«Кувыренные»

Поздно ночью мы, наконец, достигли конечного пункта нашего вынужденного путешествия. С тех пор как мы выехали из Ленинграда, прошло больше месяца. Новая жизнь! Как сложится она у нас в этом далеком поселке, название которого Лальск, и где родной брат моего отца работает председателем райисполкома?

Когда мы вошли в дом к родственникам, то я удивилась обилию деревенской пищи на столе, но еще больше я была удивлена, что жена дяди жаловалась, что есть совсем нечего. Мама поняла, что мы будем лишними, и через некоторое время решила уйти в деревню, где находился большой дедушкин дом. К нашему приходу дом почти весь разобрали на дрова, но сруб дома был еще цел, и жить в нем можно было. Мы обосновались в горенке, стекла в окнах ее были не разбиты. Но не было ни стола, ни полатей, на которых мы могли бы спать. Горница – это летняя комната с балконом для отдыха, но мы приехали не отдыхать — нам предстояло работать.

Конюх по имени Алексей разрешил взять доски, чтобы сделать лежанку, и мы с мамой стали оборудовать под жилье этот кров.

По вечерам нас приглашали деревенские женщины, пить «чай». Ставился самовар, топленое молоко, шаньги, но чая не было, был кипяток. Угощали, не скупясь. Затем начинали расспрашивать о жизни в блокадном Питере, о войне

Иногда в избу набивалось полдеревни. Мама рассказывала, все жадно слушали, но я замечала, что многие сомневались в правдивости описываемого, переглядывались, как бы не веря, что такое бывает, и что это было с нами. Женщины не могли представить, что возможно такое: трупы умерших, сложенные поленницей во дворе госпиталя, сошедшие с ума от голода люди, смерть детей. Крестьянки не могли представить себе всего того масштаба смерти, охватившей мой город — смерти, которая для нас была обыденным, каждодневным, нормальным явлением. Они хорошо понимали бедствие только потому, что часто получали извещения «похоронки». Поэтому знали, что война это, прежде всего, смерть мужчин. Но гибель женщин и детей от голода и холода не вписывалась в их сознание. И только мои ровесники, мальчики и девочки, от ужаса широко раскрыв глаза, верили. Но возможно, что и они слушали наши воспоминания, как страшные сказки.

Вскоре интерес к нам пропал, когда началась пахота и сев.