Глава первая

Буян сидел на вершине Куу-Дага, опершись спиной о высокую лиственницу, и смотрел в сторону Барыка, что был где-то далеко внизу, невидимый за частоколом деревьев. Предвечернее солнце цеплялось за макушки гор, окрашивая легким багрянцем облака.
Незаметно пролетела зима.
Пока Буян отсиживался на Чээнекском хребте в шалаше Дарган-Хаа, скрываясь от мести барыкского правителя, наступил год Дракона — 1916 год. Наступила вторая весна, как угнали на великую войну за Саяны батраков Севээн-Оруса Сашу Губанова и Ивана Жуланова. Как их теперь не хватало Буяну… Кто, как не они, могли бы дать ему добрый совет, помочь в беде… И когда только кончится эта война? Когда вернутся с фронта солдаты? Да и живы ли они? Может, как отца под Кобдо, зацепила их где-нибудь шальная пуля?
С того дня, как Анай-Кара на свадьбе чуть не пристрели­ла правителя сумона и бросилась в полынью Улуг-Хема, редкие слухи доходили до Буяна с Барыка.
Рана Мангыра чейзена оказалась не опасной и скоро зажила. Как могла промахнуться Анай-Кара? Может, она и не хотела убивать его, а думала лишь припугнуть? Да какая разница — убить или ранить самого правителя. Все равно отвечать…
Рассказывали, что чейзен долгое время прикидывался чуть ли не умирающим, хотя пуля попала ему в ногу, даже не задев кости. Рассказывали еще, что Мангыр не раз гро­зился поймать Буяна, привязать его к дереву и стрелять, нарочно промахиваясь, чтобы нагнать страху, а потом все-таки убить.
Чейзен тогда же, сразу после случившегося, прогнал из табунщиков Хойлаар-оола и не давал житья всей семье Сульдема.
С того дня, когда бросилась Анай-Кара в студеные воды Улуг-Хема, и Буян лишился покоя. Для него любимая и теперь жива в его сердце. Не может, не хочет Буян забыть Анай-Кару, не в силах смириться с мыслью, что ее больше нет на свете. То во сне видит, то наяву грезит…
Вот и сейчас вспомнилось, как вместе с нею сидели на Чээнеке под такой же высокой лиственницей, смотрели на звездное небо, а черная лохматая туча, похожая на дьявола, закрыла круглый диск луны. Туча ушла, а луны не оказалось на месте. Анай-Кара испугалась, прижалась к нему. Буяну тоже было не по себе. Долго не появлялась на небе луна, пока в кромешной тьме не засветился узенький серпик и стал на глазах расти. Словно и впрямь какое-то чудище пыталось украсть луну и нехотя выпускало ее из своих цепких лап. Дурной это был знак. А еще, вспомнил Буян, видели они в день свадьбы плотный венец вокруг холодного зимнего солнца. И это было плохим предзнаменованием. Что бы им тогда призадуматься… Может, не произошло бы то, что случилось?
…Быстро надвигались сумерки. Рыжее солнце, похожее на лисью шапку, брошенную на кучу рухляди, расплющи­валось за горными хребтами и вскоре скрылось вовсе. Еще несколько коротких минут перед глазами мельтешили желтовато-оранжевые отсветы его последних лучей, и сразу стемнело. Стало так одиноко и неприютно, будто только что светившее на небе солнце было единственным надежным другом, неожиданно покинувшим в самую тяжкую пору.
Сколько раз приходилось Буяну ночевать одному в тайге, и никогда он не испытывал страха, не задумывался об опас­ности, которая могла ему грозить. Сейчас же почему-то острое ощущение тревоги не покидало его. Было, конечно, свежо, как всегда в горах, но Буяна била дрожь, словно от лютой стужи. Стало до жути страшно.
В голову назойливо лезли бессвязные мысли, толклись, будто отара овец возле узких ворот в теплую кошару. Но сквозь эту путаницу мыслей упорно пробивалась одна — об Анай-Каре. Буян старался отогнать ее — самую горькую и безнадежную, но тщетно… Подумал, где бы сейчас могли находиться табуны Мангыра чейзена. Такой ночью ничего не стоит угнать хороший косяк — хребты Чээнека все скроют… Нет, и табуны чейзена не в силах разогнать тоску по любимой.
Шевелились от ветра и шуршали во тьме черные кусты караганника. Буяну чудилось, будто кто-то подкрадывается к нему. Он понимал, что кругом на много-много верст никого нет, а отделаться от навалившегося страха никак не мог.
Чтобы успокоиться, негромко запел:
 
Улуг-Хем мой благородный,
Ты велик в сиянье дня.
О любимая! О милая!
Может, вспомнишь ты меня!
 
Фыркнул конь… Буян вздрогнул и чуть не рассмеялся: ну и дела, собственного вороного испугался! Конь пасся за кустами. Буян привел и привязал его к лиственнице. Все страхи сразу отлетели, и голова стала ясной.
Решение навестить родных пришло внезапно.
Взяв в руку повод, он не спеша направился по крутому спуску к Барыку. Вначале виднелись редкие поздние огни аалов, но один за другим гасли, и постепенно все вокруг погрузилось во тьму.
У подножия Куу-Дага он свернул на едва приметную тропу, знакомую с детства. Она вилась по глубокому оврагу, склоны которого поросли багульником. Шел совсем медленно — пусть в аалах уснут покрепче…
Вот и конец оврага. Буян поднялся тропой на левый его скат.
Что это? Небо у Барыка полыхало багровым заревом, хотя только что было темно, хоть глаз выколи.
«Может, сушняк жгут?» Но кому бы пришло в голову заниматься таким делом ночью?
Он остановился. Огляделся. Нет, ошибиться он не мог: пламя рвалось ввысь над избой Соскара.
Вскочив на коня, Буян помчался к Каменистому Броду. Он забыл, что еще недавно у него зуб на зуб не попадал от озноба. Ему стало жарко. Вороной несся, перескакивая через канавы и кусты, вымахнул на дорогу, что вела к берегу-Барыка.
У развилки Буян придержал взмокшего коня. Отсюда не только явственно виделся высокий столб пламени, но слышно было, как ревет огонь, как трещат сухие бревна горящего дома, рассыпая тысячи искр. Слышались крики, плач. Можно было разглядеть и человеческие фигуры возле пожарища. Люди таскали ведрами воду из речки, плескали ее на пылающие стены, но казалось, что они подбрасывают в громадный костер охапки сухого хвороста.
Буян оторопело глядел на бестолковую суету и не мог сообразить, что же ему самому делать. В такой же расте­рянности пребывали и те, что безуспешно пытались бороться с огнем. Они были бессильны против пожара. Пожар для кочевника — событие из редких редкое: домов-то никто не строил, а случись юрте вспыхнуть — кто успеет ее за­тушить?
Пока водой из ведерок взбрызгивали пожарище, огонь враз охватил стожок сена у кошары, и пламя взвилось еще сильнее, еще жарче.
Фигуры в отсветах алого пламени заметались в панике. Даже перестали бегать с ведрами к Барыку.
— Воды! Воды! — надрывался кто-то.
Буян узнал по голосу Хорека чейзена. Никто, однако, не отозвался на его крики.
— Забор ломайте! — распоряжался Дагыр хунду. — Скот выводите!
Но и его не слушали.
Только теперь пришел в себя Буян и спрыгнул с коня. Несколько мужчин держали за руки Соскара, рвавшегося в горящую избу.
— Пустите! — хрипло кричал он. — Лучше и мне сгореть.
— Сына пожалей, — уговаривали его.
— Не хочу жить без нее, — твердил Соскар. — Пустите! Буян подбежал к брату:
— Что случилось, акый? Тот не слышал.
— Пустите! Пустите меня!
— Это я, акый. Буян…
Соскар скользнул по нему невидящим взглядом. В шубе с опаленными полами, перепачканный сажей, подбежал Саванды, накинулся на Буяна:
— Все беды из-за тебя… Невестка сгорела. Ничего от нее не осталось, чтобы похоронить…
Глаза у него покраснели от дыма, но слезы текли от неподдельного горя.
Подошли Хойлаар-оол и отец с матерью. Увидев Буяна, Кежикма беззвучно заплакала. Старый Сульдем стоял, опу­стив голову и отвернувшись от пепелища.
Почти погасшее пламя добралось до дальнего края стога и свечой взметнулось ввысь, озарив ослепительной вспышкой сгустившуюся темень.
Никто уже и не пытался больше бороться с огнем. Люди стояли безмолвные, потрясенные. Ничем помочь они не могли.
— Не надо было ему строить дом, — вздохнула горестно одна из женщин. — Жил бы в юрте, как все…
— Вот что значит подражать русским, — не без злорадства поддакнул Хорек чейзен.
Дагыр хунду пустился в рассуждения:
— В доме всегда опасно. Есть, говорят, такой дым — угаар называется. В Шагонаре вся семья померла — муж, жена, четверо детей… И огня совсем не было. Один угаар. Нет, нам дома ни к чему. Верно чейзен говорит.
Буян так и продолжал стоять в бездействии, не представляя, что он может предпринять. Тем временем обвалилась с грохотом крыша, но пламя не стало сильнее, зато весь дом заволокло клубами едкого дыма.
— Всегда он брал ее с собой расчищать караганник, — всхлипывала Кежикма. — Как назло, дома оставил…
— А мальчик где?— спросил Буян.
— Соскар его к нам привел, — ответил отец. — А то бы и он сгорел.
— И от Соскара только пепел бы остался, не заночуй он в поле, — добавил немного успокоившийся Саванды.
— Будь мужчина в доме, ничего не случилось бы, — возразил Буян.
— Как бы не так! — Саванды пнул обгорелый обрубок. — Этим бревном подперли дверь снаружи… Я уже засыпал. Гляжу, в дымовом отверстии что-то светлеет. Откуда, думаю, свет? До новой луны еще две ночи… Выскочил — дом Соскара горит. Сразу со всех сторон огнем охватило.
— Не сообразила невестка хотя бы в окно выскочить. Саванды махнул рукой:
— Попробуй сообразить, если загорелось как раз от окон и двери. Так вспыхнуло, что и не сунешься… — Он замолчал. — Кто-то поджег дом. Это точно.
— Кто? Кто?! — не выдержал Буян.
— А я откуда знаю?
— Почему тогда говоришь, что дверь подперли? Что-то, выходит, знаешь?
— Ничего больше не знаю. Говорю, что видел.
Вокруг Соскара, его братьев и отца с матерью собрались чуть не все, кто жил поблизости. Как все нелепо сложилось… Буян стоял, не зная, что делать, как быть. Рядом с ним очутился Соскар, сгорбленный, осунувшийся, но как будто уже взявший себя в руки. Шепнул:
– Уходи отсюда. Скорей уходи!
— Я останусь на похороны.
— Нечего хоронить… Один пепел. Уходи, дунмам. Хорек чейзен и Дагыр хунду ускакали. Они тебя видели. Хуже будет.
— Послушайся брата, сынок, — тронул плечо Буяна отец.
Из толпы вышли Онзулак с Когелом, подошли к семье Сульдема.
— Мертвым не поможешь, а живые должны жить, — произнес слова утешения Онзулак.
— Мы вас в беде не оставим, — сказал Когел и обратился к Буяну: — А ты здесь больше не показывайся. Понял?
Буян молча взобрался в седло.
Остатки дома продолжали тлеть, обдавая людей приторно-сладкой горечью дыма. Что-то еще вспыхивало ненадолго и тут же гасло. Временами падали какие-то обломки, и над ними взметывались снопики искр, их разносило в стороны и гасило ветром.
Вороной без труда перемахнул через неширокое русло Барыка. На сердце Буяна лежал тяжелый камень. Снова сомкнулась непроглядная темь. Буян оглянулся. Позади зловеще багровело то, что оставалось от дома и усадьбы брата.