Глава восьмая

Просо взошло. Значит, надо спешить с перекочевкой на летние прохладные чайлаги. Молодая зелень тянет к себе стосковавшийся по свежей траве скот, и надо спасать посевы. А откочевать не так-то просто: не хватает вьючных волов, лошадей. Вот и думай.
Сульдем вытянул весь табак из своей таволожной трубочки и посасывал ее, пустую и холодную, охваченный невеселыми мыслями.
Солнце уже взобралось на вершину неба и быстро пока­тилось с горы к закату. Жара спала.
Громко залаяла собака, и Сульдем сразу почувствовал во рту сухую горечь табачного нагара от давно потухшей трубки. Он посмотрел сквозь дыру в войлоке юрты и увидел слезавшего с коня всадника. Приехавший еще не повернулся лицом к юрте, а Сульдем уже узнал его — по коню. Это был Онзулак.
Тот не заставил себя ждать и сразу же шагнул в юрту. Обветренное лицо его блестело от пота, словно Онзулак издалека шел пешком. Он поздоровался, сел, задал положен­ные вопросы и, заметив игравшую возле Сульдема девчушку, воскликнул:
— Хаа! Как выросла ваша дочка! Давно я ее не видел. Сульдем привлек ее к себе, расплылся в улыбке:
— Совсем большая стала! Опора для матери.
— Помощница, — добавила Кежикма. — Сама козу доит.
— А это кто такой? — показал Онзулак на малыша, только что научившегося ходить.
— Сын Соскара…
— Говорят, от сиротства не умирают. Человеком станет. А где его отец?
Сульдем набил трубочку табаком.
— У Саванды, наверно, сидит. Живой покойник стал… — Он затянулся дымом. — Никак не мог уговорить его перед кочевкой просо полить. Ничего делать не хочет.
— Много ли я съем, говорит, — вздохнула Кежикма.— Такого, чтобы человек у себя в доме сгорел, никогда не было.
Онзулак нахмурился.
– Не годится, чтобы мужчина руки опускал. А что Хойлаар-оол делает? Старики замялись.
— Будто ты не знаешь, — сказал Сульдем. — Только начали становиться на ноги сыновья… Батрачили, работали, семьями обзавелись… Теперь и в работники никто не берет…
«Зря я стал расспрашивать!» — расстроился Онзулак. А Сульдем как бы между прочим произнес:
— Про Буяна ничего не слыхать?
— То ли живой, то ли нет, — подала голос Кежикма. Внучата забрались к ней на колени, она гладила их головен­ки, а у самой глаза были полны слез.
— Я встречал Буяна. Старики оживились.
— Когда, дунмам?
— Где?
— Недавно с ним виделся, — не стал скрывать Онзулак.
Но тут в юрту вошел Саванды со своей всегдашней присказкой:
— Я силен, и Мухортый мой силен… Просто нет охоты работать. Мухортый плуг тянет играючи. Караганник с кор­нями выдергивает. Я, когда пахал, сам удивлялся: чего болтают, будто тяжелая работа?..
По весне Саванды помогал отцу и Хурбе, дал им своего коня. Вот и расхвастался теперь.
Зная, как болтлив Саванды, старики придержали языки, хотя им не терпелось узнать о Буяне. А Саванды заметил, что с его появлением все замолчали.
— Что случилось? — удивился он. — Купцов больше нет. Русских торгашей трогать нельзя — собаки злые, замки большие, сторожа не спят… Русский царь — наш царь. Ох, я и богат, и себе не рад. Что теперь от меня скрывать? Я больше кайгальством не занимаюсь. Приезжайте ко мне осенью за хлебом…
Онзулак дал ему выговориться.
– Мне надо в верхний аал наведаться, — поднялся и на­правился к выходу.
Ничего в нем такого нет, — пробурчал вслед ему Саванды. — Человек как человек. Когда мы купцов щупали, могли и без него обойтись…
Старики не поддержали его болтовню, и Саванды убрался к себе.
— Хотел что-то рассказать Онзулак и ушел. На душе тяжесть оставил, — не выдержала Кежикма.
Сульдем успокоил ее:
— Онзулак — человек слова. Увидишь — вернется.
И верно: когда стемнело, он появился опять. Понимал, что его заждались, и не стал тянуть.
— Вы не волнуйтесь, тетушка. По правде сказать, Буян немного приболел.
— Господи! Что с ним? — встревожилась Кежикма.
— Сильно простудился. Теперь выздоравливает.
— Где же он, дунмам?
Онзулак выразительно поглядел на Сульдема и закаш­лял. Сказал с намеком:
— В Кулузуне, у оюнов, в юрте у одного знакомого…
— Слышала я про это место, — успокоилась Кежикма. — Недалеко от Каака это? Бедный мой сын… Что ест, что пьет?
— Все хорошо, тетушка. Я у Буяна три раза был. Когел к нему ездил. И Хаспажик тоже.
— Среди друзей с ним ничего плохого не случится, — приободрился и Сульдем. — Видишь, старуха, как хорошо, когда у человека много друзей.
— Неплохо бы и вам навестить сына, — сказал Онзулак. — Доберетесь легко. Через Калбак-Арга… Оттуда вверх по хребту Чээнек. Хм… Там как раз один наш знакомый….
— Да, да, — понимающе кивнул Сульдем. — Бывал я в тех местах. И человека того знаю.
Прощаясь, Онзулак предупредил:
— Старшим сыновьям про Буяна говорить не надо. А то лишние разговоры пойдут.
— Саванды тут же разнесет, — согласилась Кежикма. — Хорошо, что он не слышал. А если Мангыр чейзен учует, — совсем плохо может быть.
— Правильно. Вы за Буяна не тревожьтесь, тетушка. Он среди своих.
— Спасибо тебе, дунмам.
Онзулак тут же уехал, а Сульдем, чтобы не попадаться на глаза кому не надо, тронулся в путь в самую темень перед рассветом. Жене наказал:
— Если спрашивать будут, скажи: поехал просить коней для перекочевки.
Восход застал его у подножия Калбак-Арга. Оттуда до хребта Чээнек было рукой подать. Он все время держался в стороне от дороги. Лишь возле Кыс-Одуруг — Девичьей тропы — ненадолго пришлось выехать на дорогу: другого пути не было. Здесь он сошел с коня и повел его в поводу. Глянул вниз с крутизны — сердце закололо: такая высота!..
В этих местах встречалось немало теснин, но кое-где, раздробив скалы, тропу расширили, а Кыс-Одуруг так и оста­лась самым узким и самым опасным карнизом. Разойтись или разъехаться здесь было невозможно. Всякий раз, когда люди приближались к Девичьей тропе, они громко кричали, чтобы идущие навстречу услышали. Только сговорившись, кто проходит первым, трогались дальше.
Вряд ли кто мог теперь оказаться на пути Сульдема, и он не стал подавать голоса. Миновав Девичью тропу, снова выехал на обочину и, не сворачивая на Кулузун, темной ложбиной направил коня к Чээнеку. С полуслова поняв Онзулака, Сульдем уверенно держал путь к шалашу Дарган-Хаа: только у него мог находиться Буян.
Старик не удивился гостю.
Глаза не сразу привыкли к полутьме шалаша. Лишь когда Дарган-Хаа разжег огонь, чтобы сварить чай из марьина корня, да начал резать на доске вяленое мясо, Сульдем разглядел на сделанной из жердей койке сына. Как он исхудал! Глаза ввалились и поблескивали откуда-то из глубины.
— Что же ты не поберегся… — не нашелся что сказать ему Сульдем. — Мать все глаза выплакала.
— Тогда бы вы его увидели! — улыбнулся Дарган-Хаа. — Ох и страшный был. В груди хрипит, словно несколько кошек орут. Горит, как в огне. Я его отваром из корня таволги отпаивал.
— Только ты, брат, и смог спасти его, — Сульдем благодарно поклонился старику.
— Теперь самое худшее позади. — Дарган-Хаа поворо­шил угли в костре. — Одно плохо: ест мало. Мясо не принимает, а молока у меня нет. Когел обещал дойную корову привести. Ждем со дня на день. Тогда дело на поправку пойдет.
Сульдем и сам видел, что болезнь мало-помалу отпускает Буяна. Однако сил у него было еще маловато.
Сульдем вышел из шалаша, снял с коня переметную суму, Достал мешочек с толченым протом, домашний сыр.
– Я уже забыл, когда ел то, что мама готовила! — Буян ^с аппетитом жевал свежий сыр-быштак. — Айна сильно вы­росла? А как сын Соскара?’
— С детьми все хорошо, сынок. И Соскару немного лучше. Он все бредил, кричал во сне. Как-то ночью вскочил, схватил из огня головню и — на меня. Решил, что я — Чу­дурукпай.
Буян усмехнулся.
— Что ты, сынок?
— Я сюда добирался когда, на Кулузуне нос к носу с Чудурукпаем столкнулся. Чуть не убили друг друга… Из-за Анай-Кары. Слабый я очень был: хотел сбросить его с седла, да промахнулся. И совсем силы потерял. Чудурукпай мог меня прикончить, но не тронул. Увидел, какой я… Всяко обругал. Сказал, если еще встретит, живым не оставит…
Сульдем посасывал трубочку и качал головой.
Старики пили чай, покуривали, неторопливо беседовали. Буян слушал их разговор, да и заснул. Сульдем стал собираться. Ему нельзя было задерживаться, чтоб не навлечь на себя подозрений.
— Где же я тебя буду искать, сынок? — сказал он; вздохнув, и положил ладонь на лоб Буяна.
— Ты что говоришь, брат, — укорил его Дарган-Хаа. — Пусть он сначала на ноги встанет. После об этом думать будем.
— Справедливо, — согласился Сульдем.
И снова, сторонясь дороги и торных троп, ехал он. Радовался встрече с сыном, горевал, что так нескладно получается в их семье…