.
– Рассказывай, – кратко отчеканил «турпан».
– Что? – еле проговорил Буян.
– Ты не успел подумать, мужик?
Перед глазами плыли круги. Буян проваливался, и ухватиться было не за что. Цвета смешались и он с грохотом свалился на пол.
Очнулся мокрый. Было холодно, несмотря на докрасна натопленную печку. Зубы стучали. Его опять взволокли на табуретку.
– Ну, подумал?
– Мне не в чем признаваться, начальник, – еле слышно ответил Буян.
От холодной воды ему стало легче.
– Не в чем признаваться… – передразнил его «турпан». Подошел и ударил линейкой по шее. – А теперь?
Буяну показалось, что голова его покатилась по полу. Человек в желтой форме тяжело и быстро ударил подкованным сапогом по пальцам ног пытаемого. Огонь новой боли прошел по телу, и Буян вскочил.
– Не шевелись, – приказал начальник.
Буян старался не двигаться, но его все-таки шатало.
«Турпан» сел за стол и спокойно сказал:
– Мы записываем твои показания. Имя. Полностью.
– Буян сын Сульдема из кыргысов.
– Когда родились?
– В 1897.
– Социальное происхождение?
– Арат.
– Феодал? Чиновник?
– У отца есть чинзе. Это награда за Кобдинскую войну. Старик Кызыл-оол, отец Норбу-оола, тоже получил такую награду.
– Не ври, собака. Ты скрываешь свое происхождение. Где работал?
– Секретарь восемьдесят третьей партячейки Ийи-Тальского сумона Улуг-Хемского хошуна.
– Враг-то народа?
– Я никогда не был врагом народа. Я боролся с врагами великих Сталина и Тока. Я красный партизан.
– Ты боролся и был. Теперь ты враг народа и контра.
Допрашивающий то и дело переходил с «вы» на «ты» и наоборот.
– Почему прятал револьвер, кого из вождей хотел убить?
– И мысли такой не было. Револьвер мне подарил командир Щетинкин.
«Турпан» заворчал:
– Чинзе – за заслуги, револьвер – в подарок. Складно. Но революционный закон не перешагнете. Кто убил председателя сумона Чудурукпая? Быстро!
– Он сам повесился.
– Ты довел его до самоубийства? Ты выгнал жену, председателя женсовета?
– Это мое личное дело.
– Вот твое личное дело!
Не сдержавшись, следователь тяжелой, почти медвежьей лапой ударил Буяна по лицу. Тот зашатался. Ему не дали прийти в чувство, ударив вновь. Лицо горело, в ушах стоял гул. Буян плохо слышал вопросы, не понимал их, почти не помнил, как отвечал.
– Старший лама Намбырал из Хондергейского монастыря твой родственник?
– Да.
– Ты ездил в Монголию молиться?
– Жена просила, она не могла забеременеть.
– Намбырала приглашал, просил у ламы лекарства?
– Я получил контузию, часто теряю сознание. Болен. Да, просил.
– Хемчик-оол твой родственник?
– Зять. Его жена Барыкмаа член партии.
– Ты хочешь сказать, она пробралась в партию? Последыш большого ламы Шойгар камбы. Среди них нет ни одного арата. Демчи Сожу, Бегзи демчи, Намбыал хелин, домбай хаа… Всех расстреляю!..
Сверкая глазами, следователь подскочил к Буяну. Видно было, как кровь бьется в жилах висков и шеи. С ненасытностью голодного больного волка накинулся он на Буяна, пиная в запавший живот. Еще. Еще. Еще.
Буян потерял сознание и вновь очнулся на полу в луже холодной воды. Вновь его втаскивают на табуретку. Тот же следователь сидит за столом. Нет, тот был высоким и сидел. Этот новый, маленький, он стоит, но выглядит точно так же: форма, кованые сапоги, смуглый. Золотые зубы. Он достает из ящика стола пистолет, щелкнув курком, с грохотом бросает перед собой. Верно, они договорились друг с другом, вопросы следуют один за другим:
– Социальное происхождение… Хондергейский монастырь… Чудурукпай… Револьвер… Хемчик-оол…
– …?
– …?
– …?
В одной руке пистолет, в другой бумага, маленький следователь подбегает к Буяну:
– Распишись под показаниями, – изо всех сил орет он. – Читай, собака!
Буян вглядывается в буквы, они разбегаются, как овцы.
– Я не враг. Я не буду подписывать эту бумагу. Это ложные показания, дарга.
– Пристрелю! Ты знал Чурмит-Дажы, Хемчик-оола, Данчая. Пиши, собака!
– Нет.
– Подвесить его!
Рядовой достает из ящика стола недоуздок на длинном поводке, накидывает его на Буяна, ремень обвязывает вокруг шеи. Встает на стул и цепляет его за крюк в потолке. Буян висит возле раскаленной печи. Шея вытягивается, позвонки хрустят.
– Подпишешь?
– Нет, – хрипит он.
Перед тем, как потерять сознание, Буян успевает заметить, что за окном светает.