Беззаботное детство

Вдоль Хемчика от самого его истока до устья, где он впадает в Улуг-Хем, вереницей растянулись стоянки аратов-кочевников. На каждой полянке или опушке леса стоят хозяйственные постройки: кошары, загоны, зароды и, конечно же, на самом видном месте — юрта — главное жилище арата. А рядом с ней притулилась избушка, куда в начале зимы перебираются хозяева юрты, не дожидаясь прихода настоящей стужи с промозглыми колючими ветрами. Вообще-то зима здесь, в долине, не суровая. На северной стороне стеной стоит Кызыл-Тайга, прикрывая долину от северного ветра, а впереди — Хемчик с густым прибрежным смешанным лесом.
Расстояния между аалами недалеки, от силы один – два километра. Самые дальние аалы отстоят друг от друга где-то на пять – семь километров. Так что все считаются близкими соседями. Это очень удобно для общения.
Места здесь благодатные для людей и для скота. Подветренные бугорки-пригорки, тополиные рощи, непролазный караганник, да густой тальник надежно защищают весь двор от пронзительного студеного ветра.
Весной в долине Хемчика особенно красиво. Прибрежные луга покрываются сочным разнотравьем. А цветы-то! Каких только цветов здесь не увидишь! Словно радуга с небес спустилась и покрыла всю долину. Радостный крик и гомон прилетевших домой на родину, птиц звучит как прекрасный гимн весне.
 
…В бездонном небе висел в одной точке жаворонок, будто привязанный невидимой нитью. Он беззаботно рассыпал свои трели по окрестностям, словно веселые дождинки при ясном солнце.
Солнце всходило к полудню. На зеленом лугу под пригорком, близ Дорт-Терека — четырех тополей, паслись и резвились ягнята и козлята. Два дурашливых козленка, встав на задние копытца, вытягивались, на сколько было силы, и бодались, пробуя недавно проклюнувшиеся рожки. Неподалеку со звонкими криками боролись, валяясь на земле, и два маленьких пастуха.
— Эй, давай вправду, по-настоящему, поборемся, посмотрим, кто сильней, — предложил один из них, Чылбак, своему другу Доржу.
Тот согласился.
Раскинув руки, как взрослые борцы, они начали с танца орла. Что-то сами выкрикивали, подражая секундантам:
— Наш Лев заждался-а-а! Выставляйте скорее противника Льва!
— Выходит на круг Начын! Встречайте-е-е!
Как настоящие борцы-хурешисты, проверяя силы друг друга, смотрели исподлобья, хлопали себя по бедрам, словно их подбадривали невидимые секунданты. В один миг схватились Лев с Начыном.
Мальчишки долго копошились, ведь силы были почти равны, применяли разные приемы: то давали подножку друг другу, тодергали за руки. Наконец, улучив момент, Чылбак свалил противника и пустился в танец орла вокруг лежащего на земле Доржу и, хлопая себя по ягодицам, остановился. Увидев, что друг сел на траву и потирает локоть, Чылбак снова пустился в танец орла вокруг него, крича:
– Орел летит высоко над горами! Орел летит!..
Доржу рассердился:
– Да ну тебя. Черт ты длинноногий!
– Это я черт? Да еще длинноногий? Откуда ты знаешь, что у чертей длинные ноги? Может быть, у них не ноги, а крылья, как у летучей мыши? — заинтересовался Чылбак, останавливаясь.
— Да, черт и все. Мне вот руку чуть не сломал. Видишь царапина какая, даже кровит.
Чылбак наклонился.
— И правда, царапина. Почему так неловко падаешь? Дай­ка, подую, не будет кровить.
Чылбак заботливо взял руку друга и начал дуть на ранку. Появившаяся на царапинке кровь приостановилась.
— Ну вот, ничего страшного. Уже начинает заживать. Видишь, черт умеет не только вредить, но и залечивать раны.
Мальчишки засмеялись.
– А ты в чертей веришь? — спросил Чылбак друга.
– Конечно. Моя бабушка говорила, что все плохое от чертей.
– А мой папа сказал, что чертей нет и не бывает.
— Как нет? Есть!
– Ты видел сам?
– Я не видел. А люди на охоте видели. Даже в этом Дорт-Тереке, черти, говорят, водятся. Ночью то будто ребенок заплачет, то летают синие огни. И еще, в Серлиг-Доне, где раньше шаман упал с коня, каждую ночь бубен гремит. Когда ночью по тому месту проезжает всадник, коня что-то путает, и он останавливается, не может сдвинуться с места.
— И я слышал, и у отца спрашивал. Он говорит, что это неправда. Хоть что делай со мной, а черта нет!
— Так-то и нет? Вот показать бы тебе черта, что бы ты стал делать!
— Все равно черта нет, а даже если и есть, не побоюсь. Давай проверим сами. Ночью пойдем в Дорт-Терек, может, что и увидим, — предложил Чылбак.
— Ты что?! Нельзя так. Да и мама меня не отпустит.
— Ну вот, видишь? Сам испугался. Мне бабушка говорила, что для трусливого даже его тень чертом становится. Скоро ты станешь бояться своей тени.
На лице Доржу появилась решимость.
— И не думал бояться. Этой же ночью и пойдем в Дорт-Терек. Только никому ни слова об этом. Надо своими глазами посмотреть, что там за черт.
Договорившись, мальчишки побежали к своим юртам.
Теплый вечер щедро рассыпал на черный шелк неба звездное просо. Но, немного погодя, прилетела огромная птица-туча и склевала все звездочки до одной. Ночь стала чернее, чем сажа на округлых боках чугунного котла, в котором тувинцы-кочевники варят вкусную баранину…
Чылбак дождался, когда взрослые начнут похрапывать во сне, собрал в охапку одежду и обувь и выскользнул из юрты. Одевшись и отойдя подальше, он трижды просвистел иволгой.    От соседней юрты подошел Доржу. В руках он держал что-то большое и круглое.
– Что это у тебя? — спросил Чылбак.
– Старый котел! — гордо ответил Доржу.
– Зачем он нам? — удивился Чылбак.
– Хочу черта поймать и домой принести! Пусть другие посмотрят, какой храбрец Доржу! — и мальчик, улыбаясь, гордо выпятил грудь.
Чылбак знал этот котел, он валялся в небольшой ямке около юрт, и чуть не рассмеялся.
– Доржу! Как же ты принесешь черта, если котел дырявый
и у него нет халыпа — крышки?
– Так вот и принесу! — с твердой уверенностью ответил Доржу. — Моя бабушка говорила, что черти больше всего боятся чугунных котлов. И если его туда посадить, то хоть он и дырявый, и без крышки, черту из него ни за что не выбраться!
— Молодец! — похвалил его Чылбак и, наклонившись, стал искать что-то в траве.
— Что ты потерял? — забеспокоился Доржу.
— Не потерял, а спрятал, — ответил Чылбак. — А, вот они! — тихо воскликнул он и потряс чем-то перед самым носом друга.
— Что это?..
— Моя бабушка тоже кое о чем рассказывала! — похвалился Чылбак. Черти боятся красного караганника с колючкой и плетки с красной таволожной рукояткой.
– Вот здорово! — восхитился Доржу. — Нам с тобой теперь никакие черти не страшны!
И друзья бодро зашагали навстречу приключению… По обе стороны тропы стеной стояли заросли караганника. там, где эти заросли вдруг расступились и как бы образовали Широкую поляну, гордо стояли четыре тополя, вздымая в высоту могучие ветви.
Мальчишки выбрали самое толстое дерево, уселись рядышком возле него и, прислонившись к дереву, стали ожидать появления чертей. И Чылбак, и Доржу были настоящим кочевниками и потому знали, что, каким бы ни был теплым летний день, ночью бывает холодно. Поэтому, собираясь на ночное дежурство, они надели теплые куртки из козьего меха. И ногам в теплых идиках с войлочным подкладом было тепло. Так и сидели они, прижавшись друг к другу, будто два пушистых птенца в теплом гнезде. Над их головами тихонько шумели верхушки тополей. Что-то шуршало и потрескивало в караганнике. Но черти не появлялись… Пригревшись и вслушиваясь в удивительную мелодию летней ночи, мальчики даже не заметили, как их принял в свои ласковые объятия сладкий сон. А сверху, то появляясь, то исчезая в редких просветах ночных облаков, на них с любопытством глядели небесные звезды.
Мальчики проснулись враз! Спросонок, еще ничего не соображая, они ошалело таращили глаза на огромную черную фигуру, которая, вырисовываясь на бледном звездном фоне, неумолимо приближалась к ним. Первым не выдержал Доржу.
— Ой! Ой! Ой! — вдруг завопил он отчаянно, вскочил на ноги и бросился бежать. Но споткнулся о свой же котел, упал и с криками покатился кубарем в заросли караганника. Чугунная посудина, пронзительно дребезжа расколотым боком, покатилась по тропинке.
Чылбак, у которого ноги от страха приросли к земле, видел, что черт (а это, конечно же, был черт! Чылбак в этом ничуть не сомневался!) вдруг вырос, став почти в два раза больше, и дико заржал! Чылбака будто ветром сдуло. Он, не обращая внимания на колючие веточки караганника, ломился сквозь заросли. Налетев на что-то мягкое, упал и сразу почувствовал, как когтистая лапа скользнула по его щеке, вцепилась в куртку, пытаясь ее разорвать…
– Я просто так не дамся, страшный черт! — донесся приглушенный голос из-под Чылбака.
Чылбак истерически захохотал. Доржу отпустил куртку друга и стал пальцами ощупывать его лицо…
Теперь они сидели рядом и хохотали вдвоем.
– Победители чертей! — захлебывался один.
– Вот тебе и красный караганник с колючкой да плетка с красной ручкой, — стонал другой.
— Ну, теперь черт никогда из котла не выберется! — хватался от смеха за живот Чылбак.
— Если он вместе с котлом не убежал в нижний мир! — подхватывал сквозь смех Доржу.
И тут, где-то совсем рядом, захохотал кто-то третий.
Мальчишки прильнули друг к другу и замерли. Кровь стучала у них в висках, а сердца, как перепуганные воробышки, готовы были выскочить из груди… Третий тоже умолк, будто прислушивался: а тут ли эти сорванцы? И снова захохотал… Мальчишки склонили головы и чуть не закричали от страха. Прямо перед ними призрачно сияла россыпь огоньков. Холодный огонь колыхался, струился, мерцал, будто подмигивал мальчикам, будто успокаивал их: «Ну чего же вы так перепугались? Я ничуть не страшный! Я просто старый пенек, а светятся мои гнилушки… Как, разве тебе твой отец не рассказывал про мои гнилушки?.. Тот, кто хохочет вместе с вами, просто старый филин, которого вы раззадорили своим весельем…»
Слышал ли все это Чылбак, или же ему только почудилось, но он первый вскочил на ноги и громко крикнул: «Кыш, филин, кыш!»
В зарослях громко захлопали крылья, с треском упали сломанные сухие веточки, и все стихло. Филин улетел.
Тогда Чылбак подбежал к пеньку, набрал полную ладонь гнилушек и подбросил их вверх! Тускло мерцая, изредка вспыхивая, как искорки от костра, на мальчишек сыпался удивительный, сказочный светящийся дождь…
Затем они выбрались из зарослей, почти бегом добрались до аала, разделись и нырнули в духмяную теплоту родных юрт. Переполненные впечатлениями своего приключения, они уснули, как только юркнули под одеяла. И до самого рассвета им снились прекрасные волшебные сны…
А поутру все жители аала собрались вокруг ночного гостя, который уже в двадцатый раз рассказывал, как сегодняшней ночью в заколдованном Дорт-Тереке на него напали черти, и всякий раз его рассказ об ужасном происшествии приобретал все новые детали и подробности.
Старики курили трубки и в знак согласия покачивали седыми головами. Женщины делали страшные глаза, хватались за сердце и прижимали к себе своих младших детей. Рассказ был так правдоподобен, что никому и в голову не приходило поинтересо­ваться: а почему это уважаемый гость темной полночью оказался так далеко от своего аала, да еще верхом на скакуне?.. Ну что ж, у каждого ночью могут быть свои дела, о которых всем знать и необязательно.
И только Чылбак и Доржу, впервые услышав рассказ перепу­ганного насмерть человека, едва-едва удержались от смеха! Зак­рыв рты руками, они тут же убежали подальше, на берег Хемчика, повалились на траву и нахохотались так, что потом у них два дня болели животы. Да, вот это была потеха! И это стало их большой тайной.
 
2.
Пословицы «Собака — друг человека» в семье Дарган-оола никто не знал. И о том, что древние люди первыми из диких животных приручили именно собаку, — тоже не знали. Но культ собаки в семье существовал с давних времен. Собак любили. Их было несколько. И каждый пес исполнял свои собачьи обязанности. Один ходил за отарой овец, другой сторожил двор. Маленькая домашняя собачка Хаважык тоже знала свое дело — охраняла юрту, играла с ребятишками. А самый старый — Саргол — был дедушкиным охотничьим другом. Правда, оба они давно уже не ходили на охоту, постарели. Но и Саргол выполнял свою обязанность: в день по два-три раза нехотя, с ленцой, гавкал, чтобы прочистить горло и пугнуть чирикавших птичек на молоденьком топольке у дома, под которым он отдыхал. И если кто-нибудь из знакомых или родственников приезжал в их аал, обязательно махал хвостом: привет, мол. Это тоже дело. Так что каждая собака при деле.
На днях Дарган-оол привез из далекого Ишкина щенка. Маленький черненький теплый комочек очень понравился его сыновьям. Шагдыр-оол визжал от радости. Схватив щенка, выбежал из юрты. «Осторожно! Не урони!» — только успел крикнуть старший Чылбак и сам выбежал вслед за братишкой.
— Эй, вы! У нас щенок! Посмотрите на нашего новенького щенка! — радостно позвал Шагдыр-оол соседских мальчишек.
На его крик сбежались ребятишки всего аала.
— Это папа нам привез. Посмотрите! Это из самого Ишкина, где уйма волков и медведей!
Дети окружили Шагдыр-оола плотным кольцом.
– Отпусти на землю, пусть походит, — сказал Чылбак.
Маленький черненький комочек засеменил лапками, спepва кружил на месте, потом поплелся, слепо тычась в ступни мальчиков. Ребятишек это очень забавляло, они подставляли под мордочкущенка босые ноги. По очереди брали на руки, гладили. И Доржу взял щенка в ладони, погладил мордочку. А он лизал своим маленьким теплым язычком его пальцы.
— Хороший песик! А как назвали? — спросил Доржу.
— Еще никак. Надо придумать хорошую кличку, — серьезно ответил Чылбак.
Ребятишки перебрали все знакомые собачьи имена, но ни одно из них хозяевам не понравилось. Когда споры зашли в тупик, Чылбак вспомнил интересное слово, услышанное во время занятий на политкружке, который проводил папа со взрослыми. «Искара» — это слово Чылбаку почему-то очень понравилось.
— Давайте назовем его Искара. Это русское слово.
— Нет! Не пойдет! Такой клички у собак не бывает, — загомонили дети.
— Почему не пойдет? Очень даже пойдет. Искара, мне ка­жется, означает очень черный. Видите, какой он весь черный, — не сдавался Чылбак.
Тут в юрте отец засмеялся. Он вышел и стал объяснять:
— «Искра», — это название газеты. Очень серьезная газета. А слово «искра» не означает очень черный. На тувинском языке это значит «чаштанчы». А разве чаштанчы бывает черным? Кто видел чаштанчы и где?
— Я! Я! — закричали ребятишки. — От костра, особенно ночью, они такие красивые.
— Ив папиной кузнице тоже. Когда горн раздувает угли, такие искры вылетают!.. — вставил Шагдыр-оол.
– Значит, не подходит. Кто придумает красивое имя, получит награду, — оглядывая всех, серьезно сказал Чылбак.
Все стали придумывать и произносить про себя имена собак: Хартыга, Эзирбен, Чурекпен…
Тут Доржу первым заговорил:
– Надо его назвать Эгером.
– Эгер? Это же имя огромной, как гора, собаки из сказки.
А эта собачка — маленькая.
– Постойте, ребята, мне кажется, это имя более подходит.
Пока он маленький, будем называть Эгереком, а подрастет — Эгером, — заключил Чылбак.
Все согласились. Даже проголосовали, подражая взрослому собранию.
А Доржу напомнил:
— А как же награда? Ребятишки загалдели:
— Конечно! Конечно!
Чылбак забежал в юрту, принес награду — конфетку в красивой бумажной обертке, на которой нарисован караван верблюдов, и вручил ее торжественно Доржу. Получите, пожалуйста, вашу награду! Ребятишки засмеялись. Шагдыр с удивлением спросил:
– Где же ты ее нашел? Мы ведь давно все съели, когда папа их привез?
– Припрятал на всякий случай. Вот случай и подвернулся.
А на самом деле Чылбак конфетку оставлял для кого-то. А кого — не говорил никому. Это тоже была тайна.
В семье Дарган-оолов прибавилась еще одна собачка — маленький Эгерек. В будущем он будет Эгером — собакой-великаном.
Чылбак и Шагдыр-оол начали учить его. После совместных усилий братьев щенок стал понимать некоторые команды. Эгерек изо всех сил старался выполнять команды «стой!», «лежать!», «взять!». Иногда проявлял излишнюю дурашливость: бывало, что разгонял пасущихся ягнят; заигравшись, чуть было не повис на рогах коровы. Но, как бы он ни «веселился», мальчики лишь смеялись, не ругали его, даже заступались, прятали, когда на неугомонного щенка гневалась мать.
Лишь однажды Чылбак был вынужден наказать Эгерека. Щенок дурачился с самого утра. Первым делом из-под груды вещей вытащил мерлушку, которую мама обработала сырой печенью и собиралась выделывать. С ней он выбежал на улицу. Устроившись в тени юрты, азартно рыча, он раскидывал из стороны в сторону клочки злосчастной мерлушки. Если бы Минчей не спохватилась вовремя, от мерлушки не осталось бы и пяди шкурки. Пока она искала прутик, чтобы наказать расшалившегося щенка, тот юркнул в крапивник и там затих. И только когда хозяйка перестала ворчать, Эгерек украдкой вылез. В это время на сушившийся возле юрты творог уселись галки и начали его клевать. Эгерек со всего маху кинулся к ним, поскользнулся на самой середине разостланной кожи и рассыпал творог.
— Что-то он опять натворил, — проговорила Минчей и вышла из юрты.
Увидев ее, Эгерек поспешно удалился.
В обед мальчишки вернулись с пастбища, и мать пожаловалась:
— Не знаю, что вы станете делать со своим щенком. Чего только он не творит, — и перечислила по пальцам его «подвиги».
Но вместо того, чтобы рассердиться, они засмеялись. После еды Чылбак взял в руки книгу, по которой он учился читать, и устроился на рыжей коровьей шкуре в тени юрты. За чтением он и сам не заметил, как уснул. Ветерок зашелестел страницами раскрытой книги, а Эгереку того и надо было. «Ожившая» книжка стала его игрушкой. Чылбак проснулся от шума — собака продолжала борьбу с книгой, только страницы отлетали в разные стороны. От неожиданности он крикнул: «Мама!». Мать вместе с Шагдыр-оолом выскочили из юрты. Эгерек забросил книгу и виновато потрусил к крапивнику.
— Что же делать с этим чертенком! — вскрикнула мать.
— Такие красивые картинки разорвал, посмотри вот, мама, — сказал Шагдыр-оол и начал собирать обрывки бумаги.
Чылбаку стало так жаль разорванной книги, что он решил во что бы то ни стало наказать щенка. Он нашел таловый прутик, спрятал его за спину и позвал Эгерека. Он выбежал из крапивника с навостренными ушами, будто ни в чем не бывало. Чылбак схватил его и начал хлестать. Эгерек завизжал, пытаясь вырваться из рук хозяина. Малыш Шагдыр-оол закрыл уши руками и юркнул в юрту. Наконец, с трудом вырвавшись, Эгерек кинулся в крапивник. Чылбаку было жаль щенка. Но когда он вновь увидел разорванную книгу, жалость утихла, и он стал думать о том, как бы заклеить растрепанные страницы. Шагдыр-оол принес отцовский клей, которым мальчики скрепили, что можно было.
Эгерек поскулил некоторое время и перестал. Однако Чылбак не позвал щенка. Пусть почувствует, вину, решил он. До вечера Эгерек не вылезал. И даже когда его позвали, чтобы покормить, только выглянул из-за кустов крапивы и скрылся вновь. Шагдыр-оол налил молока в тарелку и снова позвал собачку. Эгерек настороженно выполз, не спуская с ребят глаз. Он подкрался к тарелке, не прикасаясь к молоку, взглянул на Чылбака и начал облизываться, высовывая изо рта свой длинный красный язычок. Шагдыр-оол подвинул тарелку к нему и пошутил:
— Отведайте, пожалуйста, дорогой товарищ Эгер!
От жалости у Чылбака заныло сердце. Он погладил щенка по лбу, спине. Только тогда Эгерек несмело начал лакать молоко. Сначала тихо, затем торопясь, будто молоко у него кто-то сейчас вот отберет. Увидев это, Шагдыр-оол засмеялся. Но, заметив навернувшиеся на глаза брата слезы, замолк. Когда собака вылакала все молоко, он сказал:
— Не дурачься больше, Эгер. Негоже так. Ты ведь уже подрос, стал кое-что понимать.
Эгерек помахал хвостом — точно понял, о чем говорили. Мама тоже пожалела щенка, погладила:
— А теперь сделайте для своего Эгера посуду. У всех есть свои посудины. Да и старику Сарголу тоже надо корытце. У бедняжки старый ржавый тазик уже совсем продырявился, поло­вина еды вытекает на землю.
— Правда, мама, как это мы раньше не догадались. Сделаем для всех новые корытца, — решил Чылбак.
Ребятишки сразу взялись за работу. Отпилили чурки от бревна, лежащего без дела у избушки, раскололи на толстые дос­ки, вытесали нужные формы, обстругали, чтоб было гладко, даже отшлифовали обломком стекла. Всему этому они научились у отца, с малых лет приучавшего детей к столярному и плотницкому делу.
Корытца получились даже красивые. Каждое корыто подходило к своему хозяину по размеру. Самое большое сделали для старого Саргола, чуть поменьше — Костукпену-пастуху, а маленькому Хаважыку и новенькому Эгереку — почти одинаковые. На боках Шагдыр-оол нарисовал разные узоры. Мама, поглядев, обрадовалась, да и отец тоже похвалил.
Ребятишки всегда ухаживали за своими собаками, держали их в чистоте, обучали порядку. Только некоторые соседи почему-
то подсмеивались, мол, ухаживают за псами, как за своим скотом. Удивлялись: что за чудачество — держать несколько собак. К чему это?..
Особенно соседки подтрунивали над Минчей, когда она шла к речке мыть посуду «братьев меньших». Вложив одно в другое, по размеру, деревянные корытца, взяв их под мышку, идет Минчей спокойным, размеренным шагом. Длинная толстая коса на спине ритмично качается из стороны в сторону, в такт ходьбе.
Посмотрев ей вслед, соседка Долбаа ехидно высказывает свои мысли вслух:
— Как не надоест Минчей мыть собачью посуду? Собаки сами облизывают свои корыта до блеска. А она моет их в чистой воде, загрязняя речку. Как пить после них воду?!
А дедушка Эдер-Хорек, услышав ее речь, увещевает:
— Не то говоришь, дочка. Есть же пословица «Море не осквернится от того, что собака лакала его воду». У нашей речки истоки чистые.
 
3.
У кузнеца Дарган-оола музыкальная семья. Это знают не только соседи по аалу, но и вся окрестность. Знают, что в их родословной немало прекрасных певцов и исполнителей горлового пения. Сыновья Дарган-оола Чылбак и маленький Шагдыр-оол не пропустят мимо ушей ни одну песню. В их юрте все есть — от простейшего свистка-свирели до игила и бызаанчы. Изготовил их для сыновей искусный отец.
В один из весенних дней Чылбак вместе с братишкой Шагдыр-оолом направился к ивам, росшим у озерка перед аалом, чтобы накрутить дудки. Была именно та пора, когда соки бродят
в деревьях. Приближаясь к деревьям, Чылбак возле тропинки заметил что-то необычное и, внимательно вглядываясь, окрикнул братишку:
— Посмотри, какой большой рог!
Мальчик поднял его и поспешно направился в аал.
— А дудки! Мою дудку изжевал козел Калдар-Хуна! Как же мне без нее ягнят пасти? — воспротивился Шагдыр-оол.
— Подожди, потом сделаю. Надо сейчас же этот рог по­казать папе, пошли, — и Чылбак побежал.
Шагдыр-оолу ничего не оставалось, как последовать за братом. Со смеющимися глазами Чылбак забежал в юрту.
— Посмотри, папа, какую отличную штуку я нашел! — и протянул отцу рог.
Мать всплеснула руками.
— Зачем подобрал?
Дарган-оол же понимал, зачем сын подобрал этот рог, и стал внимательно рассматривать его. О роге он сам как-то сказал Чылбаку и потому обрадовался.
— Хороший рог, сынок. Если его сварить и растянуть, будет отлично. Голос бызаанчы, изготовленного из рога, нежен и звучен.
Действительно, через несколько дней среди вывешенных на стенах юрты музыкальных инструментов у Дарган-оолов появился еще один — новый бызаанчы. Рог, лежавший возле озерка, неузнаваемо изменился. Струны для него сделали из хвоста Бедик-Кара — Высокого вороного — любимого коня отца. Помазали их смолой звонкой сосны из Ишкина и настроили. Новый бызаанчы получился куда более красивым, чем другой, сделанный из жестяной банки из-под пороха.
Чылбак начал наигрывать на новом инструменте. И несмотря на то, что струны еще не установились на должной вытяжке, звучание было удивительно нежным. Юный музыкант наигрывал знакомые с детства мелодии, не замечая, что возле него начали собираться люди, он исполнил любимую бабушкину песенку. Услышав родную мелодию, бабушка Шевер-Кадай вытирала глаза.
— Ладно, хватит, оглум. Нельзя маленькому петь слишком душевные песни, — растроганно сказала она и, притянув к себе, понюхала рыжеватую голову внука.
С удовольствием слушавший наигрыши Чылбака дед Эдер-Хорек укоризненно посмотрел на свою старуху и наставительно сказал:
— Как бы не так. Мужчине и полагается петь именно так, чтобы мягкосердечный плакал, а кто с твердым характером — смеялся. Я в молодости, бывало, взберусь на вершину Самыны, как засвищу и запою:
 
На хребтах Самыны
не оставил я свой патронташ.
Но своей ненаглядной
оставил я свой наказ.
 
Пою так, что маралы и маралухи выходят на поляны и слушают!
— Ладно уж, если про хребты заведет разговор, то души его поблизости не будет. Ты младенцу голову чепухой не забивай, — проворчала Шевер-Кадай.
— Не чепухой, а прекрасными песнями он наполняет душу людей. Видишь, люди из юрт вышли, чтобы послушать нашего внука, — сказал Эдер-Хорек и громогласно рассмеялся, словно молодой.
Одна из соседок, тетя Хорлуу, которая всегда отличали Чылбака за смекалку, находчивость, вежливость и сообразительность, пошутила:
— Минчей, твой этот сын не из простых смертных, однако! Не Муравьева ли это сын с опытной станции, с которым вы там дружите? И рыжеватый, и нос немного с горбинкой. Видела я этого Муравьева: как возьмется за свою карамошку, так его на оторвешь…
— О бурхан, о чем ты говоришь? Чем хуже мой Дарган-оол Муравьева, говорит по-русски и по-тувински, пишет и правой, и левой рукой, а если начнет играть на игиле, то слабый заплачет, сильный рассмеется, как говорит наш старче. Это сын своего отца, — отчитала Минчей подружку.
Увидев собравшихся, Чылбак застеснялся, покраснел, забежал в юрту и повесил новый бызаанчы на стенку, однако тут его позвали:
— Чылбак, сыграй еще несколько песен, сынок. Тут вот люди новые только подошли, хотят послушать тоже, — попросила Хорлуу.
Юный музыкант какое-то время стоял в нерешительности, но тут послышался голос отца:
— Сыграй еще, сынок, пусть люди послушают. Чылбак снял бызаанчы и, устроившись на той же ступке возле юрты, стал играть. Мелодии лились еще звучнее, нежнее, уносились со двора аала над Дорт-Тереком и улетали куда-то вдоль Кызаа-Шыгы. Молодой парень Серен, любящий петь и поэтому прозванный Ырын-Сырыном — вечно поющим, откашлялся и протяжно запел вслед за бызаанчы широко извест­ную в тех местах народную песню — душа не стерпела:
Высокая гора моя Кызыл-Тайга,
ты раскинула свои взоры вокруг,
охраняешь наш покой и труд.
А мы славим тебя в своих песнях.
Со всех сторон раздались возгласы одобрения «оош!», и он, вдохновленный поддержкой собравшихся, начал другую — задорную, шутливую песню, озорно подмигивая черноглазой Сырбык:
Где же к Ортаа-Талу-реке
тропинка иль дорога.
Где же у ненаглядной
слова тоски и слова любви.
 
Где же у Чес-Булуна
берег или брод.
Где же у моей любимой
слова признанья, любви слова.
 
Сырбык залилась краской и поспешила убежать. «Ну, смутил!» — восклицали люди, громко смеясь. Музыкант перестал играть и захохотал со всеми.
— Вечно ты с девушками не в ладах, что ж ты девку-то смутил, парень? — укоряли Серена.
Люди, весело переговариваясь, начали расходиться. На душе у каждого стало легко, словно по изможденной от засухи степи прошелся ливень.
Чылбак повесил бызаанчы и пошел помогать отцу.
 
4.
В аалах, протянувшихся вдоль Хемчика, возле каждой юрты стояли небольшие избушечки. В начале зимы, когда наступают холода и вот-вот стукнут сильные морозы, люди из юрт начинают переходить в избушки. А появляются первые признаки весны – начинают обратно перетаскивать скарб в юрты. Людям, испокон веков привыкшим к юрте, в маленьких избушках казалось тесно, к тому же в крошечное окошко свет пробивался еле-еле. В избе постоянные сумерки. Зимой еще ничего, потому что отовсюду пробивала белизна снега, а к весне, когда солнечные лучи начинали подогревать землю, когда во дворе подтает, в избушке темнота будто усиливается. В этом и крылась причина того, что люди, не дождавшись настоящего тепла, торопились перекочевать холодные еще юрты.
В тот год весна на Хемчик пришла рано. Во дворах уже почернело, на пустыре перед аалом и вокруг Дорт-Терека, смело выглянули на проталинах подснежники. Издалека был слышен смолистый запах почек тополей и талин. В это время коров стайку не загонишь, они охотно ночуют на открытом воздухе, с удовольствием жуя жвачку. Становятся веселыми перезимовавшие во дворе воробышки и галки.
Семья Дарган-оола начала перебираться в юрту. Чылбак вместе с Шагдыр-оолом сбрасывали с юрты снег, подметали вокруг, обметали веником из тонкого ковыля стены, подальше увозили мусор. Принадлежности кузницы уже были вытащены на улицу. Жарко затопили железную печку. Затем занесли постель, посуду и сундуки. Мальчишки стали переносить в избушку столярные принадлежности, которые тоже зимовали в юрте. У Дарган-оола нет специальной кузницы или мастерской. И прежде не было. Зимой, когда семья переходила в избушку, наковальня и горны переезжали в юрту, а с приходом весны — снова в домик.
Чылбак нередко замечал, что когда отец кует большие железяки, то ни в юрте, ни в избушке с низким потолком невозможно размахнуться.
Когда они вместе с Шагдыр-оолом с трудом затащили наковальню, отец легко поставил ее на заранее приготовленное место. Глядя на отца, который укладывал инструменты, Чылбак предложил:
— Папа, была бы у нас такая же кузница, как у дяди Муравьева с опытной станции. Пусть не совсем такую, но полуземлянку давай соорудим у избушки. А то каждый раз перетаскивать надоело. В лесу у Хемчика деревьев хватит, лесу навозим.
Дарган-оол подумал над словами сына: Чылбак сызмальства имел хозяйственную жилку.
— И верно, сынок, оборудуем мастерскую, и работать удобно, и инструменты будут в порядке, — согласился он.
Им стали помогать соседи. Вообще, люди в этих краях привыкли помогать друг другу. Будь то весенние или осенние работы, или выделка войлока, или когда кто-то начинает масте­рить себе избушку, — собираются все вместе. Вот и теперь со всех аалов Дорт-Терека прибыли люди на конях, на волах и пешие, с топорами и пилами. Копали землю, возили лес. Вскоре во дворе Дарган-оола появилась полуземлянка. Теперь было где размахнуться: молот потолка не доставал. На улице стоял ящик для углей. Отец с сыновьями установил наковальню на удобном месте. Вдоль стен по полкам лежал разный инструмент.
— Ни в чем не уступит кузнице Мыкылая. Умная голова у моего сына. И как это я раньше не догадался, — довольно проворчал Дарган-оол.
Ему не терпелось пригласить друга, рабочего опытной станций на той стороне Хемчика, Николая Муравьева, но по Хемчику. пошел ледоход, и хозяин досадовал.
— Да-а, — поддержал его сосед Чалзып. — Чего только не придумает этот русский народ. Посмотрите только на их дома, одни окна у них, как у нас две-три двери. Войдешь в дом, а там светло, как на улице. Они печку только раз затопят, а тепло держится день и ночь. Замечательно они умеют жить, что и говорить.
— Хороший пример не изнашивается и не кончается, а, наоборот, обновляется. Наступит время, когда и мы по их примеру прекрасно заживем, — добавил Дарган-оол «агитаторским» голосом по привычке, выработавшейся за годы пропагандистской работы среди аратов.
Чылбак с детства привык помогать отцу в работе. Еще малышом справлялся с мехами, а когда подрос, мог щипцами поддержать деталь, орудовать небольшим молотом. Мелкие заказы соседей и знакомых, например, кочергу или щипцы, мог сделать сам.
У кузнеца весной работы прибавляется. Из аалов по Дорт-Тереку, Шагбан-Тереку, Кызаа-Шыгы привозили ему плуги и бороны. Их нужно было отремонтировать вовремя, чтобы в свое время справиться с весенне-полевыми работами, с откочевкой на весенние стоянки. О готовности аратов сумона к весенним работам будет докладывать сам секретарь партийной ячейки Дарган-оол. Он-то хорошо знал, что подготовка к весне начинается именно с ремонта плугов и борон.
Кузнец с сыном приступили к работе рано утром. Опробовали мехи, которые дал русский кузнец Николай Муравьев. Свои старые нужно было вводить в работу несколько иначе, а эти знай нажимай ногами. Легко и удобно. Стоило Чылбаку несколько раз нажать на мехи, как угли быстро разгорались, и металл накалялся добела. А металл, доведенный до белого каления, легко куется.
Отец вытащил из углей предплужник. От зарева раскаленного металла лицо его сделалось словно отлитым из бронзы. Сильными руками он держал щипцы и молот, и стоило ему размахнуться, как во все стороны рассыпались искры от ставшего податливым металла. В такие минуты Чылбак с отца глаз не спускал. На ум приходил один из героев бабушкиных сказок Хулер-Моге, Бронзовый Силач. Когда отец работал, сын вспоминал, как Хулер-Моге, преодолев все преграды на пути, взбирается на небесный купол. С малолетства привыкшему к звону кузницы мальчишке работа кузнеца казалась самой нужной и важной, хотя работающим там приходилось трудиться в поте лица. Поэтому он гордится отцом. На некоторое время уйдя в сказочный мир, Чылбак забыл про работу.
— Поднажми, сынок, — послышался издалека голос отца, и он вздрогнул.
Чылбак начал энергично нажимать на мехи. После трехкрат­ного каления и обработки предплужник был готов. Их уже наб­ралась целая куча. Под вечер вынесли из кузницы и стали крепить к корпусу плуга. В его зеркальном отвале отражались побуревшее лицо, мощные пальцы рук отца, разбросанные рыжеватые волосы на голове Чылбака, порябевшее от окалины лицо, так смахивавшее на девчоночье и довольно измаранное за долгие часы работы.