Глава шестая

День рождения народной революции араты отмечают ежегодно. На лучшего коня садится каждый, надевает лучшие наряды и на пир привозит лучшую еду.
Саадак не помнит своего дня рождения, но день, когда победила народная революция, памятен ему навсегда. Из года в год, взяв с собой жену и детей, приезжал он в этот день в разгаре лета в центр хошуна —туда, где развевалось красное знамя. А нынче праздник необычный: не с пустыми руками едут на него араты сумона Хондергей и других сумонов, хошунов — везут свои подарки Красной Армии, целые отары, стада гонят! Всем надо собраться сперва в центре сумона, чтобы двинуться дальше и в целости и сохранности передать дары народа хошунной комиссии.
Полыхает красное знамя над крышей школы, радует сердце Саадака: школу-то и он строил! Всему на свете радуется сейчас наш арат: зеленым листьям деревьев, синему небу, высоким горам, гордым сердцам своих земляков. А красное знамя среди всей этой летней пестро­ты — всего выше, всего краше!
Красное, красное… Всем беднякам дорог ты, алый, веселый цвет! Красную кровь мою бай-шакал, как ара­ку, допьяна лакал в черные годы бед! Страшная казнь мне уделом была, в памяти боль, как прежде, остра: сно­ва глаза застилает мгла, палки свистят, моя кровь ала, кровь — на зелени трав! Гнойные раны мои глубоки, в ранах — белые червяки! Жив я, меня не коснулась смерть — отдан червям на снедь! Белые черви, идите прочь! Прочь уходи ты, черная ночь! «Красные» — слы­шу в нашем краю, радует слово душу мою, новое слово прекрасное — «красные»! Сам я в отряде красных — боец, горькой нужде, страданьям конец, мчим мы на белых, и впереди—Кочетов-командир! Вот он я — верьте, не верьте глазам, я не батрак — партизан! Вот и имущест­во я получил – «красную помощь» народ мне вручил, вот я уже и хозяин скота, а не батрак-сирота, бедность не писана мне на роду! В красную юрту учиться иду. Крас­ное знамя горит надо мной и над Тувою родной! Ныне подарки друзьям я повез — Армии Красной красный обоз! Младший сынок мой, в школу иди — знаю, тогда у тебя на груди вспыхнет кусочек знамени красный — твой пионерский галстук! Красное знамя — ты, словно крыло, в синюю высь наш народ вознесло! Клятву даем сегодня тебе: готовы к труду и борьбе!
Шыдыраа держит речь перед земляками-односумонцами. Говорит о том, сколько и каких собрано подарков. Каждому назначает, что ему делать, с чем прийти в хошунный центр на праздник. Рано утром, пока еще свежо, должны хондергейские обозы достигнуть Приточной по­ляны — Белдир-Шыгы. Письмо пришло из хошисполкома, объявлено в нем: гражданину того сумона, который пер­вым явится на праздник и больше подарков Красной Армии привезет, будет предоставлено право выступить с трибуны па параде!
Зашумел поток телег, заплясали под седоками верховые кони. В нарядно украшенную телегу впряжен Пегий Эзер-Чазаара. Над узорчатой дугой — алый флажок. Понукает коня почтенный старик Магадылаар. Он назван старостой первой колонны обоза, ему дано право и остановить всех на отдых, и мешок с праздничной едой тоже ему передан.
Это что за красавец-конь так медленно ступает? Э-э, да на телеге огнеопасный груз – тувинское масло! Развесёлая Агана правит конём, приговаривает:
– Я баба-огонь, по хозяйке и конь. Для милых друзей ничего не жалей! Кому захочу – араки налью, с кем захочу – частушку спою, да только сейчас нет дела важней, чем наши подарки везти для друзей!
Ох как складно у неё получается!
Следом и сам седельных дел мастер тоже на телеге сидит, красновато-рыжим конём правит. Молчит, только руки двигаются. Эй, смотрите: шляпа новая слетела с него, подхваченная ветром. Серым гусем над дорогой поднялась, белым лебедем в лес улетела! Не жалеет мастер о потере, знай понукает коня. И весёлая песня летит над красным обозом.
Прошли телеги. Время гнать скот. Но что там за шум? Да это же сытые волы взбунтовались, надоело им на месте стоять. Да и молодые коровы рядом. Поиграть бы – но куда, вол ведь не бык. Вон как один рыжий к трёхлетней нетели ластится! Хорош: бока то раздуваются, как мяч, то сжимаются, как плоская подушка, глаза выпучены – того и гляди взбесится! Как же, такую красотку нашёл!
Откуда ни возьмись – приблудный белый бык. Рога кривые, глаза кровью налиты. Набросился он на бедного вола: сперва принюхался – вот она где, коровушка-красавица! Потом презрительно сморщил нос. Рогами попробовал, прочна ли поскотина – и давай рыть землю передними ногами. Чёрная пыль тучей поднялась, как бы сухой ливень не пошёл. Взревел бык – всё стадо переполошилось. Выбросил копытом кусок земли – тот угодил прямо в лоб рыжему волу. И закипел у них бой.
Взвизгнула какая-то женщина, когда, перемахнув поскотину, рыжий вол кинулся защищать себя, молодую чёрную корову и всё стадо. Тишина ушла, отступила в лес. Могуч был рыжий вол, да белый бык сильнее: каждый удар его попадал в цель. Вот уже трудно стало рыжему дышать, он и язык высунул. Бъет белый бык рогами под самое сердце, теснит назад, до смерти, глядишь, запорет. Кто остановит разъярённых зверюг? Спорщики уже нашлись, по рукам бить готовы: кто победит. Да что тут спорить – сдался рыжий, чурбаном грохнулся на землю, с трудом поднялся, отступил, тяжело с болью даже – два тонких ручейка слёз побежали по морде.
А белый бык опять шагает к поскотине. В кучу сбились волы – чья же очередь?
– Это же белый бродяга-бык, он, говорят, и на человека нападает! – закричал кто-то. смолкли теперь спорщики. Чего ждут?
Узун-Кулак, худой, не сильный с виду, решительног пошёл вдруг навстречу грозному быку.
– Хоть палку возьми! – заботливо крикнул ему вслед Саадак. Не обернулся Узун-Кулак, не взял палки. Повязка дежурного алела на его рукаве. Махнул человек рукой с красной повязкой – бык принял это как вызов и налетел на безоружного. Все так и обомлели: растопчет, забодает! Не тут-то было. Обемими руками ухватил Узун-Кулак четвероногого противника за рога. Горделиво покачал головой могучий бык, рванулся – пустой перемётной сумой взлетел над ним человек. Бык швырнул его на землю – но Узун-Кулак встал на ноги и, не выпуская из рук рогов, правой ногой ударил по передним ногам животного – обычный приёмборьбы хуреш. Так ли сильна человеческая нога? А бычьи – как столбы. Однако подогнулись колени белого разбойника, и он повалился. Дружный хохот ободрил Узун-Кулака, придал ему силы – и он ухитрился воткнуть в землю кончики острых бычьих рогов. Хрипло, как больной, замычал бык, забил о землю хвостом, задыхаясь.
– Что, получил, чего хотел? – приговаривал тем временем Узун-Кулак, всё глубже вдавливая рога быка в землю. – Бродяга беспутный, думал, все тебя боятся – и коровы, и люди? Чего в одном аале, в стаде не живёшь? Зачем по степям бродишь, малых детей пугаешь? Думаешь, я не слыхал о тебе? Вот, привелось встретиться!
Да где ж тебе равняться со мной, изучившим все приёмы сильнейших борцов! Слабых привык побеждать! Гляди теперь, каково тягаться с человеком!
Бык уже ногами захлестал, захрипел – вот-вот подохнет. Тогда Узун-Кулак, довольный своей победой, схватил быка за уши и, с силой рванув, вырвал из земли его кривые рога. Да ещё и неа ноги встать помог, только в бок пнул на прощанье. Со вздохом удалился в лес полудикий бродяга-бык.
Узун-Кулак обернулся к толпе и крикнул во всё горло, указывая на побежденного быка:
– Кырмаан! Фашыыст!
Взрыв хохота был ему ответом. Ведь и впрямь наглым захватчиком явился бык к поскотине – и вот получил отпор. Не так ли будет с врагом, посягнувшим на мир и покой народа? Должно быть, каждый подумал об этом. И пословица вспомнилась: «Дружные сороки и верблюда одолеют».
Гонщиком стада коров, подаренных аратами Красной Армии, назначил Узун-Кулака сумонный дарга Шыдыраа. А в помощники ему дал Чанчыка. И хоть мечталось нашему молодожёну вместе с женой явиться на праздник, чтобы все видели, как они оба счастливы, не смог он отказать: время военное дисциплины требует.
А это ещё кто? На чёрном короткохвостом двухлетнем жеребёнке Чакпажык сидит, умоляюще смотрит то на отца, то на Узун-Кулака и Шыдыраа.
– И ты с нами хочешь ехать, парень? – догадался Узун-Кулак.
– Если папа позволит, – зазвенел голосок мальчишки. Вот он как нарядился ради праздника: шаровары синие, далембовые, совсем новые, сапоги хромовые, голова до блеска выбрита – это уж, конечно, отец постарался.
– Кто тебя, молокососа, сюда послал? – с показным презрением спросил Саадак.
– Никто не посылал. Я сам приехал, – ответил мальчуган. В руке у него была плеть с прямым кнутовищем из красного багульника. Вороной жеребёнок танцевал, помахивая коротким хвостом. Молодцом держался на нём Чакпажык.
— Я же велел тебе приехать завтра, к самым скач­кам. Наездником будешь! Что ты по пятам за мной пле­тешься, как пес за охотником? Домой поезжай, завтра с другими ребятишками приедешь!
— Не хочу,— заупрямился Чакпажык.
– Ты еще маленький, сынок,— стал уговаривать его отец. Здесь люди собрались взрослые, и дела у них взрослые. Не мешай, поезжай домой.
— Да это же мне помощник на радость! Славный мужичок, и конь у него свой — хозяину ровня. Как же его прогонять? — вступился за мальчишку Узун-Кулак.
«Нельзя людям перечить, когда они доброе дело де­лают» — мелькнула такая мысль в голове Саадака, и он примирительно сказал:
– Ладно, сынок, поезжай с этим дядей. Только с коня не свались, он ведь ещё не обучен. Будь молодцом!
Трое всадников – двое взрослых и мальчик, вооружённые плетьми да палками, тронулись в путь. Покорно пошло усмирённое стадо.
Настала очередь отправлять отары овец и коз.
– Товарищ Кушкаш-оол! Мы пригласили тебя, чтобы назначить сопровождающим отары! – Шыдыраа устал и был явно нездоров.
– Рад бы я погнать в дар Красной Армии хоть целый табун коней. А вот овцы, козы… Да я сроду их не пас! Может, кого другого назначите, дарга?
– Придёт время – коней погоним. Тогда тебя первым в табунщики запишу! Но ты, Кушкаш-оол, не прячься, отару всё равно тебе придётся гнать. Приказ есть приказ, время военное!
– Приказ, приказ. Надо же и с желанием человека считаться! Конское ржание веселит меня, блеянье овец наводит тоску. Запасного коня своего привёл сюда, хочу завтра на празднике на иноходца его обменять!
– Не пора ли тебе, товарищ Кушкаш-оол, народное дело сначала делать, личное потом.
Споры да раздоры сумонного начальника с Кушкаш-оолом задерживали аратов. Саадак решил вмешаться:
– Меня вы тоже вызывали, дарга. Отправьте вместо него гонщиком овец и коз, я согласен.
– Вам, почтенный, другое поручение будет. Подождите – узнаете какое. – Шыдыраа поискал кого-то глазами. «Кого это он ищет? – мелькнула мысль в голове Кушкаш-оола. – Вдруг выплыли уже тёмные делишки и не за горами наказание за них? Не лучше ли согласиться да скорей гнать эту самую отару в хошунный центр?»
– Дайте мне доброго спутника. Поеду, – решительно сказал Кушкаш-оол.
– Саадака. Вдвоём мы справимся. Он же сам просит.
– Я только что говорил: Саадаку дам другое поручение. Товарища Кундуспай предлагаю тебе в напарники.
– А-ай! Какому же мужчине по дороге с женщиной? Разве сможем мы поладить, не в разные ли стороны погоним скот?
— Товарищ Кундуспай, вы согласны? — словно не слыша причитаний Кушкаш-оола, спросил Шыдыраа.
— Сумею ли, дарга? — лукаво спросила Кундуспай, но глядела она не с сомнением, а с торжеством: ей, бед­ной вдове, такое ответственное дело поручают!
— Видите, видите? Она боится. Она не оправится, видите?
— Я ничего не боюсь. Мы, женщины, столько на своем веку всякого страху натерпелись, чего уж нам бояться теперь! И ты не позорь меня, парень, не позорь моих сестер!
Ты думал, к нам судьба по-прежнему строга и место женщине одно — у очага? Ты думал, суждено нам только чай варить? Нет, можем мы в труде и чудеса творить! Вот я не молода, не хвастаю красой. Могу пасти стада. Могу, едва росой покроется трава, садиться на коня. Попробуй удержать и обогнать меня! «Ненужной» я зва­лась, я знала плеть да кнут: пришла парода власть — узнала я весну!
Кто первой в сумоне грамоту узнал? Кундуспай. А бывало, ламы говорили: от ученья бабе одна беда. Кто первой из женщин сумона в партию вступил? Кундуспай. Кто первой, не побоявшись гнева богачей, вошел в комиссию по конфискации имущества мятежных феодалов? Кундуспай. Кто продавцом не хуже Самбыннаара рабо­тал? Кундуспай. А бывало, сама у китайца-купца иголку выторговывала, крупного барана в уплату отдавала. В «Черемуху» кто первой из женщин вступил? Кто пер­вой в этих краях картошку посадил, урожай собрал да подруг угостил? Все она, вдова Кундуспай!
И пришлось заносчивому Кушкаш-оолу гнать отару овец и коз в подчинении у женщины. Понурый ехал он, прикидывая про себя, как бы отвертеться от разных дел, которые, пожалуй, прикажет ему делать нежданная ко­мандирша. Только недолго раздумывал. Какой-то шуст­рый козел свернул в лес, и вся отара побежала было за ним. Одно осталось Кушкаш-оолу: кричать во весь го­лос и скакать наперерез отаре, чтобы успеть повернуть ее на дорогу.
Позади за отарой ехала довольная Кундуспай. Полы ее коричневого халата плыли по воздуху, как легкие крылья сказочной птицы.
«Если зовет, прям и широк, избранный мною путь, пусть бы поток лег поперек — меня не заставит свер­нуть. Если вдали луч заиграл, властно вперед маня, пусть на пути большой перевал — не остановишь меня!»
А между тем имя Кундуспай уже упоминалось в су­ровом разговоре двух мужчин, двух ее товарищей.
— Ты почему опоздал? Скот в подарок фронту уже отправлен, а тебя все нет! Как это понимать? — принялся Шыдыраа допрашивать только что подъехавшего Самнаар-оола, но вдруг закашлялся от волнения и тяжело, час­то задышал.
Самнаар-оол, привязывая коня, только рукой махнул в сторону, где осталась его юрта.
— Конь, что ли, ночью с аркана сорвался да убежал?
— Не-нет… С-совсем собрался ногу в стремя поставить — жена ухватилась за повод. С-с чего бы ей так бун­товать, у-ума не приложу.
— Видать, ты, друг, обидел ее.
— К-какое обидел! Хоть ты-то об обидах не говори! Она вон тоже рас-к-кричалась: «Ты мне муж или чужой? Где ты пропадаешь, с кем ночуешь? С К-кундуспай сп-плелся?» К-кобелем обозвала. 3-за что?
Нежно, будто отец любимого сына, стал увещевать товарища Шыдыраа:
— Перед морозом станешь кичиться, быть тебе без ушей. Ты головы не хочешь лишиться? Бойся жены своей! Шутка шуткой, а ведь верно народ говорит! Не доводи жену до таких слов, не давай ей повода тебя ревновать.
— Д-да разве я ей повод даю? С-смирнехонько жил, детей растил. И на тебе! Н-ни за что приревновала. П-пришлось слово ей дать, что ночевать домой приеду.
— Ну, успокойся уж. Не одного тебя к Кундуспай ревнуют.
— Кого же еще?
— Да хоть и меня. Не жена, правда, пока не жена: Кушкаш-оол глупый слух пустил, да уже и Самбыннаар подхватил. При чем тут Кундуспай? Ее ли, моя ли вина, что я уже десятую ночь в своей юрте не ночую? Де­тишек девять душ у меня, сколько уже их не видел! Народное дело требует, вот и ездим от юрты к юрте. Не знаю, как меня моя-то встретит, когда приеду. У тебя хоть отец-старик в домашних делах помощник, а моя все одна, все сама.
— П-ломощник-то мой з-загоревал теперь. Как умер­ла мать-старуха весной, покоя не знает. Сидит, молчит, в землю с-смотрит, хоть бы выпил, думаешь, да рассеял­ся. А выпьет — слезами обливается, п-причитает, дескать, д-душа в душу с тобой жили, хоть бы разок вгорячах т-рубкой по голове у-ударила. Д-да куда же, дескать, т-ты ушла, ненаглядная. Д-да пойду-ка и я за тобою вслед. Жалобно так наговаривает, с-слушать страшно. Каждому с-свое горе, своя беда.
— Простился-то ты с ней мирно, с женой?
— Да ничего. П-приготовил добрых коней и жене, и сыну. С-сказал, чтобы завтра приезжали на праздник, там, мол, встретимся. Г-где Саадак?
— Вон он, сидит на бревне. До рассвета приехал! Достойный человек. Думаю, не откажется. Ему одного не хватает — грамоты. Ну, ничего. Речь-то он не хуже любого грамотного скажет. Думаю, уговорим. Обоз уже в пути, вы с ним, как уговоритесь, поезжайте вслед, до­гоните. Я здесь останусь, насчет парада распоряжусь.
Вот уже трое мужчин ведут разговор, о добром деле всегда говорить приятно.
— Послушай, Саадак, не думаешь ли ты, что наш сумон Хондергей самые лучшие подарки для Красной Ар­мии собрал и первым их доставит к месту обора? — начи­нает Шыдыраа.
— Почему бы и нет. Подарки у нас хорошие, гонщики надежные.
— Значит, может так получиться, что и право выступить на митинге нашему сумону будет предоставлено?
— Почему бы и нет,— опять отвечает Саадак.
— Д-давай тогда д-договоримся,— торопится Самнаар-оол,— что ты выс-ступишь. С-согласен?
— Как обещать, даргалары мои? Скакуна своего я подготовил, Сарала наш сумон не опозорит. Это обещать могу. Что касается речи, не знаю, о чем говорить.
— О чем думаешь, о том и говори! Цифры мы тебе дадим — кто и сколько чего дарит Красной Армии. Ты запомнишь, у тебя память хорошая. Только не перепу­тай, точно запомни цифры-то!
— А богда! Господи боже! Память-то неплоха, да что-то со мной случаться стало; хочу одно сказать, открою рот — все из головы вылетит, совсем другое говорю. Что делать? Как бы не онеметь перед высоким ху­ралом. В своем сумоне или, того лучше, арбане я бы с любой критикой выступил. Но тут — весь хошун слушать будет! Неужели ученей меня человека не нашли? Уче­ный человек все в тетрадочку запишет, потом по-писано­му говорит. Я так не сумею!
— Полно, старик! На что тебе писаная тетрадка? Как на арбанном собрании говоришь, так и здесь коро­тенько скажи, что думаешь. Мало ли хороших дел сде­лано людьми нашего сумона! И твой арбан во всем передовой. — Шыдыраа раскрыл свою желтую полевую сум­ку, чтобы показать Саадаку нужные цифры.
— Ладно, от порученного дела что ж отпираться! Постараюсь. Только лучше бы меня послали гонщиком овец,— скромно заметил Саадак.