Расставание

В восьмом уже классе учился я в тот год. Шиней была постарше — в десятом. Каким же я глупым был тогда! Думал, мы с подружкой и после школы не расстанемся. Закончит она десятилетку, но без меня никуда не поедет, ждать будет. Работать — где! Ну, хоть в столовой посуду мыть. Получу и я аттестат — вот тогда мы вместе поедем учиться. Всё равно, куда и на кого — лишь бы вместе. Бабушка с дедушкой в Салдаме будут жить, нас в гости ждать. И всё село таким же останется, как было. Как будто люди не стареют, не болеют.
Ещё и весна не настала, и до экзаменов далеко, но уже рушатся мои планы и мечты.
На родину своих предков, на Хемчик, решил откочевать от нас Хертек Долдай. Кол Дозар, жена его, тоджинская родом, наоборот, не хотела землю своих родителей покидать. Целыми днями спорили они, умолкали только, когда Шиней в дом входила. И как только у них до развода не дошло!
Дитя ли ты Тодже, если ты сможешь тайгу родную оставить? Иная земля тебе станет дороже, милее родины станет? Забудешь тайги колыбельную песню, угаснет, исчезнет память? Ты в Тодже рождён, ты рос с нею вместе — себя без неё как представить?
Всё же не осмелилась Дозар противостоять мужу: боялась детей оставить без отца. На одном настаивала: уезжать не раньше, чем Шиней десятилетку окончит. Но Долдай и слушать её не хотел: взял да и собрал свои вещи.
— В Ак-Довурак переедем, чего толковать. Комбинат там построили, асбест добывают. Всем нам работа найдётся. Что мы! Весь Салдам туда пересе­лился бы — всем работы хватит. Здесь что за жизнь! Зимой мужчине, и тому де­лать нечего, если, конечно, не охотник. О женщинах что и говорить: первый сне­жок выпадет — они уже садятся, сложа руки. Нет, надо нам ехать, да поскорей. Где работы много, там мне и родина! — каждому теперь говорил так Хертек Долдай. Только это и говорил, и ничего больше.
Хитрый какой! Не о работе вовсе он думает, казалось мне тогда. Просто дочку свою подальше от меня хочет спрятать. Может, напрасно так казалось?
Сколько бы ни каталась со мной Шиней, времени у неё на всё хватит. И уроки выучить так, чтоб на все пятёрки ответить: учиться она мастерица. И комсомольские дела сделать, стенгазету выпустить. И бельё братишкам да сестрёнкам постирать.
Запряг я опять Калдарака, дёрнул вожжи — рванула моя собака вперёд. Подъехали так к дому Шиней: из трубы дым столбом, видно, печка жарко топится. Только подъехали — и подружка на крыльцо: услыхала, должно быть, свист лыж по снегу.
— Покатаемся? — Шиней встаёт на лыжи позади меня. Ровный округлый лужок есть за Салдамом. Толстенным снежным ковром накрыт он. Взрослым там нечего делать под вечер. Мы с Шиней здесь хозяева, и Калдарак с нами. На свою, проторённую тропу выехали — пёс ездовой быстрее побежал.
Полнолуние, светло как днём. И тепло, жарко даже — будто два горящих угля лежат у меня на плечах. Это греют, жгут сквозь зимнюю одежду руки Шиней. Жду: вот она заговорит об отъезде — нет, молчит. К памятным кустам тальника подъехали, где гнездо, где рыбачили когда-то. Будто темнее стало — не луна ли за тучку зашла? Нет, просто тени. Я взглянул на луну — и Шиней туда же смотрит. Желтоватая звёздочка возле самой луны помаргивает, будто подойти к ней хотела бы, да боится.
— Домой пора. Отвези меня. Завтра нам рано лететь, первым самолётом. В Ак-Довурак переезжаем. В последний раз я с тобой каталась. Учись хорошо. Если ты настоящий мужчина — рано или поздно приедешь ко мне! — сказала она так, и, словно стиснутая, забилась, затрепетала моя душа.