Сережа Попов

Медленно теряют краски огненные облака над городом. Солнца уже не видно, скрылось за крышами домов, с востока надвигается темнота, принося с собой мартовский мороз. Мы стоим с Сережей Поповым и, пряча лица от мельчайших снежных иголочек, не торопимся расстаться. С ним я была в эвакуации, и вот сегодня случайно встретились на Большом проспекте. Лицо у него почти нормальное, во всяком случае, лицо у Сережи и до войны было не лучше! Сережа старше меня на два года, но ума у него – ой-ой! Это признавала даже наша учительница «Марго». Однажды Сережа сказал ей:

— Детей не только находят, но и теряют. Я видел недавно малюсенького ребеночка с крошечными ножками и ручками и большой головой в канализационном люке, а пупок у него был длинный, как веревочка.

Тогда Маргарита Васильевна сказала:

— Ты очень умный, Попов, и много знаешь, лучше бы промолчал!

Сережа рассказывает мне подробности о тех событиях, которые произошли летом в эвакуации, уже после того, как мы с Зиной убежали от страха за реку, увидев немцев. Сережа сплевывает сквозь зубы, как настоящий фраер, и, отставив ногу, невозмутимо рисует кошмары, происходившие у него на глазах… Заканчивает он словами:

— Тогда я в одного фрица гранатой запустил и убежал!

Я знаю, что Сережка меня обманывает — откуда быть гранате, если даже у моего отца, кроме штыка, ничего нет, а он-то настоящий солдат! Однако согласно киваю, да, собственно, какая разница, он же мальчик и, рано или поздно, ему не миновать кидать гранаты.

Сережка некоторое время смотрит на меня, не мигая, и вдруг достает из кармана замерзлый огрызок хлеба:

— На, ешь!

— А ты как? — спрашиваю я.

— Я сыт, вот так! — и Сережа проводит варежкой по грязной шее.

Я глотаю набежавшую слюну, но отказываюсь:

— Нет, не надо, ешь сам, а то я съем, а ты останешься голодным!

Сережка, тыча себя варежкой в грудь, продолжает:

— Я голодный? Да я сейчас пойду к магазину и вытащу у кого-нибудь. Не впервой! А ты думала, что мне в пекарне преподнесли, по указанию Жданова? Нет, Жданов-толстомордник сам сожрет, со мной не поделится.

Я, конечно, согласилась, что ни Жданов, ни Ворошилов свои пайки хлеба нам не отдадут, хоть умри у них на пороге дома, и взяла кусочек суррогата.

Хрумкая промерзлую замазку, название которой хлеб, я предупреждаю Серегу, чтобы он не попался в руки, а то убьют! И я подробно рассказываю, как женщины убили Шурку Сабурова в декабре, когда прибавили 75 граммов хлеба.

Грызя горбушку, я согреваюсь, и мы еще долго стоим, разговаривая о тех, кого уже нет в живых. Облака из огненных, превратились в темно-лиловые. Притопывая ногами и высоко подняв плечи, Сережа спрашивает:

— У тебя отец жив?

— Живой, на Ладоге стоят, в поселке Кобона.

Сережа вздохнул и добавил:

— Ну что, ему еще придется соплей намотать на кулак! Хорошо, что моего отца нет больше. Отмучился, бедняга, еще по теплу. В сентябре, на Невской Дубровке, положил свою головушку. Мамка сказала: «Он закрепился на пятачке». Что это за «пятачок», на котором можно закрепиться? После войны съезжу в те места, посмотрю хоть, что это за Невская Дубровка.

Нос Сережи сморщился, и он замолчал. Не глядя друг на друга, стали расходиться.

— Пока, — сказал Сережа.