Рассказы старого Одучу

Однажды, когда на землю уже прочно лег снег, я, войдя вечером в юрту хозяев, увидел там старика, сказителя Одучу. Старик, закончив чаепитие, довольно поглаживал белую реденькую бородку и нюхал табак. Увидев меня, он сказал:
— Ага, так, значит, вы хорошего пастуха приобрели?..— и обратился ко мне словами из известной у нас сказки о бедном сироте Оскус-ооле — мудром юноше среди чванливых богачей:
— Расскажи-ка, молодец мой, кого встречал, чего видел?
Ободренный его приветливыми словами, я почувствовал себя почти равным другим, решился присесть у порога на край ширтека, покрывающего пол в юрте. И отвечал, как взрослый:
— Следы волков встречал, дедушка. Их было целых одиннадцать штук. Совсем близко от аала ходили.
— Туман сильный, — сокрушенно покачал головой Оду-чу. — Потому и осмелели так.
Хозяйка, проявляя перед чужим человеком совершенно непривычное для меня внимание, пихнула мне в руки старую, потрескавшуюся чашку с горстью проса и вынула из золы медный безносый кувшин со спитым чаем без молока. Я был очень голоден, но такая еда меня не порадовала, однако на дне чашки я нащупал кусочек пахтанья величиною с кедровый орех, запахом молока оно немного скрасило пищу.
Хозяйка, испуганная моими словами, заговорила:
— Оммани!.. Ведь все время спокойно было! Откуда они пришли на нашу голову, эти волки? Да еще туман… Рядом пробежит — не увидишь. Порежут скот!
— Когда начинает замерзать озеро Успа-Нур, всегда туманы бывают — это же его дыхание! — объяснил сказитель, взглянув в дымовое отверстие юрты. — Самое неприятное время для скота. Насквозь пронизывает сырость.
— Да, — согласилась хозяйка, — летом наш скот бог уберег от падежа, но сейчас среди овец есть больные… Как себя чувствует рыжеголовая коза? — обратилась она ко мне. — Та, что вчера заболела?
— Почти не щипала траву, шла с трудом. Да еще не совсем здорова мать священного синего козла, — отвечал я.
— Самая моя плодовитая коза! — всполошилась хозяйка. — Что ж ты сразу не сказал? Вы не взглянете на нее, уважаемый лекарь? Ведь вы летом лечили скот даже от большого падежа!
— Мало было пользы от моего лечения! — Сказитель, вздохнув, покачал головой. — Заболевали целые гурты, падеж был страшный… Где найти столько лекарства? Даже на тридцать — сорок голов мне его не хватило, а падало по триста — четыреста…
— Может, освятить наше пастбище? — предложила хозяйка. — Пригласить лам и шаманов?
— Кто его знает, как лучше… — Старик отодвинулся подальше от очага и снова принялся набивать ноздри табаком. — У них у самих тоже большой падеж. Это общая беда.
Пока варился суп, старик рассказал нам о том, как в те времена, когда он был молодым и, так же как и я, пас чужой скот, люди пытались прекратить эпидемию.
— …Особенно болезнь косила коз, — рассказывал Одучу. — У некоторых богачей были стада по тысяче голов — и все пали. Кошары опустели, и привязи для козлят остались на игру ветрам. До сих пор у нас сохранились названия — память того страшного падежа. Костяное пастбище, Падальный лог — да мало ли таких страшных названий!.. Были места, где костей скопилось больше, чем камней в реке.
Один богач разделил свои большие стада на много маленьких и разослал их с пастухами в горы, в такие неприступные места, куда не забиралось ни одно домашнее животное, только архары и джейраны прыгали там с выступа на выступ. Он узнавал, где и у кого болеет скот, и спасался от них бегством. И ему удалось почти целиком сохранить свое стадо — пали только те животные, которых он не успел угнать в горы.
Однажды мне довелось видеть, как он чистил свой скотный двор. Поутру он созвал из соседних аалов молодых сильных парней, и они выбросили из кошар весь старый навоз, а на его место натаскали помет диких зверей. Под скалами, на водопоях и в пещерах в те времена его скапливалось много, так что набрать было нетрудно. Этим же сухим навозом курили внутри кошар. На ворота кошар хозяин приказал прибить рога архаров. При всех этих действиях работники приговаривали: «Мы отбеливаем, очищаем, освящаем…»
После окончания этих работ все состязались в стрельбе из лука вплоть до самого захода солнца. Стада в этот вечер поздно возвращались домой — лишь когда появились первые звезды. Стрелки к этому времени разместились возле кошар с луками наготове, словно в засаду сели. Все население аала высыпало из юрт и принялось загонять скотину в кошары.
Вдруг один из стрелков выскочил и побежал, целясь в какую-то козу, очень похожую на дикую. Взвизгнула стрела, всполошила воздух коротким «п-па!». Стадо шарахнулось, замерло — и ринулось по проходу между людьми в кошары. А стрелки помчались к убитой козе; один из них, вспоров ей живот, запустил туда руку, стал разбрызгивать кровь в разные стороны, а больше всего в небо, приговаривая: «Мы с луками, стрелами, силками, самострелами охотились на этих зверей. Кто когда видел, чтобы дикие звери умирали от болезней? Смотрите, наши великие небеса!..»
После окончания этого обряда перед входом в кошары развели маленькие костерки и сыпали в них сухой артыш. И только когда кончилось окуривание артышом, все, кто участвовал в этих обрядах, пошли вместе с хозяевами к юрте и стали весело пировать.
За эту зиму старый Одучу не раз посещал моих хозяев; и всякий раз развлекал нас рассказами о старине. Я не уставал его слушать едва ли не целую ночь напролет. Все уже уснут, а я все поддерживаю сказителя громкими возгласами: «Шиянам, шиянам! Слушаем!» Подбрасывал сучья в огонь, подливал старику чаю, когда он начинал уставать. Наверное, поэтому Одучу тоже оказывал мне разные знаки внимания: чаще других обращался ко мне с вопросами, отдавал остатки мясного супа. Еда из его чашки была особенно вкусна, потому что чашка сохраняла запах каких-то лекарственных трав.
Мои хозяева встречали старика с большим уважением и приветливостью. В дни его приездов я боялся, чтобы даже одно его слово как-нибудь не пробежало мимо моего уха, и работал, будто молнии меня погоняли. Летел к стаду, ловил сразу по три-четыре ягненка и, схватив их в охапку, мчал в загон так, что они, бедняги, даже постанывали. А когда лень, еле-еле по одному гоняешь их. Так же быстро отделял и козлят от маток и прочие дела тоже совершал со скоростью ветра.
Однажды Одучу не был у нас довольно долго и поэтому, когда он наконец пришел, и хозяева и я были особенно рады ему. Сказителю подали угощение, которого даже не всякий лама удостоится. Ламам ведь для виду оказывают почтение, а Одучу старались сделать приятное от души. Кроме того, хозяева прекрасно знали, что Одучу ездит всюду по аалам и везде его радушно принимают. Он может такую порой сказочку рассказать о том, как его принимали, — будто на каменной плите высечет. Так тонко и насмешливо рассказываетОдучу о некоторых скупых богачах, что они при жизни становятся отвратительными героями сказок, переходящих из уст в уста.
Прежде всего сказителю подали крепкий чай с густым козьим молоком в почетной серебряной чаше. Тут же горка ячменной муки, обильно политой свежим маслом, пахтанье с толченой черемухой. Деревянная тарелка, где было все красиво разложено для почетного гостя, украшена дорогой причудливой резьбой.
Затем хозяева стали тихо совещаться между собой: приготовить ли для Одучу свежий хан из бараньей крови или сделать хырбачи из лучших кусков? Решили сделать хырбачи — необыкновенно вкусное кушанье. Этим они хотели не только оказать честь сказителю, но и похвастаться обилием и разнообразием заготовленного на зиму мяса. Особый вкус хырбачи должны были придать нежные и жирные куски мяса забитой осенью кобылицы, у которой три года подряд не было жеребят.
Во время готовки зашел разговор о том, как вкусна и полезна конская кровь, если ее умело приготовить. Одучу и тут нашел что рассказать. К этому времени в нашу юрту набрались соседи — постоянные слушатели Одучу. Сказитель уселся поудобней, заложил в ноздри по понюшке табаку и начал:
— …Шла одна из жестоких черных годин. Три уже миновало, эта была четвертой. Из некоторых аалов не только люди не выходили, но даже собаки не выбегали. Хотя и есть пословица, что во время джута собаки жиреют, но это только в первый год. Когда бедствие тянется долго, кто же будет сидеть голодным и смотреть на них, разжиревших?
— Оммани!— запричитала одна из слушательниц.
— Тогда все: барба, кожаные ремни, сбруя, переметные сумы — все шло в котел, даже ширтеки из шкур. Но были люди, которые, несмотря ни на что, оставляли последнего коня, как ноги, чтобы передвигаться по тайге в поисках кандыка и саранки, а то и зверя какого-нибудь ухитрялись догнать. А если пищу никакую найти не удавалось, они выпускали из ноги лошади чашку свежей крови, разбавляли золой, и три-четыре дня с этой пищей можно было терпеть. Брали по очереди из каждой ноги — и так выжили. Вот вам сила конской крови… Голод — страшная вещь! — продолжал, покачивая головой, сказитель.— С голодным человеком ужасные вещи происходят, иногда он просто теряет рассудок. Вот послушайте…
Жила большая семья одного старого охотника. Когда были добрые времена, они ничего жили, добывая зверя и копая коренья. Дочь охотника даже сосватал богатый человек. Охотник, бывало, поговаривал: «Эх, доченька моя на зайчатине выросла, теперь бараньим супом удовольствоваться должна!»
Но пришел один тяжелый год, за ним другой, третий, четвертый… Однажды под вечер, когда охотник с женой собирались ужинать, к ним приехала дочь.
Старая мать, изглоданная голодом и временем, повисла на дочери и зарыдала, сжимая костлявыми руками ее плечи.
Гостья, оглядев пустую и тихую юрту, подумала, что, видно, братишки и сестренки ее умерли от голода, но решила не расспрашивать об этом мать, чтобы не бередить горе.
«Мужу моему никакой возможности не было к вам приехать, — сказала дочка, оправдываясь. — День и ночь стадо сторожит, оно совсем маленькое стало. Меня не пускал — неспокойно на дорогах, да не могла я не приехать!»
«Ох, беда, беда великая! — ещё пуще зарыдала мать, отстранив отца, который тоже хотел обнять дочку. — И зачем ты только приехала, ни к чему тебе на нас смотреть было!»
Старик прикрикнул на жену, велел готовить чай, а сам снял с очага чашу, в которой они варили что-то на ужин, и убрал в угол. Мать засуетилась, взяла деревянное ведро и отправилась за водой для чая, а отец вышел нарубить дров.
«Что же они, бедные, все-таки едят?» — полюбопытствовала дочь и, вынув из очага тлеющую головешку, заглянула в отставленную отцом чашу. Там плавала детская рука…
Послышались шаги; дочь, едва не потерявшая сознание, поторопилась сесть на прежнее место и с ужасом смотрела на лицо отца, разводившего огонь. В нем, ей показалось, появилось что-то волчье.
«Кто-нибудь живет поблизости от вас?» — спросила она, чтобы не молчать.
«Все отправились…» — отвечал отец.
Вернулась мать.
«Доставайте из моих сум мясо, а я расседлаю лошадь», — сказала дочка и направилась к выходу, по отец преградил ей дорогу.
«Нет, нет, не выходи, я все сам сделаю!..»
Дочь оттолкнула отца, выскочила из юрты и, вскочив на лошадь, была такова. Говорят, отведавший человечины становится людоедом…
Хозяйка, следуя обычаям гостеприимства, прервала затянувшийся неприятный разговор словами:
— А ну-ка, пусть наш сказитель хорошо поужинает, а после новую сказку расскажет. Ангыр-оол, подай-ка корытце для мяса…
Соседи потянулись к выходу, продолжая обсуждать услышанное. А я этот страшный рассказ Одучу не могу забыть до сей поры. И после мне случалось слышать такие рассказы об ужасном времени Большого голода, но этот первый запомнился особенно.