И. Митряшкин. Тарлакшынский бой

Весна 1921 года. В степи таял последний снег, высоко в небе радостно звенели жаворонки. Крестьяне подхребтинских сел спешно ремонтировали свой скудный инвентарь — готовились к севу.
Деревянная соха с торчащими вместо лемеха кусками железа и старого топора, деревянная борона с поломанным зубом, замученная лошаденка — еле-еле душа в теле — вот и вся наша «техника». Ходит вокруг нее мой отец, что-то про себя бормочет и нет-нет да затылок в раздумье потрогает. Вижу — сердится старый. Но как у нас, так и у большинства жителей Атамановки. А у тувинцев дела и того хуже. Вместо бороны ветки караганника вяжут в пучок.
Трудный 1921 год… Год нужды, год новых боев с белыми. А мне, пятнадцатилетнему подростку, все равно радостно. Ведь на дворе — весна. На крыше сельсовета трепещется красный флажок и поля, сквозь подымающиеся к небу струйки воздуха, кажутся необычно красивыми и приветливыми. Я подталкиваю в бок своего дружка — Васю Тупицына, делаю рукой полукруг и спрашиваю:
— Хорошо, Васек?
Василий оглядывает вслед за моей рукой землю, небо с завитушками редких облачков, и его добродушное лицо расплывается в широкую добрую улыбку.
— Хорошо, Иван. Скоро хлеб сеять будем…
И вот в первых числах мая сельчане дружно выехали в поле. За плечами у взрослых оружие. Пашут, а сами вокруг поглядывают — не крадется ли, часом, где враг? Поглядывают и время от времени песни партизанские поют. А мы с Васей, ясное дело, во весь голос подтягиваем. Хочется, чтобы наши свободные и гордые песни услышали и испугались те, что по-воровски притаился за Танну-Ольским хребтом.
Через несколько дней, вечером, когда мы с отцом вернулись с поля и только что сели за ужин, под окном закричал вестовой:
— Хозяева! На партизанское собрание, живо!
Быстро схватили оружие и рысью побежали к сборному пункту в доме бывшего кулака Тимошенко. Когда собрались все партизаны, С.К. Кочетов сообщил нам, что за хребтом Танну-Ола по реке Тарлакшын появилась банда атамана Казанцева. Надо не допустить ее вглубь Тувы, а уничтожить там, где она собирает сейчас силы. Настроение у всех боевое и решительное. Я крепко сжимал натруженными за день руками свою винтовку. Мне хотелось идти в бой сейчас же, в ночь. Но выступление было назначено на утро.
Коротки, но всегда трогательны партизанские проводы. Трудно сказать, сколько раз за эти беспокойные годы отцы, жены и дети провожали в бой своих сыновей, мужей и отцов. Возвращались всегда с победой, но не всегда все. Много повырастало за это время в Туве могил, где покоились атамановцы, отслужив свою недолгую, но верную службу молодой Советской власти. Вот и сейчас — смотрят на нас из-под седых бровей старички и думают: «Не подведут. Орлы!» Взмахивают головными разноцветными платками, редко роняют скупые слезы партизанские жены и тревожно выстукивает их сердце одну и ту же мысль: «Все ли вернутся? Эх, кабы все…!». Детишки машут загорелыми ручонками, кто-то кричит напоследок: «Папка, привези мне серебряную шапку. Не забудь…»
У партизан серьезные лица. Каждый думает о своем — заветном и изредка, будто невзначай, старается незаметно от товарищей еще раз оглянуться, охватить быстрым взглядом родное село, толпу провожающих и кусок еще черной земли, где скоро зазеленеют всходы.
— Эй! — громко и бодро разносится голос командира, — запевала, давай любимую, чтобы хлопцы не журились.
И вот, заглушая цокот копыт и тревожные мысли, далеко вдаль несутся, одна за другой, партизанские бодрящие песни…
Хороши были у нас запевалы, особенно из тех, кто пришел с германской войны. Пели все — и Кочетов, у которого был приятный голос, и мой ротный командир Василий Матвеевич Зуев, и командир отделения Куприян Степанович Мордвинцов. Я с Василием, разумеется, тоже мог хорошо подхватить песню, особенно нашу любимую:

…Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет…

И я мечтал тогда о море, о форме моряка и… о двадцатилетием возрасте. А пока мой сосед, весельчак и балагур, подмигивая товарищам н кивая головой на меня с Васей, старается изменить по-своему песню: «… тебе от роду лишь пятнадцать лет». Но мы его заглушаем (знай наших!) и он, махнув рукой, соглашается, что моряку двадцать лет…
В Успенке нас уже ожидал взвод партизан. Он на ходу пристроился к колонне и мы, без остановки, двинулись дальше. Так было и в других поселках. Ночевали в Сосновке. Утром 18 мая 1921 года поход был продолжен. Проехали мимо озера Чагытай, по которому ветер без устали гонял, от одного берега к другому, еще нерастаявшие льдины.
В Кызыл-Арыге нас уже ожидал прибывший сюда первым С.К. Кочетов. На нем — расстегнутый вверху полушубок, солдатская шапка, служившая ему еще с империалистической войны, надвинута на правое ухо. На шапке — красная пятиконечная звезда, а на правой руке выше локтя — широкая сатиновая красная лента. На поясе — маузер. Весь вид Кочетова вызывал у меня восхищение и, забыв о моряке, я мечтал быть тоже красным командиром.
Ночлег разбили вблизи поселка. Составили ружья в козлы, разожгли небольшие костры и скоро в котлах игриво забурлила вода. После уже началось веселье. Давишний мой сосед-насмешник с ужимками запел веселую, посвященную, видно, мне, песню: «Во солдаты Ваньку мать провожала…» Из поселка кто-то принес гармошку. В самый разгар веселья прозвучала команда гасить костры и спать. Воцарилась тишина, изредка нарушаемая вкрадчивым шагом часовых и отдаленным цокотом разъезда. Я и Василий лежали рядом. Смотрели в бездонную чашу неба и не могли заснуть.
— Кем ты хочешь быть, Василий?
— Знамо кем. Пахарем. Хлеб всем нужен. В первую голову.
Ясное дело. Не нужно мне было и задавать этого вопроса. Ведь лучше и больше других знал, с каким огоньком и истинным наслаждением Василий работал в поле. Он больше меня понимал и любил землю, был прирожденным пахарем.
Наутро снова в путь. Впереди — разведка, по бокам — разъезды. Приближаемся к хребту Танну-Ола. Отряд скрывается в зарослях осинника, лиственницы и мелкого березняка.
Лощины, перевалы и небольшие увальчики следуют друг за другом и вот, наконец, перед нами круто в гору подымается тропа, пробиваясь через заросли зеленого кедра. Взобравшись на перевал, увидели крутой спуск. По сторонам громоздились скалистые горы, а внизу раскинулось зеленое море тайги.
После трудного спуска на лужайке, вблизи прозрачного ключа Шурмак, сделали привал. Здесь уже строго соблюдали тишину. Едва успели попить чаю, как поднялась вьюга. Наша поляна покрылась белой скатертью снега. И только к утру ветер разогнал нависшие тучи. После холодной ночи радостно встречаем яркие лучи солнца.
Наши верные проводники тувинец Самбу и хакасы — Тутатчиков и Аскыров — уходят в дальнюю разведку. Началось томительное ожидание. Разведчики вернулись только перед закатом. В двадцати километрах от нашего лагеря они наткнулись на четырех разведчиков белых, уложили их и почти вплотную подошли к лагерю противника.
В этот день к нам подошел отряд Красной Армии. Партизаны радо¬стно беседовали с бойцами, рассказывали, смеясь, как они «приятно» спали на белой перине.
На военном совете был утвержден план операции. С.К. Кочетов с партизанами заходит белым в тыл. Взвод красногвардейцев окружает Самагалтайское хуре. Остальная часть красноармейского отряда наносит удар по лагерю белых в лоб.
Перед походом наша рота построилась в одну линейку. Рассчитались на шесть человек. Каждый шестой должен быть коноводом. Мне достался четвертый номер, а Калинкину — шестой. Вот он и забузил, пусть, мол, коноводом будет Ванюха Митряшкин, ему по первому маю только пятнадцать лет стукнуло. Командир взвода И.И. Тешуков его поддержал. И только командир роты Зуев решил этот конфликт в мою пользу.
Наступила темная ночь. В пяти шагах не видно ни зги. Двигаемся молча, только один Калинкин что-то ворчит себе под нос, наверно, на меня серчает. После полуночи посветлело. Перед зорькой вступили в степь. Вдали извилистой полоской показался лесок. Это река Тесь и впадающий в нее Тарлакшын, в устье которого и разбит лагерь белых.
Перешли на полную рысь — нужно спешить. Впереди замечаю нашего преданного и вездесущего Самбу. Вот он завернул отряд в небольшой лог. До белых одна верста. Спешились и взобрались на небольшой хребет, с которого, как на ладони, виден палаточный лагерь противника.
С нетерпением ждем залпа красноармейцев — сигнала к бою, но его все нет и нет. А дорогое время идет. Яркое солнце обогрело палатки и оттуда, словно черви, повыползали солдаты, гремя котелками, побежали к кухне. Только позднее мы узнали, что, по оплошности одного из командиров, красноармейцы пошли по неправильному пути и, несмотря на то, что все рвались в бой, не смогли вовремя занять исходные позиции. В бою за хурэ погиб командир группы красноармейцев Кузьмин и пулеметчик Иванов, четыре бойца было ранено… Это мы узнали после боя, а тогда все находились в мучительном ожидании р думали резное.
После завтрака белый командир Поползухин выстраивает человек сорок новобранцев и ведет их на занятия по направлению к нам.
Враг шел спокойно, не предполагая, что сам приближается к партизанам и к своей смерти. Когда между нами осталось шагов тридцать, товарищ Кочетов скомандовал «Пли!» Залп был дружным и метким. Немного осталось в живых. Поручик Поползухин быстро сориентировался и, чтобы спасти свою шкуру, побежав к нам сдаваться в плен.
С громким «ура» бросились на палатки. Бандиты открыли частый огонь, но не смогли сдержать нашего натиска. Сдав нам лагерь, противник отступил за Тарлакшын и занял там удобные позиции меж холмов.
Белые превосходили нас по численности и по вооружению. У них были пулеметы, ящики патрон, почти каждый белогвардеец имел маузер. Они не жалели патроны, и наши цепи поливал густой свинцовый дождь. Но ничто не могло сдержать партизан. Мы знали, что бой идет за свободу народа.
Неудержимо мы продвигались вперед шаг за шагом. Я не отставал от взрослых и думать забыл о том страхе, который немного ходил по мне перед боем. Слева от меня двигался латыш Крюгер. Сквозь шум боя я расслышал его слова: «Молодец, Ванюша. Бей гадов!». Эта похвала еще больше меня окрылила. И я в свою очередь закричал моему соседу справа Васе Тупицыну:
— Молодец, Вася! Айда вперед, бей гадов!
Только прокричал — вижу, группа бандитов берет нас на прицел.
Быстро опустился на колено, прицеливаюсь в того, кто, как мне кажется, направил дуло ружья в мою голову. Выстрел и враг, взмахнув руками, падает навзничь. Обернулся я к своему другу, чтобы похвалиться, как ловко смазал гада, смотрю, а Вася мой лежит на спине и, как будто, в небо смотрит. Злодейская пуля угодила ему в лоб, чуть повыше левого глаза… Дал тут я ему свое слово мстить врагу и с болью в сердце побежал вперед.
Противник, несмотря на потери, продолжает упорно сопротивляться. А у нас патроны кончаются. Залегли партизаны. По цепи пришла горькая весть: враги ранили Кочетова, Звягинцева, Туркова, Пахомова, Кондрашева, убили нашего ротного Василия Матвеевича Зуева…
Подбегает ко мне Иван Саломатов и спрашивает:
— Ванюха, у тебя есть патроны?
В этот момент ударяет его в правую руку вражья пуля. Спустились с ним в укрытие. Здесь я перевязал ему руку и пополз вперед до убитых бандитов. Снял с них патронташи и передал по цепи партизанам.
Чтобы скорее выкачать у нас остатки патронов, белые выталкивали из-за бугра свои шапки, надетые на ружья. Но партизаны били только тогда, когда противник показывал свой лоб.
Вдруг я услышал знакомый голос. Оглянулся и увидел Кочетова. Плечо перевязано, в руке маузер. Бежит к нам и подает команду:
— Товарищи! Кидай гранаты. Вперед!
Гранаты у меня не было, но я не утерпел и, чтобы выполнить команду командира, запустил по врагам большой камень. Партизан А. Галимов подполз к белым и бросил в них две гранаты. Оставшиеся в живых бросились бежать, но были окружены и уничтожены.
В эти горячие последние минуты вражеская пуля пробила грудь нашего храброго командира. Вокруг раненых хлопотал наш санитар Н. Садырев и пленник Поползухин. Тяжелораненых оказалось около десяти человек. Из командиров в строю остались только И.И. Тешуков, К.К. Захаров, С.Г. Коровин.
Так окончился Тарлакшынский бой. Впереди предстоял тяжелый обратиый путь. Для перевозки раненых из трофейных палаток и кошмы пристраивали к лошадям и верблюдам носилки. В пути умер тяжелораненый И.И. Пахомов.
Двое суток мы добирались до поляны, на которой нас, перед уходом в бой, застиг снег. Здесь красноармейцы-фельдшера сделали нашим раненым перевязки.
В пути жители поселков выходили нам навстречу, старались угостить всем, чем были богаты. Население Бай-Хаака собралось у клуба, в котором уже был оборудован госпиталь. Из Белоцарска прибыла врач Сафьянова. Когда Кочетова уложили в постель на белоснежную простынь, он сказал собравшимся около него партизанам негромким, но бод¬рым голосом:
– Ну, хлопцы, не горюйте. Теперь жить будем.
Оставив раненых в Бай-Хааке, мы отправились по домам. На подъезде к Атамановке я отстал от товарищей и долго стоял на делянке Тупицыных.