Глава пятая

Опять не выходит Чанчык из родной юрты. Бывало, чуть смеркается — он уже на свидание с подругой спе­шит, разные дела себе находит, чтоб только из дому уйти. Теперь же, как старик, сразу ложится и не под­нимается с постели. Уж не болен ли? А ведь, казалось бы, арканом на месте не удержишь!..
В полдень прибежала Сергекмаа к своей старшей невестке:
— Опоздали мы, чаавай!
— Чего — опоздали? — недоуменно переспросила та: делом занята была, творог подсушивала в деревянном корытце.
— Засватали уже Чанчыкову-то подружку. Свадьба скоро. А мы-то ждали, ждали, да и прождали! Поздно теперь сватов засылать.
— Уё-о, детоньки вы мои! — только и вымолвила старая Чочагайман, за спину схватилась, согнувшись, ушла в юрту.
Сергекмаа следом зашла. Спросила у сидевшего с опущенной головой Чанчыка:
— Правда, что к родителям твоей подружки сваты с аракой приезжали?
— Гостил, говорят, старик Чогдур.
— Вот видишь! Невесту, рассказывают, далеко увез­ли, чуть ли не к самому синему морю — до нее и не до­браться тетерь. Ну, что мы так копались!.. А все пото­му, что никак не могли решить: по старинному обычаю свадьбу играть или записать в сумонном Совете, как это теперь заведено, и все…— Говоря так, Сергекмаа то и дело приглаживала волосы надо лбом — видно, подумы­вала уже о выборе другой невесты для племянника…
— Уё-о, сынок! Видать, недаром я тебя девочкой называла. Какой ты мужчина? Пуглив, как девчонка. Того и гляди, волчьего воя испугаешься да под лежанку в юрте забьешься!.. Вон и волосы отрастил какие длин­ные — хоть косы заплетай, как у девушки или еще как в старину носили… Прежде, бывало, все просил нашего большого охотника: сбрей, мол, он и обреет тебе ножом все волосы до зеркального блеска! А теперь — ну, нету его дома, так можно же других кого попросить. Ох, не о том я, до волос ли, когда мы, считай, головы лиши­лись!.. Другой парень у тебя девчонку отбил, а ты и смотришь? Какой же ты мужчина! Трусишка, и все тут. А я-то думаю: чего это в тот аал ходить перестал, даже и про полив не заговариваешь… Да и не такой стал, как прежде: молчишь, молчишь, а спросишь чего — огры­заешься или прочь убегаешь… Ох, детонька ты моя!..
— А что я могу сделать? Да, изменила она мне. Другого выбрала — а может, за нее выбрали. Что ж ее, арканом ловить? Время такое, как сама хочет, так пусть и решает, — сухо, как будто и не о его любимой речь, как будто и сам он тут ни при чем, сказал Чанчык. — Девушку принуждать закон не позволит. Упустили, зна­чит, упустили. Что теперь, после времени, говорить!..
Однако в душе у него все еще сохранялась надежда: вот окончит Тоглаа свои курсы, приедет к отцу в аал — тут-то и надо встретиться с ней, узнать, какое на самом деле ее решение. «Подождите пока, не спешите решать за нас, мои великие из женского рода, мать с теткой!» — подумал, да не решился вслух сказать Чанчык…
— Куда нам теперь идти? Что делать? — продолжа­ла гнуть свое Сергекмаа. — Понадеялись на самого пар­ня, а надо было нам, взрослым людям, за дело браться, тогда бы уж не упустили! Мы как с тобой, чаавай, ду­мали? Походит-походит, мол, наш женишок к своей красавице, добьется полного ее согласия, посадит ночью в седло да и сюда, в твою, чаавай, юрту привезет. Так, что ли? Приедут — а мы тут же к ее родителям явимся. «Посещение вежливости», так по-старому обычаю назы­вается? Араки привезем, угощенья разного — не обижай­тесь, мол, сватовья, будем теперь родниться да радоваться… Зря надеялись. Вижу теперь: без нас ничего из его женитьбы не выйдет. Ты чего сказал-то: «измени­ла»? Разлюбила она тебя или, может, её силком заставляют за другого идти? Да ты говори, говори все, как есть! Если она согласна с тобой жить — мы теперь сами за дело возьмемся и, может, все еще уладим,— утешала Чанчыка его добрая тетка.
— Не успокаивайте меня, угбам, — не по родству — по возрасту старшей сестрой назвал Сергекму Чанчык. — Черно у меня на душе и среди белого дня, от тоски, от одиночества черно! Лежу, как старик, ночами, а сон не идет… — парень опять низко склонил голову, спрятал лицо в коленях.
— Невесту упустил — и лежит, сон к нему, видишь ли, не идет!.. А ты не лежи, не сиди сиднем в материн­ской юрте. Ты дело делай, думай, как бы соперника про­вести!..
— Ни в чем я перед ней не грешен, ничем не вино­ват, — не поднимая лица, печально отвечал Чанчык.— Не грубил ей, в крутой яр, как говорится, не толкал…
— Слышала я и еще об одном, не знаю, как и сказать,— начала снова Сергекмаа.— Подружка-то твоя будто сейчас в городе живет.
— А-ай? Что-о? — поразилась Чочагайман.
— Глупышка ты, парень, не иначе, как ты вино­ват — сам накликал ветер разлуки. С чего бы еще ей из родной юрты убегать? Говорила мне одна бабенка — ни отцу, ни матери будто она не сказалась, тайком уехала…
Губы Чочагайман задергались, шершавые пальцы за­дрожали.
— Я вот и смотрю — чего это он все лежит да лежит…— начала она с трудом.— Детонька моя, да ты же ведь не ребенок уже, мужчина взрослый!.. Бабенка-то, о которой ты, невестушка, сказала сейчас — она ведь и ко мне прибегала, только я, старая, не поняла, чего она все про Чадан да про Чадан толкует… Как звать-то ее, бессовестную, забыла. Нехорошую весть принесла мне она. А я не поверила…
Чанчык вскочил, словно на него горящая головешка упала: не мог больше терпеть попреков да сожалений.
— Вот-вот, так-то оно лучше, пошевеливайся, не лежи, не спи! — засмеялась Сергекмаа.— Иди-ка сегодня же к родителям своей красотки, не обегай их юрту, слы­шишь? А то помрешь, гляди, от своей «черной тоски» — кого тогда женить будем? — И она вышла из юрты.
— Уёо, детонька моя! Боюсь, не выйдет теперь ничего, если и пойдешь ты к ним. Разве может быть верной женой такая, если она до свадьбы от родных отца с матерью убежала1 А мне-то хотелось, чтобы сын привел помощницу, хозяйку… — Чочагайман, еще и свадьбы не сыграв, уже боялась возможного развода. Всегда и во всем боялась за сына!
— Однако я рано отсюда ушла, — Сергекмаа, прижи­мая к груди засыпающую младшую дочку, снова загля­нула в юрту Чочагайман. — Тут уже, гляжу я, новые песни пошли… Вот что, парень: не видя реки, не снимай сапоги. Может, еще ничего страшного-то не случилось, слухи одни? Ты вот иди-ка скорей да разузнай все,— и она вышла, убаюкивая свою девочку.