Глава двадцать первая

Одна забота у Кежикмы — как Буяну свадьбу справить.
Первым делом надо молодым юрту поставить, хоть плохонькую. А где ее взять, юрту? Год Тигра оставил по себе недобрую память — урожая не было, высохло все. Уже много лет так худо не приходилось. Кругом одни нехватки, не знаешь, чем семью накормить, как зиму перевалить, беды злосчастного года преодолеть. А тут еще сына же­нить…
Видит Кежикма, сердцем своим материнским чует, что надо сыну помочь, надо счастье его устроить. Ну прогнал его Севээн-Орус, без заработка оставил в трудное время. Это еще не беда. Вот люди плохие на его невесту зарятся,— это похуже. И одно спасение — свадьба. Лучшей невестки, чем Анай-Кара, ищи — не найдешь.
Но где юрту взять для молодых?
Собрала старших сыновей. Велела Саванды расстараться, деревянную обрешетку для юрты добыть. Сама с Соскаром взялась войлок доставать. Хурбе вызвался кой-какое добро для молодоженов найти: съездил в Хендерге, привез оттуда два небольших пестрых сундучка-аптара, деревянную кро­вать.
Этим все и кончилось. Не сумели вывернуться, не смогли по осени юрту поставить, а когда морозы грянули да снега навалило, не до того уже было.
Хурбе этой зимой поселился в аале Кежикмы. Все уже обговорили, все яснее ясного: без Буяна Анай-Кара жить не может, без Анай-Кары Буян жить не хочет. По обычаю, жених к будущему тестю перебрался — силу свою показывать, резвость скакуна своего.
Шагаа — новый год прошел. Солнце стало пригревать. Над навозными кучами парок закурился. Весной повеяло.
Сколько можно ждать молодым? Сколько можно испыты­вать их терпение, противиться их желанию жить вместе? Если потянуть еще, опять свадьбу переносить придется… Вот-вот всех на расчистку канала начнут собирать, там пахать да сеять, а дальше вообще неизвестно что будет.
Кежикма и Хурбе давно сговорились меж собой в лишние расходы не входить, всяких церемоний не разводить. Это от большого достатка свадебными расходами перед людьми похваляются. А бедным людям не до того. Счастье детей выше обычаев, дороже их.
Если бы все, как положено, делать, не дождаться Буяну и Анай-Каре свадьбы. Несколько месяцев подарки собирать надо? Надо. Деревянный остов для юрты новой положено ставить? Положено. И войлок новый. И всю обстановку в юрте тоже новую. А мяса да араки на свадьбу наготовить? На свадьбу, как на праздник, народ со всей округи сходится. Не один день гулять станут. Тоже не вдруг соберешься столько людей угощать…
Не было пышной свадьбы у Кежикмы с Сульдемом, и стар­ших сыновей женили не богато. Соскар, тот вообще без ро­дителей семьей обзавелся. Будь Сульдем дома, он бы что-то придумал…
С юртой все же вышли из положения. Саванды добыл старый каркас, а Соскар его подновил. Кежикма у одних хаяапчу — войлок на нижнюю часть юрты выпросила, у дру-_гиХ_кожалан — веревку волосяную, которой войлок кре­пится,— выменяла. Там отработала, там — спасибо сказала. Короче, сделали молодым крышу над головой.
Первым делом Буян занес в будущее свое жилище кремневку отца и повесил над изголовьем.
— Пусть это будет знаком того, что в юрте есть мужчина!
— Грозный знак!— не сдержала улыбки Анай-Кара.
— Мой бедный отец,— ударился в воспоминания Буян,— был хороший охотник. Промаха не знал. Одной пулей охо­тился. Случилось как-то зимой, сердитый из тайги пришел. А было с ним. Кара, вот что. Он косулю подстрелил. Ранил только. Пвшел по следу и прямо на Мангыра чейзена вышел. Тот сказал, что сам косулю убил и забрал себе. Даже пулю не разрешил отцу вынуть. С того у нас и пошли с чейзеном стычки.
Анай-Кара повесила на решетку расшитый бисером ме­шочек. Он принадлежал покойной матери, и она хранила в нем иголки, нитки, наперстки.
— Пусть это будет знаком того, что в юрте есть женщи­на!— передразнила она Буяна.
— Красивый знак! — рассмеялся Буян.
Они обнялись, и не было сейчас на свете никого счастли­вее их. Не страшились они бедности — терять все одно нечего. Не жалели, что нет у них никакого добра. Жить бы только друг для друга, в согласии — большего им и не надо.
Пока даже эта плохонькая юрта еще не юрта… Вот завтра, когда соберутся гости, когда мать Буяна и отец Анай-Кары отворят двери, благословят молодых, разожгут огонь в их очаге, только тогда и станут они здесь хозяевами. Так положено, так принято: дети становятся взрослыми, когда поженятся. Завтра и они станут взрослыми людьми. Нет на свете выше счастья, чем быть человеком и продолжать род человеческий.
В этот день Анай-Кара на каждое слово Буяна отвечала так, как хотелось ему, каждый взгляд его встречала улыбкой, какой у тысячи девушек не увидишь. Буян наглядеться не мог на свою любимую — на румяное лицо ее, на изогнутые подобно луку брови, на излучающие свет глаза, на губы, алые, как крытое лаком седло. Чем больше смотрел на нее, тем ближе становилась она, тем красивее, тем дороже. Снова и снова вглядывался Буян в глаза невесты — умные и зор­кие, нежные и глубокие, глубже самых глубоких омутов в Улуг-Хеме.
С улыбкой и песней, с любовью и уверенностью смотрели они в свой завтрашний день, в долгую жизнь, что предстояло им пройти вместе.
…Рано проснулся аал Кежикмы. Все на ногах, все делом заняты. Тот — приборкой, этот еду готовит, а те наряжают­ся — как-никак свадьба!
К малому обеду, перед полуднем, помаленьку стали собираться друзья и родственники. Пока что сходились в юртах Саванды и Хурбе.
Хоть и холодноватое выдалось утро — солнце с венцом взошло,— на лицах гостей радость. Да и как иначе? Новая жизнь начинается с веселья.
Потом повалил снег, но небо быстро прояснилось, и яркое слепящее солнце залило все вокруг своим ласковым светом.
Все, что наварили-напекли, перенесли в юрту молодых. Подруги заплели косы Анай-Кары, украсили их серебря­ными чавага, надели на голову свадебное покрывало, завели песню:
Седлайте гнедого стригунка,
Вплетайте в косы чавага.
Седлайте серого стригунка,
Собирайте милую под венец.
 
На милую, лукавую
Накиньте покрывало вы.
Хорошую красивую
Ведите под венец…
 
Парни окружили Буяна, подшучивали над ним, поздравляли его. Ехидные шутки у парней. Обидные шутки. Да сер­диться на них не полагается. На свадьбе — как на свадьбе! И тут пели:
Люблю скакать за перевал —
Марала Пегий мой догонит.
Хочу быть перстнем золотым
На пальце той, что в юрте ждет.
 
Люблю скакать я за хребты —
Мой Пегий волка перегонит.
Хочу серебряным кольцом
На пальце у любимой быть.
 
Гостей позвали в юрту Кежикмы.
Буян стоял у порога и пропускал вперед себя всех, кто пожаловал к нему на свадьбу. Почти все уже зашли в юрту матери, когда он заметил вдалеке всадника, тихо ехавшего к залу. Буян вгляделся. Седок ссутулился, устал, должно быть. Старик какой-то… Кто-бы это мог быть? Незнакомец остановился у коновязи и, слегка припадая на левую ногу, направился к юрте. Буяна бросило в жар.
— Отец приехал!— закричал он так громко, что даже в дальних горах отдалось эхо.
Ничего не видя перед собой, Буян ворвался в юрту.
— Отец приехал! Отец приехал!
Кежикма не поверила ушам своим. Все высыпали на улицу.
Саванды, Соскар, Хойлаар-оол, Буян повисли на Сульдеме. Кежикма дрожащими пальцами пригладила се­дые волосы и, все еще не веря случившемуся, вытирала слезы.
Сульдем подошел к ней.
— Не плачь. Я же приехал…
Он вошел в юрту.
— Ну, как вы тут жили-были?— спросил так спокойно, будто на денек-другой уезжал куда-то по соседству.
Возле кровати, притихшая и напуганная шумом и много­людьем, сидела черноголовая девчушка с широко раскры­тыми блестящими глазами.
— Кто это, отец?— спросил Буян, показывая на девочку. Он поднес палец к губам, призывая всех к молчанию.
Сульдем широко улыбнулся.
— В нашем роду ни у кого таких больших глаз нет.
— Ну, кто это?
— Не знаю,— сокрушенно развел руками старик и под­мигнул.
Буян сам не вытерпел:
— Да это же Адаска!
— Адаска?— не смог больше притворяться Сульдем.— Как ты выросла, девочка! Когда я уезжал, ты была ростом со ступку. Иди ко мне, доченька!
Девочка какое-то мгновение стояла в нерешительности — что это еще за старый дед, который ее дочкой зовет? Но, вид­но, подсказало ей сердце, прыгнула к деду на колени.
— Слушайте, люди!— Сульдем сильно волновался.— Вы знаете: меня ранило на войне. Тяжело ранило. И выле­чила меня русская эмчи по имени Айна. Я хочу, чтобы наша дочка носила имя этой русской эмчи, которая спасла меня от смерти. Так теперь будем тебя звать, доченька,— Айна.
Имя всем понравилось. Красивое имя. И слова Сульдема пришлись по душе: назвать ребенка именем русского доктора. Хорошо придумал Сульдем.
— Буян наш женится,— вымолвила наконец Кежикма. — Юрту им поставили. Люди пришли детей наших благо­словить.
— А невеста кто же будет?
— Смотри. Узнаешь — нет?
Саванды не дал отцу вглядеться.
— Угадай! Я и богат, и себе не рад… Пусть другие молчат.
Тут Сульдем и в самом деле не узнал, что за красавица сидит рядом с Буяном.
— Кто же это? Дети так быстро растут… Откуда Буян привез ее?
Саванды же и проболтался:
— Да Анай-Кара это!
— Что за глаза у меня! Дочку Хурбе не признал. Иди-ка сюда, дай я ближе разгляжу тебя. Как ты выросла! Славная у нас невестка будет…
Анай-Кара, зардевшись, подошла к нему.
— Такая тонконогая была, а какой стала!..
Кежикма пригласила гостей в юрту молодых:
— Мы там все приготовили.
— Пошли, пошли,— подхватил Сульдем.— Благословим детей. Раз уж я в дальнем краю не помер, теперь не скоро помру. А мои рассказы вы после послушаете. Если только выдержите. Я про Монголию и про добрых русских людей могу целый месяц рассказывать.
— Согласны!— закричали гости.— Только сначала Буяна женим. Если все в юрте не поместимся, когда вас слушать станем, по очереди будем приходить.
— Тогда мне и год из юрты не выйти.
— Ничего! Бабушка Кежикма будет нам чай варить.
— Ну, если мать моих детей   рядом, тогда   согласен.
Так с шутками и смехом собрались идти в соседнюю юрту, но неожиданно залились лаем собаки.
— Чиновники едут, — сказал кто-то из парней.— Впереди Мангыр чейзен… За ним… За ним Хорек чейзен… Дагыр хунду…
— Чего им надо в аале бедных людей?— проворчала Кежикма.
— Пусть пожалуют господа, посидят на свадьбе наших детей, отведают нашей пищи,— миролюбиво произнес Сульдем.
Пьяный Мангыр чейзен, не сдерживая коня, въехал в аал. Сполз с седла и, бросив поводья, направился в юрту.    Шагнул через порог и схватился за стенку, чтобы не упасть. Некоторое время так и простоял, качаясь из стороны в сто­рону. Лицо у него, как пузырь, раздуло, глаза заплыли. Неви­дящим взглядом обвел собравшихся в юрте, но так и не рас­крыл рта. За ним с плетью в руке вошел Хорек чейзен, при­выкший кидать кости между двумя собаками. Дагыр хунду остановился в дверях, загородив вход.
Мангыр чейзен уставился своим холодным, как ветер _из ущелья, взглядом на Сульдема.
— О-оо! Дохлый Сульдем объявился! Это к лучшему. Посмотришь на мою забаву.
— Успокойтесь, господин,— привстал Сульдем.— Будьте гостем нашим…
Мангыр отмахнулся от него и нетвердыми шагами напра­вился к Анай-Каре.
— Иди за мной, девчонка!
Он схватил ее за руку и с силой дернул к себе. Девушка отлетела к выходу, но не остановилась и побежала к юрте, предназначенной для них с Буяном. Мангыр чейзен припустил за нею, на ходу распуская зеленый пояс, которым была перехвачена мерлушковая шуба.
Буян кинулся следом, но ему преградили путь Хорек и Дагыр с плетьми. Он рванулся — его сбили с ног. Буян не помнил себя. Он набросился на чиновников. Друзья, пришедшие ему на прмощь, оттолкнули их, и Буян снова ринулся к юрте, как вдруг… раздался выстрел…
Почти сразу из юрты вывалился Мангыр чейзен в распах­нутой шубе, волоча за собой пояс. Он сделал несколько шагов и упал. Тотчас рядом с чейзеном очутились оба чинов­ника. Из ноги правителя текла кровь. Мангыр, уставившись в небо остекленелыми глазами, переводил дух.
Приподнявшись, он грязно выругался.
— Мясо отца есть буду, а заставлю всех вас посмотреть, что я с этой девчонкой сделаю.
— Убью!— в руках Буяна оказался топор.— Убью! — кричал он и рвался к чейзену.
Друзья едва удержали его.
Пока все суетились вокруг Мангыра, Анай-Кара выбе­жала из юрты, вскочила на коня чейзена и пустила его наметом.
– Кара!— окликнул ее Буян.
Так и не коснувшись губами пиалы в родном аале, Сульдем заковылял к коновязи. Буян и Саванды уже сидели в седлах. Все, у кого были кони, последовали за ними. Возле Мангыра чейзена остались только чиновники да несколько женщин.
Всадники мчались за Анай-Карой, но ее и след простыл. С дороги она свернула. Невдалеке махнула с обрыва высотой в две стенки юрты. Конь приземлился на все копыта, только снег распахал. Отсюда Кара направила коня мерзлой доро­гой к Барыку.
Возле обрыва все замешкались. Пока разворачивались, пока спускались по пологому склону и брали направление на Барык, Анай-Кара еще больше удалилась от них. Малень­кую ее фигурку увидели у самого подножия священного Бай-Дага. Белый конь чейзена бежал по белому снегу, и толь­ко раздуваемые ветром полы халата Анай-Кары, словно крылья птицы, взмывали над степью, над широким просто­ром. Они то исчезали, когда конь скрывался в овраге, то снова парили над землей. Вот Анай-Кара круто свернула вниз, к Улуг-Хему.
Когда, вырвавшись вперед, Буян и Саванды примчали к берегу, посреди одной из бесчисленных проток Улуг-Хема стоял только белый конь. От него валил пар. Анай-Кары рядом с ним не было…
В двух шагах от коня лед вскрылся, и в проломе бурлила вода. Выпавший после обеда снег лежал на льду листом белой бумаги, на нем отчетливо видны были следы: они вели к полынье,
Сульдем сошел с коня и почти не почувствовал ног. Грудь его сдавило. Ему показалось, что небо над ним опустилось совсем низко и потемнело так сильно, что он мог различить на нем звезды. Вот Чеди-Хаан — Большая Медведица… Вот — Шолбан — Полярная звезда… В расколовшейся надвое темноте мутной белизной выделялся Млечный Путь.
Буян, словно окаменев, смотрел на полынью, на черную воду подо льдом…
— А-аа!— плакал, как ребенок, Сульдем, стоя на льду.— Почему ты не промерз до самого дна, Улуг-Хем!
Река курилась паром из проруби, будто тяжко вздыхала в ответ.