Монгуш Кенин-Лопсан. Из книги «Голоса»
Голоса
Много есть на свете голосов:
Голос есть у рек и у лесов,
Страшен бури голос грозовой,
Есть у волка голос — жуткий вой.
Всем природа голоса дала:
У косули есть он, у орла,
У камней, свергающихся с гор…
Не смолкает Жизни вечный хор!
Чей же голос в мире всех слышней?
Чей же голос в мире всех главней?
Будь его достоин: это твой
Голос — человеческий, живой!
Перевод И. Фонякова.
Мое сердце
Когда весной в степи растает снег,
И трясогузка солнцу поклоняется,
И распускает лепестки чечек[1],—
Каким волненьем сердце наполняется!
Когда я вижу в мирной тишине,
Как мать над новорожденным склоняется,
Как мчит арат-наездник на коне,—
Каким восторгом сердце наполняется!
Когда я вижу срубленный кедрач
И птицу, что убитая валяется,
Когда я слышу одинокий плач,—
Какой печалью сердце наполняется!
Когда в газетах я читаю вновь,
Что где-то «напряженность сохраняется»
И, может быть, опять прольется кровь,—
Какой тревогой сердце наполняется!
Как много, сердце, можешь ты вместить!
Ничто в тебе ничем не вытесняется.
В родной аал приеду погостить —
Какой любовью сердце наполняется!
Перевод И. Фонякова.
Сыдым[2]
С детских лет овевает нас ветер степной,
С детских лет мы уверенно в седлах сидим,
С детских лет неразлучен с тобой и со мной
Сыромятный аркан — безотказный сыдым.
Взмах — и конь заарканенный рвется, пыля.
«Ты поймал свое счастье!» — народ говорит.
Взмах — и мимо, скользнув, пролетает петля.
«Упустил свое счастье!» — народ говорит.
Как рука у табунщика стала длинна —
Расстоянье совсем не пугает его!
Стригунок отбивается от табуна —
И мгновенно сыдым настигает его.
Говорят: как сыдым, его клятва крепка!
Ну а станет с годами табунщик седым,
Все глядят с уважением на старика —
Кто ж забудет, как метко бросал он сыдым!
Перевод И. Фонякова.
Кожээ[3]
Как сторож, молчаливый и огромный,
Стоит в степи он, всем ветрам открытый.
Недвижным взором он глядит в лицо мне,
В руках сжимая чашу из гранита.
Вокруг него хожу благоговейно…
Но что с ним? Он глядит печально вроде.
Он страшным одиночеством овеян,
Воитель, почитаемый в народе.
О, кто глумился над тобою, воин?
Какой подлец швырял в тебя каменья,
Стрелял в твой лоб?!.. А ты стоял, спокоен,
Не зная за собою преступленья.
Кто братьев каменных твоих похитил?
Чьи руки даже камни растащили?
Ты создан мастерами, долгожитель,
Чтоб оживлять предания и были.
Тебя состарить не способны годы.
Кто сотворил тебя, земное чудо?
Ты — книга знаний моего народа.
Глядишь на нас загадочно и мудро.
Перевод Е. Сатршининой.
Уроки отца
Я рос в тайге, и это вы учтите!
Не знал календаря и букваря.
Отец мне был советник и учитель —
Он как охотник славился не зря.
Когда сияло солнце над горами
И было словно в радужном кругу,
Он знал, что буря зреет над снегами,
Предупреждает солнце: жди пургу.
Когда, бывало, разносило эхо
Гул кедров,— знал отец, что в этот год
Немало кедры принесут орехов
И белки дать должны большой приплод.
Как будто книгу мудрую читая,
Он лесом шел без тропок и дорог,
Касался пальцем следа горностая:
Коль мягок след — поблизости зверек!
Всегда сосредоточенный, серьезный,
Он говорил в глухие вечера:
Коль ярки звезды — будет ночь морозной,
Дров запасай побольше для костра!
Я рос в тайге, и это вы учтите!
Не знал календаря и букваря.
Отец мне был советник и учитель
Он как охотник славился не зря.
Перевод И. Фонякова.
Канатоходцы
Как проворны и легки,
Молоды и горячи
Вы, танцоры-земляки,
Удалые циркачи!
Не на солнечной поляне
Танец пляшете вы свой —
На протянутом аркане,
Будто в небе — над землей.
И по проволоке гладкой,
По невидимой почти,
Балансируя лопаткой,
В пляске можете пройти.
Так цепочкой без дороги
По опаснейшим местам
Друг за другом козероги
Ловко ходят по горам.
Вдохновили вы поэта —
Верьте искренним словам,
Ведь недаром вся планета
Аплодировала вам:
Так проворны и ловки,
Молоды и горячи
Вы, артисты-земляки,
Удалые циркачи!
Перевод И. Фонякова.
Повариха Сырбыккай
— Где побывал я, угадай!
— Гадать не стану, сам скажи!
— У поварихи Сырбыккай
Я побывал в Чыраа-Бажы!
В столовой трудится она,
Являя мастерство свое:
Не рассказать мне, как вкусна
Лепешка в масле у нее.
Пельмени, щи, тувинский чай
Сготовит — только закажи!—
Тебе охотно Сырбыккай,
Живущая в Чыраа-Бажы.
И я там тоже побывал,
Пил чай душистый с молоком.
Меня он долго согревал
Своим целительным теплом.
Дочь небес
Я в Туву родную возвращался
Голубой небесной целиной,
Мне казалось — я степями мчался
И что иноходец подо мной.
Мчались мы спокойно, мягко, ровно
Легок бег крылатого коня…
И луна летела рядом, словно
Говорила: «Догони меня!»
Дочь небес ко мне в костюме синем
С чашечкою кофе подошла.
Легендарным девам и богиням
Красотой под стать она была.
Сам я приосанился невольно,
Будто стал красивей рядом с ней.
Небеса, простертые раздольно,
Стали вдруг обжитей и родней.
Перевод И. Фонякова.
Якутской девушке
Ах, до чего же ты, якутка, хороша!
Черны глаза твои, в них — зоркая душа.
А улыбнешься — и сердца покорены,
На щечках розовых две ямочки видны.
К вершинам знания вела тебя мечта.
Зовут и ждут тебя родимые места.
Ты на олене покидала край родной —
На самолете возвратишься ты домой!
Перевод И. Фонякова.
Степной колокол
Посреди степи широкой
Стан разбили полевой…
Я увидел столб высокий
И услышал звук живой —
Голос звонкий колокольный.
Присмотрелся — разглядел
С изумлением невольным
Старый лемех.
Он гудел
От ударов поварихи.
Звучен был его напев.
Над кустами облепихи,
Над полями, осмелев,
Он гудел, звенел — спешили
Хлеборобы на обед,
Суп и молоко хвалили…
Старый лемех, годы бед
Позабыв, сиял приветно.
Словно в зеркало, в него
Повариха незаметно
Посмотрелась — ничего,
Всем взяла! Хозяйкой статной
Любовались все вокруг.
А над степью необъятной
Ветерок промчался вдруг.
Лемех вновь запел.
Он снова
Служит людям!
Над землей,
Средь простора голубого,
Он сиял, как золотой.
Перевод Е. Андреевой.
Ода буре
Кажаалыг[4]—
Из юности моей
Крик ветра, неустанный и угрюмый.
Без бури жизнь и глуше, и скучней —
Всегда я в бурю
Полон ясной думой.
У человека с бурей общий нрав.
Во многом человек и буря схожи:
То вспыхивают, счастьем засияв,
То гневаются яростно, до дрожи.
Болит и ноет сердце, коль грозна
Песнь горной бури, —
Будет небо мглистым.
Но веселится сердце, коль нежна
Песнь горной бури,—
Будет небо чистым.
Под песни бури
Отличать я стал
Звериный рев от доброй песни птицы.
Под песни бури
Песни я слагал,
Чтоб пели их в родных горах тувинцы!
Перевод О. Дмитриева.
Здравица на свадьбе
Молодые, в торжественный этот день
Прославляю вас, поздравляю вас!
Пусть печаль-тоска, словно тучи тень,
Не коснется ваших сердец и глаз!
Пусть холодный дождь не зальет огня,
Что зажгли вы здесь, в очаге своем,
Пусть бродяга-волк не сожрет коня,
На котором скачете вы вдвоем.
Пусть сынок ваш станет богатырем,
Пусть уста его не познают лжи,
Пусть живут и твердость, и смелость в нем
Так поет вам ныне чечен-кижи[5]!
Перевод И. Фонякова.
Колыбельная песня
Счастливое вечное лето
Настало для деток, малыш!
В потоках лучистого света
Ты в солнечной комнате спишь.
Бай-баюшки, баю-баю.
Я у детской кроватки стою.
Проснешься и в дальние страны
Свой смелый направишь полет.
Легко проскользнет сквозь туманы
Твой сказочный конь-самолет.
Бай-баюшки, баю-баю,
Вижу, сын мой, дорогу твою.
Небесной широкой дорогой
В Москву полетишь и Ростов.
Друзей у тебя будет много,
И много у нас городов.
Баю-баюшки, баю-баю,
Я тебе, сын мой, песню пою.
Ты в Дели прибудешь под вечер
И будешь взволнованно рад,
Когда к тебе выйдет навстречу
Ватага индийских ребят.
Бай-баиньки, баю-баю,
Спела песню тебе я свою.
Перевод И. Старининой.
Зазнайка
Один зазнайка есть у нас в аале,
Он как собака, что впустую лает.
Чуть соберется где-нибудь народ —
Он тут как тут. И разевает рот!
У нас в аале есть один зазнайка.
Когда он умолкает, угадай-ка?
Ответ простой: он лишь тогда молчит,
Когда начальству жалобу строчит.
У нас в аале есть один зазнайка.
Могуч: с таким попробуй, совладай-ка!
Но только речь заходит о труде —
Он пропадает неизвестно где.
У нас в аале есть один зазнайка.
Есть юрта у него. А где хозяйка?
Знать, неспроста девчонке ни одной
Не захотелось стать его женой.
Зазнайка ты, зазнайка и всезнайка,
Все знаешь ты — а ну-ка, отвечай-ка,
Что станешь делать в грустный тот денек,
Когда поймешь, что стар и одинок?
Перевод И. Фонякова.
Гимн юрте
Так говорится в моей стороне:
Даже косуля не хочет оставить
Край, где пришлось ей родиться, —
а мне Как материнскую юрту не славить?
Юрта, где мама меня родила,
Юрта, где мама меня целовала
И, отложив по хозяйству дела,
Песню свою надо мной напевала.
Юрта, где первый мой смех прозвучал,
Юрта, в которой заплакал впервые,
Юрта — исток мой, начало начал,
Юрта, в которой все вещи — живые.
Перевод И. Фонякова.
Чаш-Тал
Плеск воды мне колыбельной стал,
Плотью сердца стала ты, Чаш-Тал,
В лад потоку пульс мой застучал,
Я — твой сын, река моя Чаш-Тал!
Лишь накрылась снежной пеленой,
Сразу стала бунтовщицей злой,
Яростно со льдом вступаешь в бой,
Пар горячий вьется над тобой.
В летний зной мельчаешь ты, Чаш-Тал,
Зной тебя нередко выпивал.
Но когда прольются слезы туч,
Вновь твой бег и весел, и кипуч.
Нежность и настойчивость моя —
Все от вас, родимые края!
Подарила песни мне Чаш-Тал!
Всех страстей моих исток — Чаш-Тал!
Перевод В. Цвелева.
Если удачна строка…
Начатый стих предо мной на столе.
Заполночь лампу свою не гашу.
Я за столом — словно путник в седле.
Поздно и звездно. Куда я спешу?
Город, которого я не видал,
Горы, куда не успел я взойти,
Друг, у которого я не бывал,
Вот что я встречу на этом пути!
Если удачна сегодня строка —
Значит, направил я верно коня,
И не подвел верный конь седока —
Друг у ворот обнимает меня!
Перевод И. Фонякова.
Учите русский язык
Владея русским языком,
Ты землю птицей облетишь.
Владея русским языком,
С кем хочешь ты поговоришь.
Индус, испанец и бурят
С тобой по-русски говорят,
Большой ли, малый ли народ —
Любой теперь тебя поймет.
Родную песню ты возьмешь,
По-русски ты ее споешь —
И все услышат, все поймут:
И кабардинец, и якут.
Она останется твоей
И станет, может быть, родней,
Когда ее другой народ
Полюбит, тоже запоет.
А сколько книжек ты прочтешь,
А сколько ты друзей найдешь,
Как интересно заживешь,
Владея русским языком!
Язык России! Ты глубок,
Как безграничный океан.
Язык России! Ты высок,
Как пики горные Саян.
Братишки младшие мои!
Сестренки младшие мои!
Вы, дети матери Тувы,
Учите вы, любите вы
Язык России — как родной,
Язык большой семьи одной,
В которой жить вам и расти,
С которой счастье обрести.
Перевод С. Козловой.
Следы
На земле ничего не пройдет без следа —
Ни работа, ни слава, ни честь, ни позор.
Так иголка свой след оставляет, когда
Мастерица выводит старинный узор.
Всюду в мире следы. След ложится на след.
Словно звезды, следы: этот мал, тот велик.
Кто-то след свой оставит на тысячу лет,
На минуту — другой, ну а третий — на миг.
Ищет зверя охотник по свежим следам.
А когда настигает его самого
Неизбежная смерть,— остается годам
След охотника: доброе имя его.
Есть следы, о которых молва все идет.
Есть следы, по которым шагает народ.
След певца — это песня, у нас говорят.
След сказителя — сказка, у нас говорят.
Перевод И. Фонякова.
Жалоба тополька
Тополек я несмелый покуда,
Ну а вырасту — тополем буду.
Возле дома большого расту
И ветвями ловлю высоту.
На весеннем ветру лепечу я,
Летом — радуюсь, дождик почуя,
А когда наступает жара,—
Задыхаюсь и чахну с утра.
И мечтаю тогда, как о чуде,
Чтобы в доме живущие люди
Помогли бы мне выстоять в зной
И водой поделились со мной.
Ах, как жарко! Земля — словно корка.
Ну, пролейте хотя бы ведерко!
Только в доме, за толстой стеной,
Видно, заняты только собой.
Ах, когда б догадаться могли вы,
Как мне страшно и как сиротливо,
Одиноко среди пустоты,—
Посадили бы рядом цветы!
Вот опять мне никто не ответил…
Добрый ветер, прошу тебя, ветер,
Отнеси с пожелтевшим листком
Эту жалобу горькую в дом.
Перевод И. Фонякова.
Колодец Тас-оола
Подарил нам колодец силач Тас-оол,
И аал наш чудесную воду обрел.
Словно конь после скачки — ты только взгляни!
Дышит паром колодец в морозные дни.
Снег топя на огне и кочуя вдоль рек,
Не копали колодцев тувинцы вовек,
Потому что на то рассердиться могли
Хозяин воды, и Хозяин земли.
А теперь у колодца старуха стоит,
«Ты хороший и добрый,— ему говорит.
Много лет прожила я и стала седой,—
Как так, не была я знакома с тобой?»
Тас-оол, между прочим, скончался давно,
От него только имя осталось одно.
Только имя? И это уже не пустяк!
Да еще и колодец! И нам бы — вот так!
Перевод И. Фонякова.
Зеленые деревья
Недавно здесь лишь степь была —
Голым-гола, зимой — бела,
И сто преданий с давних дней
Хранили старики о ней:
Здесь, если верить их речам,
Скакали черти по ночам.
А с наступлением весны
Здесь пролетали табуны,
Бродили из конца в конец
Отары белые овец,
И суслик здесь, пуглив и мал,
Как вбитый колышек, торчал,
И на добычу волки шли,
Касаясь мордами земли…
Кызыл, мой город, ты растешь,
Ты и приветлив, и хорош,
Как в степь, которая была
Голым-гола, зимой — бела,
Уходит улица, пряма,
Стоят высокие дома,
Стоят — не видно им конца,
И молодые деревца,
По нитке выстроившись в ряд,
С весенним ветром говорят.
Я сам с друзьями их садил,
Я на субботник приходил,
И после здесь не раз бывал —
Лелеял их и поливал.
Укоренились! Прижились!
Вершинки дружно тянут ввысь
И, зеленея, в летний зной
Прохладой делятся со мной.
И я горжусь, мои друзья,
Что вместе — он, и ты, и я —
Мы создаем свою мечту:
И красоту, и чистоту.
Деревья, выстроившись в ряд,
С весенним ветром говорят,
Сияют в утренней росе —
И я причастен к той красе!
Перевод И. Фонякова.
Артуро Тосканини в поселке Ийме
Об этом вспоминается поныне:
В один из голубых осенних дней
Я встретил Вас, Артуро Тосканини,
В Саянах, в юрте бабушки моей.
И было мне забавно и не странно,
Что здесь, на фото, в нашем далеке,
Чуть-чуть Вы походили на шамана,
С волшебной Вашей палочкой в руке.
Я не гадал, не спрашивал: давно ли
И как сюда добрался Ваш портрет.
Ведь ребятишки — в музыкальной школе,
Тут ничего особенного нет.
Но чудилось мне: сдвинулись пространства,
Наш мир теснее и теплее стал.
И в юрту к нам «Венгерский танец» Брамса
Из клуба по соседству долетал!
Перевод И. Фонякова.
Шолде-Тей
Есть ли голос у горы? Нет!
Есть ли слово у горы? Нет!
Есть ли очи у горы? Нет!
Так считали миллионы лет.
Блещет горная вдали цепь.
Хлебородная лежит степь.
Посреди — гора Шолде-Тей,
Эту песню я пою ей!
Есть ли голос у горы? Есть:
То араток на току песнь!
Есть и слово у нее, брат:
Строки пашни, что легли в ряд!
Кто сказал, что глаз у гор нет?
Вон столбы, а на столбах — свет!
Есть и флаг у той горы — вот:
Рвется, алый, в голубой свод!
Кто отец горы Шолде-Тей?
Кряж соседний стал отцом ей.
Кто ей матушка, хочу знать?
Вот река Хемчик, она — мать.
И горда гора Шолде-Тей:
Поручили важный труд ей —
В чистом поле сторожить хлеб,
Чтобы колос молодой креп.
День пройдет, за ним пройдет ночь
Дождь прольется и уйдет прочь,
И растает, и стечет снег,
И за веком пролетит век.
Но стоять горе Шолде-Тей,
Эта вахта по плечу ей.
Ты в рассветную приди рань —
Схожа с сердцем та гора, глянь!
Перевод И. Фонякова.
Зорянка
Когда на Алдырык[6]
Карабкается солнце
И запылают ало скалы изнутри,
На ветке тальника
Зорянка встрепенется,
Издревле ставшая предвестницей зари.
Не злому ветру ли
Грозишь ты, вся сверкая?
Не от страданий ли так перышки красны
На узкой грудке?
Вдруг припомнил земляка я,
Который не пришел на родину с войны.
Рассвет встречаешь
Чистой песнею всегда ты.
Сегодня властно ты, зорянка, позвала
Меня туда,
Где кровь тувинского солдата
Из раненой груди на шлях степной текла.
Перевод О. Дмитриева.
Маралье сердце
В моем краю в любую пору
Вам каждый встречный человек
Средь прочих гор укажет гору
«Маралье сердце» — Сын-Чурек.
Она со стороны рассвета
Скалой взлетает в небеса.
С закатной стороны — одета
В непроходимые леса.
Здесь, в детстве, милом и далеком,
Бывало, пас я стадо коз —
И замер как-то, ненароком
Взглянув на каменный откос.
Вот так увидел я впервые:
На гладкой плоскости стены
Маралы были, как живые,
Когда-то изображены.
Леетели, каждый — с длинным телом,
С откинутою головой…
Какую весть в наш век хотел он
Послать, мой предок кочевой?
Люблю над книгами склониться,
Но и сегодня неспроста
Мне видится сквозь все страницы
Страница каменная та!
Перевод И. Фонякова.
Каменная смола
Крута гора Камыскаяк
И к смельчакам строга.
Надень в дорогу сапоги
С подковками — дага!
Наверх взберешься — и тогда
Увидишь: со скалы
Стекают капельки смолы,
Таинственной смолы.
Она волшебна, та смола, —
Преданье говорит.
Она целебна, та смола, —
Наука говорит.
Любую рану заживить
Способна та смола —
Такую силу с давних пор
Природа ей дала.
Но знайте: если вдруг беда
Подстережет меня,
Пусть на вершину не спешит
Отважная родня.
Поберегитесь, сын и брат,
Опасен трудный путь.
Побудьте рядом, я и так
Поправлюсь как-нибудь.
Вот если ранен друг, — я сам
Взойду на верх скалы,
Я сам добуду для него
Целительной смолы!
Перевод И. Фонякова.
Январский тюльпан
Есть в переулке белый дом,
Которым дорожу.
И зимним днем, и летним днем
Я мимо прохожу.
И робко, искоса притом,
В одно окно гляжу.
Есть за стеклом окна того
Тюльпан. Да и какой!
В нем — простота и колдовство,
В нем нежность и покой.
Видать, взлелеяли его
Заботливой рукой.
Сегодня властвует зима,
Повсюду снег и лед,
Мороз трещит, сводя с ума,
Метелица метет,
Покрыты инеем дома —
А он себе цветет!
И радуюсь я неспроста
И неспроста грущу —
Не здесь ли поселилась та,
Которую ищу?
Перевод И. Фонякова.
Песня воды
Я — река.
Я вышла из-под скал,
К морю мчусь дорогою одною.
На пути утес могучий встал —
Обойду без гнева стороною.
Я — самой земли чистейший пульс –
К солнцу из глубин несу свеченье.
Делать людям я добро стремлюсь,
В этом лишь —
Мое предназначенье!
Благородству, щедрости учу.
По дороге все цветы раскрашу.
Беспокоюсь, рвусь вперед —
Хочу
Влиться в моря голубую чашу.
Люди!
Я люблю вас с давних пор.
Лишь одно мне сделайте в угоду:
Не бросайте больше в воду сор,
Не бросайте больше бомбы в воду!
Перевод О. Дмитриева.
Река Ус
По капле влагу собирая,
С вершин, где вечный снег и лед,
К слиянью с морем, в даль без края
Неугомонный Ус течет.
В душе стремительней потока
Растет и ширится мечта:
Как он, отправиться далеко,
Увидеть новые места.
Перевод Е. Старининой.
* * *
Тучка, в солнечном просторе,
В мире синей высоты,
Расскажи, с какого горя
Одинокой стала ты?
Здесь, внизу,— моя тропинка,
Я гляжу, подняв глаза:
На щеке моей — дождинка,
Словно мамина слеза…
Перевод И. Фонякова.
Верблюд-гора
Верблюд-гора, в преданьях ты воспета,
Но ты сама не ведаешь о том,
Когда лежишь под синим небом лета
В сиянье солнца жарко-золотом.
Твоих камней таинственные груды
Горбами проступают из земли,
Как будто исполинские верблюды
Здесь отдохнуть когда-то прилегли.
Пятнадцать в ряд. Спокойны и угрюмы,
Суровой красотою хороши,
Они лежат — и каменные думы
Неторопливо думают в тиши.
Каким бы ни сковало их морозом,
Как ветры злые ни были б сильны,—
Бесчувственны к соблазнам и .угрозам,
Они всегда земле своей верны.
И в лютый зной не дрогнут все пятнадцать,
Не утоляют жажду в ручейке:
Лежат они и не хотят подняться,
Как будто отдыхают на песке.
Лежат, молчат. И думаю всегда я,
Едва завижу их издалека:
Любовь моя к тебе, земля родная,
Как эти камни вечные, крепка.
И, не ища минутного успеха,
Сюда мой стих принес недаром я:
Пусть Вечности ему ответит эхо —
Твое, Верблюд-гора, Теве-Хая!
Перевод И. Фонякова.
Лиственница
И днем, и ночью, охраняя тишь,
Как сторож, осмотрительный и строгий,
Ты, лиственница, много лет стоишь
У нас в тайге, в зеленом Птичьем Логе.
В тени ветвей — сухой, широкий круг,
Здесь отдыхал охотник на привале.
А ты над ним — и часовой, и друг.
Его от зноя ветви укрывали.
Сегодня день осенний, золотой.
Я по тайге своей иду привычно.
Вот след костра, подернутый золой,
Вон белки скачут… Слышен гомон птичий.
Ты все не старишься, ты молода.
К тебе отец привел меня когда-то…
В ручье по-прежнему журчит вода,
Но нет отца. И тяжела утрата…
Всё так же на ветвях твоих тугих
Висят рога таежного марала,
А здесь отец оставил для других
Ааржы[7]. Тот дар ты охраняла.
С тобой дружил отец. Не оттого ль
Из трещины в коре сочатся капли?
Ты тоже чувствуешь живую боль,
Утратив друга старого, не так ли?
Но посмотри, как хорошо кругом!
Вот я развел костер на том же месте.
Здесь для зверей и птиц родимый дом,
И мы с тобою, лиственница, вместе.
Перевод И. Старининой.
Сосновые шишки
Сосновых шишек-дикарок
Я полный мешок собрал.
Где вырастет мой подарок —
Я в точности не узнал.
Быть может, у дальних взгорий,
А может, в краю озер
Подымется на просторе
Смолистый сосновый бор…
Но где ни взойдет богатство
Родимой тайги моей, —
Тот лес будет лесом братства
И радостью для людей.
Перевод И. Старининой.
Канал в степи
Охотился я на волков. По курганам
Без удержу мчался на резвом коне…
Но конь притомился от быстрого бега,
И жажда дыхание стиснула мне.
Вдруг тальник густой в стороне я заметил —
Оттуда повеял спасительный ветер.
Я спрыгнул с коня. Тишина. Над цветами
Кружились медлительные мотыльки.
Утята — смешные, живые комочки,
Скользили по глади канала, легки…
К степному каналу склонился я низко,
Его упиваясь дыханием близким.
Когда распрямился, — увидел флаг красный,
Похоже, попал я на стан полевой.
А вот поливальщик с лопатой — поит он
Колхозную землю прозрачной водой.
На солнце осеннем сияла лопата,
Тогда и подумал я: «Слава арату —
Хозяину поля, хозяину луга,
трудяге-хозяину горной реки!
Вода, по каналу живою прохладой,
Целебным аржааном[8] степью теки!
Луга, и цветы, и зеленые нивы —
Все влагой волшебной, целительной живы!
Перевод С. Козловой.
Облепиха
Ты не искала
Мягкой земли —
В гальку речную
Корни вросли.
Ты подступила
К самой реке,
Ты поселилась
На островке.
Зиму встречая,
Споришь ты с ней:
Крепче морозы —
Гроздья сочней.
Ты бережлива,
Нравом строга,
Ты не роняешь
Ягод в снега.
А от ребячьей
Шумной толпы
Служат защитой
Иглы-шипы.
Но соберет все
Хитрый старик —
Он твой характер
С детства постиг.
Ждешь ты, внимая
Тихим шагам.
Вот уж он скатерть
Стелет к ногам.
Стукнет полешком
В ствол налитой —
Ягод прольется
Дождь золотой.
В чистый мешок их
Надо сложить.
В путь, облепиха, —
Людям служить!
Перевод И. Фонякова.
Лишайник
Всхожу в тайге на холм крутой.
Лишайник, как лесное чудо,
Подгрудком старого верблюда
Свисает с ели, весь седой.
Поспорить ароматом мог
Он с половодьем трав весенних.
Насущный хлеб он для оленей —
Степные травы им не впрок.
Пускай все выше снег валит —
Оленям легче подниматься,
Ему же — к их губам спускаться,
И каждый в стаде будет сыт!
Перевод Вс. Рождественского.
Кривой кедр
Однажды ягоды я искал в лесу Стреляющих Пней.
Такое названье его идет от прежних, далеких дней:
Считалась дорога сквозь этот лес опаснейшей из дорог,
Поскольку в то время за каждым пнем прятаться мог стрелок.
Я там увидел кедр молодой с печальной, тяжкой судьбой:
Подрубленный, высохший старый кедр его придавил собой.
В недавний год свалил старика хищнический топор,
Все шишки собрал с него браконьер — он мертв, бесплоден с тех пор!
Дыханьем и кровью с моей Тувой накрепко связан я,
Леса и горы — братья мои, их боль — это боль моя.
Смотрел я, смотрел на кедр молодой, пригнувшийся до земли, —
И скорбь теснилась в моей груди, и слезы из глаз текли.
К земле вершиной склонился кедр, выгнулся весь дугой,
Но не сломался, не треснул ствол, жилистый и тугой,
Он не утратил связи с землей, корни его крепки,
И свежие шишки на них горят — злой судьбе вопреки!
Перевод И. Фонякова.
Верный журавль
От Чаа-Холя к перевалу Адар-Тош
Мы ехали, кружили в небе птицы.
И среди них одна, как черный нож,
Глядим, над нами истово кружится.
Нет, не над нами кружит, над землей,
То снизится, то взмоет вверх обратно.
О чем поведать он спешит, родной?
Ведь мне и так душа его понятна.
Я понимаю птицу в этот миг.
С клочком земли ей тяжело расстаться.
Здесь брат по сердцу навсегда затих —
Жестокой пулей оборвали братство.
Кружит в лазури нежный черный пух
И на песок не в силах опуститься.
Какой злодей порадовал свой слух
Предсмертным криком этой редкой птицы!
Я слышу, как журавль ведет мотив.
В нем боль звучит, и в нем тоска по другу.
И правда горькая, что, крылья распустив,
Он не помчит по радостному кругу.
На звонкое курлыканье свое
Ответа не услышит,— это ясно!..
Ах, если бы не меткое ружье,
То как бы пели песнь они согласно!
Журавушка, родной! Ты одинок.
И одиночество твое страшнее боли.
О, если б мог я! Если б только мог
Помочь тебе в непроходящем горе!
Перевод Ан. Парпары.
Разбитая луна
Река Алаш берет начало там,
Где горы величавые темны,
Где по ночам струится по хребтам
Изменчивый, волшебный свет луны.
Когда кругом царила тишина,
Я видел, стоя там, на берегу:
В воде лежала круглая луна,
Как зеркальце шамана — кузунгу.
Я на нее налюбовался всласть,
По берегам обрывистым бродя.
Но вдруг с верховьев буря принеслась,
Порывистая, с каплями дождя.
И дул холодный ветер все сильней,
Измялась, помутилась гладь реки,
Кривые волны понеслись по ней —
И зеркальце разбилось на куски.
Мне было жаль разбитую луну:
За что такой удел достался ей?
Мне было жаль покой и тишину…
Подумал я о старости своей:
«Покойной, мирной будет пусть она,
Пусть на планете будет мир везде,
Пусть буду я, как старая луна,
В спокойной отраженная реке!»
Лихая буря, слушай голос мой:
Свой беспощадный бег останови!
А ты, река, уймись — и предо мной
Луну в волнах скорее оживи!
Пусть не случится никакой беды,
Пусть возродится царство тишины,
Пусть в просветленном зеркале воды
Вновь засияет зеркальце луны!
Перевод И. Фонякова.
Эхо алгышей
Перевод И. Фонякова.
* * *
На свете долго я живу,
Знавал и правду, и обман.
Сейчас пройди хоть всю Туву —
Найдется ли живой шаман?
Где повидать его сейчас?
На сцене разве что порой!
А я ведь слышал много раз
Алгышей[9] древних странный строй.
Теперь уж больше не страшны,
А для кого-то и смешны
Те песнопенья старины,
Те заклинанья старины.
Но я не в силах их забыть!
Мне старики земли родной
Их пели, прежде чем отбыть
За красной солью, в мир иной.
Я их в стихи решил облечь:
Тому, кто любит разбирать
Минувшего живую речь,
Сгодится эта вот тетрадь!
Первый алгыш
Семь бубнов рядом я кладу —
Шаманов семь в моем роду,
Я — самый младший из семьи,
Я — самый сильный из семи!
Камлать камланием ночным
Я научился с юных лет,
Владею зрением двойным:
Мне все равно, что тьма, что свет.
Как при сияющей луне,
Во мраке видеть я могу,
Недаром зеркальце при мне
Магическое — кузунгу.
Есть колотушка у меня,
У нас ее зовут орба.
Кто злое скажет про меня,
Того худая ждет судьба.
А кто с почтеньем в гости звал
От всех напастей сохраню,
Болезнь заявится в аал —
Ее в пещеру загоню!
Второй алгыш
Я — тот, чья мудрость и труды
От хворей многим помогли.
Я дружен с духами Воды,
Я дружен с духами Земли.
Когда в лучах блестит гора,
Когда весенний зелен склон,
Тогда грядет моя пора,
Тогда бываю я силен.
Твой родич болен потому,
Что духа Леса оскорбил,
Что посвященное ему
Без спросу дерево срубил.
Зачем прогневал божество?
Зачем, безумец, взял топор?
Взгляните, руки у него —
Кривые, слабые с тех пор!
Тащите пищу повкусней,
Тащите в чарке араку!
Болезнь уйдет, я справлюсь с ней,
Я это знаю! Я могу!
Третий алгыш
Вот молния — мой красный кнут,
Вот конь мой — огненный дракон!
Когда с небес они сверкнут,
Весь мир бывает потрясен.
Небесный, грозный я шаман!
Бывал меж Солнцем и Луной,
Летал не раз к самой Шолбан,
Все звезды знаю до одной.
Мой ярый гнев — небесный гром,
Безмерна власть моей руки:
Я скалы, опалив огнем,
Раскалываю на куски.
Хочу — и превращаюсь в град,
Который прыгает, звеня.
Клянусь, не будет жизни рад
Любой, обидевший меня!
А кто мою восславит мощь —
Тому хранитель я и друг:
Как самый благодатный дождь,
Прольюсь на поле и на луг!
Четвертый алгыш
Когда сошел последний снег,
В сухом логу я как-то спал
И сон увидел — и навек
Нездешним стал, шаманом стал.
В тот раз незваная пришла
Албыс, красавица, в мой сон.
Осталась от костра зола,
Она подула — вспыхнул он.
Чай вскипятила на огне,
Хлебнул я этого питья —
И зазвучал алгыш во мне,
Запел — и стал шаманом я!
Медвежью лапу в тот же день
Я сделал идолом — эрень,
Я с ней танцую и пою,
Я с ней болезнь распознаю,
Ловлю с ней тысячи вестей:
Кто заболеет, кто умрет,
Кому назавтра ждать гостей
Все это знаю наперед!
Пятый алгыш
Когда горит закат, как жар,
На ветках лиственниц в лесу
Один иду я в красный яр,
Там вижу красную козу.
Я знаю: это не коза,
Я знаю: это черт — аза,
Мое познанье — от него,
Мое призванье — от него.
Завидев путника в горах,
Я мчусь к нему, как ураган.
Вмиг на него, вселяя страх,
Накину радугу — аркан.
Ночной далекий звон копыт
Вдруг услыхав издалека,
В тумане принимаю вид
Блуждающего огонька.
Кто слаб душой, в глазах того
Свирепым волком стану я,
Кто смел душой, в глазах того
Зайчишкой робким стану я!
* * *
Говорит недаром народ:
«Кто на птичьей заре встает,
Тот найдет коня под седлом
На пути однажды своем!»
Кто на птичьей заре встает —
Вместе с птицами запоет
И свершит много славных дел
И доскачет, куда хотел.
Я шепчу себе: «Не забудь,
Нужен песне далекий путь!»
Чтобы песню сложить мою,
Я на птичьей заре встаю!
Совет зайчику
Зайчик, серенький зверек,
Ты и робок, ты и мал.
Мой совет запомни впрок —
Не ходи совсем в аал.
Помни, зайчик, про собак,
В лес беги, заслышав лай.
Но в лесу, где серый мрак,
О волках не забывай!
Филин — злое существо —
Жаждет мяса твоего,
Нос, как сабля, у него,
Когти — гвозди у него.
Зорким будь и чутким будь,
Недоверчивым к судьбе.
Понял ты совета суть?
Долгих лет тогда тебе.
Молчаливый мотылек
По травинкам, по цветам,
То далек, то недалек,
Ты порхаешь здесь и там,
Молчаливый мотылек.
Легок ты, но знаю я,
Что совсем не так легка
Жизнь безмолвная твоя,
Жизнь скитальца-мотылька.
Если даже в злых руках
Ты окажешься порой, —
Презирая боль и страх,
Молча гибнешь, как герой.
Ты садишься на цветы,
Реешь в солнечном дыму
Словно тайну знаешь ты,
Но не выдашь никому!
Кукушка
Предвестница доброго лета,
Весеннего солнца подружка,
Певица лесного рассвета —
Кукушка, вещунья-кукушка!
Поешь ты, когда на стоянке
Хойтпак[10] созревает в бочонке,
И дети спешат на полянке
Устроить веселые гонки.
Поешь ты — и радость у входа,
И дело заспорится ловко,
И праздничней для скотовода
Обычная перекочевка.
Когда ж замолчишь, невидимка, —
Померкнут родные просторы,
И ляжет осенняя дымка,
И снегом покроются горы!
Мой конь
Мною выращенный конь!
Ты стремителен и смел.
У тебя душа — огонь,
Зорок глаз, а зубы — мел.
На земле чуть видный след
Оставляешь на лету.
Дай-ка в гриву амулет —
Ленту красную вплету.
Я тебя не продавал,
Хоть просили у меня,
Я тебя не отдавал
Никому — и на полдня.
Я тебя вручу бойцу —
Подружись с джигитом, конь!
Лоб фашисту-подлецу
Расколи копытом, конь!
Отцовские алгыши
В мужской ладони — детская ладонь.
Умрет мужчина — сын его останется.
Стоит у прочной коновязи конь.
Умрет и конь, а коновязь останется.
Ушёл за красной солью мой отец,
При жизни бедам не привыкший кланяться.
Он говорил, предчувствуя конец:
Пусть я уйду, но алгыши останутся…»
Всё чаще вспоминаю об отце:
Желанный гость на свадьбах в дни весенние,
Для молодых, с восторгом на лице,
Пел алгыши — свое благословение!
Слыл мудрецом, хоть был еще не стар,
А пел он с каждым годом вдохновеннее.
Его в народе звали «агырар» —
Шаманский «ассистент» в игре и пении.
И я достиг уже солидных лет,
И за спиной уже дороги длинные.
Не «агырар» зовут меня — поэт,
Но не забыл я песни те старинные.
В них колдовскую силу слышу я,
Они ее с годами не утратили.
Звучат в них страсть и радость бытия,
То смех звучит, то ярость, то проклятие.
И, став отцу ровесником почти,
Я обращаюсь к молодому племени:
Не все вы в книгах сможете найти,
Послушайте алгыш былого времени!
Восходящему солнцу
По старинным обычаям, ранней весной
Восходящему солнцу алгыш я пою.
Пусть всегда будет ясным оно надо мной,
Пусть прольет благодать на дорогу мою!
Животворным лучам я пою мой алгыш —
Пусть разгонит туман молодая заря,
Чтобы смог в колыбели лежащий малыш,
Солнцу радуясь, вырасти в богатыря.
Ночью снятся, бывает, мне страшные сны —
Пусть с восходом всегда исчезают они.
Как снега и морозы с приходом весны
Исчезают на многие, многие дни!
Пусть раскроется нежной ромашки цветок,
Пусть потянется к свету зеленый побег,
Пусть мне встретится друг на одной из дорог —
Самый нужный, единственный мой человек!
Поднявшемуся на перевал
«Коль подняться сумел на большой перевал,
Ближе к солнцу ты стал,— так народ говорит. —
Значит, сбудется все, что желанным ты звал,
Всё, о чем ты мечтал, — так народ говорит. —
Коль подняться сумел на большой перевал,
Слезь на землю с коня,— так народ говорит, —
В пыль пролей араку, как твой дед проливал,
Как обычай велит, — так народ говорит. —
Коль подняться сумел на большой перевал,
Трубку выкури здесь,— так народ говорит. —
Но не долее трубки пусть будет привал:
Жизнь — не вся, путь — не весь», — так народ говорит.
Шаманке-лиственнице
Шаманку-лиственницу нынче увидал,
И в честь ее алгыш сегодня я пою.
Шаманка-лиственница, мудрый аксакал,
Ты узнаешь ли песню древнюю мою?
Шаманка-лиственница, дивная краса,
Пускай я стар уже, но радуется взгляд,
Когда гляжу, как ствол твой рвется в небеса –
Внизу он гол, а сверху ветками богат.
Для поклонения ты словно создана.
Корнями в землю ты уходишь глубоко,
И я, старик, чуть летом сменится весна,
Несу поклон тебе и в жертву — молоко.
Шаманка-лиственница, я тебя молю:
Наполни радостью мне старческие дни
И благодать пролей на всех, кого люблю,
А скорбь и хворь от них подальше прогони.
За это будь благословенна и сама!
Пускай весной и летом меж твоих ветвей,
Сводя влюбленных дивной музыкой с ума,
Никем не спугнутый, поет пусть соловей.
Пусть злая молния в тебя не попадет,
Не поразит тебя ударом огневым.
Пусть наводнение сторонкой обойдет,
Не подкопается к твоим корням живым.
Пусть не приблизится к тебе лесной пожар,
Не прыгнет пламя, словно зверь, к тебе на грудь —
И только солнце, золотой огромный шар,
Пусть на плечо к тебе садится отдохнуть.
Придёт мой час, и завершится жизнь моя,
И я уйду за красной солью в мир иной…
Я вас прошу: не троньте, юные друзья,
На мудрой лиственнице ветки ни одной.
Пусть вы не знаете преданий старины,
Пусть ничему не поклоняетесь вы тут, —
Пусть птицы песни здесь поют среди весны,
И пусть подснежники у ног ее цветут!
Ленинградскому Эрмитажу
Охотник с верховьев реки Енисей,
Иду с этажа на этаж —
Осматриваю знаменитый музей,
Зовется музей — Эрмитаж.
Спасибо тебе, величавый дворец!
Такое поведал ты мне,
Чего и мой дед — фантазер и мудрец —
Не видывал даже во сне.
А все-таки здесь, в Эрмитаже, не раз
Я вспомнил родные места.
«А все-таки в детстве,— подумал,— и нас
Воспитывала красота!»
Какие я радуги там наблюдал
Над острыми гранями скал! Я
там ледниковую розу видал —
Редчайший и дивный кристалл!
Но ту красоту, что я видел вокруг,
Творила природа сама,
А здесь предо мною — создания рук,
Людского таланта, ума.
И я потрясен, восхищен от души,
Готов здесь бродить допоздна:
Скульптуры, картины — все так хорощц
Но лучше всех прочих — одна.
Там юную женщину изобразил
Художник, бессмертный в веках,
И смотрит осмысленно полное сил
Дитя у нее на руках.
Стоят посетители полукольцом,
Дыханье в груди затая…
И, пусть на нее не похожа лицом, —
Мне вспомнилась мама моя.
И мне показалось, что стал я мудрей
И старше на несколько лет.
О нет, Эрмитаж, ты не просто музей,
Ты — мир, ты — университет!
Для нас ты богатства былого хранишь,
Ты правнукам их передашь,
И я посвящаю сердечный алгыш
Тебе, великан Эрмитаж!
Баллады
Тополь
1.
В тот день у речки мы играли на траве,
Вдруг видим: всадники от нас невдалеке.
Ружье, пилотка со звездой на голове…
А самый юный — с веткой тополя в руке.
Коня усталого он ею торопил,
Потом на землю спрыгнул быстро и легко,
И улыбался нам, и воду жадно пил,
Как будто свежее парное молоко.
Он, ветку тополя воткнув, сказал:
— Расти!
Потом, кулек мне протянув, сказал:
— Бери!
Так первый раз в моей мальчишеской горсти
Держал я русские ржаные сухари…
2.
Прошли года, я вновь приехал в те места,
Где я лепил из бурой глины верблюжат, —
И переменам подивился неспроста:
Не видно юрт, поля широкие лежат.
Бродил я долго и рассматривал, дивясь,
И копны свежие, и новые дома,
И ветка тополя, в земле укоренясь,
Теперь уж стала стройным тополем сама.
Ветвями гибкими шумит он в вышине,
Поет он песню без начала и конца,
Напоминая о далеком детстве мне,
Напоминая про тот день и про бойца…
3.
И вновь года прошли, и вот я снова тут,
И непонятно: уезжал, не уезжал?
Цветы на склонах те же самые цветут,
А стройный тополь и окреп, и возмужал.
Высок и прям, касаясь неба самого,
Шумит, как прежде, от зари и до зари,
И сумка желтая на ветке у него
Висит, качается — с приемником внутри.
Шкала приемника мерцает и горит,
И голос Родины, негромкий в тишине,
О нашем будущем, о мире говорит,
О том, что дорого навек тебе и мне.
Потом сменяются мелодией слова,
Далекой музыкой, примчавшейся сюда,
И в лад с мелодией поет, шумит листва —
Они друг другу не мешают никогда.
И птица чуткая на тополе сидит
И тихо слушает среди листвы густой,
Когда поет для хлеборобов свой сыгыт[11]
Сат Манчакай[12]— волшебник песни горловой.
О тополь, некогда посаженный бойцом!
Поверь, судьба твоя на диво хороша:
Ты повзрослел, ты сам с годами стал певцом,
И в лад с тобой звучит-поет моя душа!
Перевод И. Фонякова.
Теленок-сирота
Была корова с норовом бродяги:
Из стада убежав, по тропке вниз
Пошла, и волк ей встретился в овраге —
Он горло ей, бедняжке, перегрыз.
Теленок рыжий сиротой остался.
Он так протяжно, горестно мычал!
О том, что он уже проголодался,
Он весь аал, весь мир оповещал.
Услышал я его — и сердце сжалось,
Я тут же написал десяток строк,
Пытаясь эту боль мою и жалость
Вложить в слова. А что еще я мог?
Но женщина-тувинка с добрым взглядом
Была умней: к бедняжке подвела
Свою корову, привязала рядом —
И тихую беседу завела.
Приемыша корова отвергала,
Ревела, наставляя острый рог,
И, кажется, ничто не помогало:
Ни ласковое слово, ни упрек.
Она в ответ лишь больше свирепела,
Теленку бок едва не проколов…
И вдруг я слышу: женщина запела
Задумчивую песнь, почти без слов.
Мотив нехитрой песенки тувинской,
Пробившейся сквозь времени пласты,
Звучал, исполнен ласки материнской,
Как голос ясной, мудрой доброты.
О матерей медлительное пенье!
Недаром говорится с давних пор:
Оно слепому возвращает зренье,
Растапливает снег на склонах гор.
Таким земным и, вместе с тем, небесным
Был тот напев, летевший в вышину,
Что даже и в животном бессловесном
Какую-то затронул он струну.
И, кажется, осмысленное что-то
В глазах коровьих проступило вдруг:
Любовь и нежность, жалость и забота —
Все, что внушал волшебной песни звук.
И сам теленок тоже встрепенулся,
Спокойнее, доверчивее стал —
И к матери приемной потянулся,
Губами вымя теплое достал.
Пока живу, об этом не забуду,
В кругу друзей припомнить буду рад:
Я в этот вечер стал причастен к чуду,
Хоть нет чудес на свете, говорят!
Перевод И. Фонякова.
Чатчи[13]
1.
Пусть так начнется мой простой рассказ —
В один совхоз приехал как-то раз
И там среди трудящихся людей
Увидел Повелителя Дождей.
Тувинец юный, ростом невелик,
Он управлял машиной «Инелик»,
Зовущейся иначе «Стрекозой»,—
Как управляют ливнем и грозой.
Ее к арыку ловко подгонял,
Водой прохладной баки наполнял,
И дождь желанный лился на хлеба…
Завидная, счастливая судьба!
И вспомнил я рассказы стариков,
Идущие из глубины веков.
Не раз я в детстве слыхивал в ночи
О человеке, прозванном «чатчи».
2.
Твердили мне: запомни, заучи —
Живет на свете человек — чатчи,
На вид — как все, одним лишь знаменит
Тем, что волшебный камешек хранит.
Не даст потрогать ни тебе, ни мне,
Ни детям не покажет, ни жене,
В мешочке тайно носит на груди
Он камень, вызывающий дожди,
А иногда — и град, и снегопад,—
Волшебный камень, белый камень — чат!
3.
Когда захочет человек — чатчи,
Горящие он тушит кедрачи,
Спасает он от пламени тайгу…
Я рассказать, наверно, не смогу,
Как страшен и жесток пожар лесной,
Когда огонь встает сплошной стеной,
И гибнет белка, заяц, горностай,
И вьется пепел вместо птичьих стай,
И нет спасенья, сколько ни кричи!
Но вот приходит человек — чатчи.
Вступая с лютым пламенем в борьбу,
Он прижимает камешек ко лбу —
И с неба тотчас падают снега,
Придавливая грозного врага!
4.
Когда захочет человек — чатчи,
То он находит тайные ключи.
Бывает так, что засуха придет.
И тяжкий зной на землю упадет,
Густая пыль клубится вдоль дорог,
И гибнут в поле всходы, и, не в срок
Желтея, листья валятся с ветвей,
И гонит их по свету суховей,
И беспощадны жаркие лучи…
Но вот приходит человек — чатчи.
Он погружает в воду камень — чат,
И вот уже струятся и журчат
Потоки дождевые, и земля
Их жадно пьет. И зелены поля!
5.
Когда не в духе человек — чатчи,
Когда в крови обиды горячи,
Он вызывает, насылает град!
Однажды так случилось, говорят:
Бродячий волк его корову съел,
Узнал про то чатчи — и побледнел.
Как дальше жить? Кормить детишек как?
Волшебник он — а все-таки бедняк!
Он к Черному ручью пошел тогда,
Где протекает темная вода,
И в той воде он камень искупал,
А сытый волк в кустах спокойно спал.
На небо тотчас туча наползла,
Покрыла землю грозовая мгла,
И градины, большие, как мячи,
Запрыгали, как повелел чатчи,
Л целый час не прекращался град,
И волк под градом умер, говорят.
6.
Когда разгневан человек — чатчи,
Его боятся даже богачи!
Когда остался без коровы он,
Пошел — что делать!— к баю на поклон,
И попросил он бая: «Дай на срок
Молочную корову под залог!»
Был жаден бай, хотя и был богат,
И в просьбе отказал он, говорят,
Тогда чатчи обиды не стерпел,
Пошел чатчи, зубами заскрипел —
И камень положил в огонь костра.
Блеснула тотчас молния, остра,
И в байского любимого коня
Ударила она средь бела дня!
7.
Так вот каков он человек — чатчи!
Он мог и грому приказать: «Молчи!»
Снег, выпавший не к сроку, размести
И стадо от бескормицы спасти.
Он мог смирить не только лютый зной,
Но и мороз весенний затяжной,
И до сих пор предания звучат
О человеке с белым камнем — чат.
Передавали их из уст в уста,
И думаю, что это неспроста,
Не раз жила в народе сказка та —
В ней воплотилась древняя мечта!
8.
И завершится так пусть мой рассказ —
В один совхоз приехал как-то раз
И там увидел сказку наших дней —
И восхищенно замер перед ней.
Как стрекоза, раскинув два крыла,
Она по полю медленно плыла.
Я видел, как тувинец молодой
Поил машину поутру водой,
И как над полем та вода потом
Рассеивалась блещущим дождем,
Вот современный человек — чатчи:
В его карманах звякают ключи,
В его руке — головка рычага,
Над ним сияет радуга-дуга!
Перевод И. Фонякова.
Жеребенок
Автобус ехал по лугам
К далекому поселку.
Река бежала рядом с ним
И пела без умолку.
И вдруг увидел я в окно
Парнишку с жеребенком.
Он ждал попутку, друг его
Ржал жалобно и тонко.
Автобус, ясно,— для людей,
Водитель знал об этом,
И правил он не нарушал,
Возил всех по билетам.
Глядели грустно паренек
И черный жеребенок,
И было видно, что на путь
Не хватит им силенок.
«Возьмите их»,— я попросил
Водителя седого…
Автобус замер, взял друзей
И в путь пустился снова.
Узнали мы, что паренек
С отцом табун пас в поле,
Что жеребенок — сирота,
И что сиротской долей
Строптивая кобыла-мать
Беднягу наградила —
Минувшей ночью в дальний лес
Тайком ушла кобыла.
И хищный волк ее загрыз.
Что там она искала?
И почему духмяных трав
Степных ей стало мало?
Об этом что теперь гадать?
Сиротку-жеребенка
Парнищка гладил, обнимал,
Как малого ребенка.
И жеребенок на людей
Смотрел покорно, кротко.
Он по проходу вглубь прошел
Нетвердою походкой.
В глазах печальных у него
Блестела влага тихо…
Автобус по лугам бежал,
Подпрыгивая лихо.
Все жеребенка-сироту
В автобусе жалели…
А я сказал: «Ты не грусти,
Своей достигнешь цели —
Ты станешь славным скакуном.
На молоке овечьем
Ты вырастешь, твой юный друг,
Джигитом став, конечно,
С тобой одержит не одну
Победу в скачках быстрых.
Ты будешь силу набирать
В лугах, степях росистых…
И жеребенок на меня
Косился влажным глазом,
И стал парнишка веселей,
Приободрился сразу.
Перевод И. Фонякова.
Кызыл, Тувинское книжное издательство, 1984.
