Глава седьмая

Буйные травы еще не роняли росы — люди уже со­брались на речном берегу. Речка Чадана такой не вида­ла красы… Перед нарядами что вам цветы на лугу! Кон­ные все, ни единого пешего нет. Красное знамя над ни­ми — вот главный их цвет.
«Бывало, по праздникам у нас здесь большие начальники знамя несли. С чего это вздумалось Шыдыраа с Самнаар-оолом поручить мне сегодня быть знаменосцем? Подвигов я никаких не совершил, такой же арат, как все»,— раздумывал наш Саадак, но и не гордиться этим не мог. Лихо, как бывало в партизанские годы, вскочил в седло, и красавец Сарала приветствовал его наклоном головы. На нижнем конце древка был темляк — кольце­образный ремень. Саадак закрепил этот ремень, продев в него правое стремя, чтобы от вихревого полета скаку­на не вырвалось из рук драгоценное знамя. И вот уже едет он во главе великого народного парада — знамено­сец Саадак! Два молодых всадника следуют за ним, кони у обоих гнедые, что мастью, что ростом — словно близ­нецы. Руки молодцов высоко поднимают красное полот­нище: «Поможем Красной Армии!» — написано на нем.— Дальше — потоком идут дары аратов: впереди огромное стадо коров да волов, за ним — отары овец и коз, а за­мыкает шествие вереница красного обоза. И снова двое всадников, уже на белых конях, красное полотнище ве­зут: «Да здравствует двадцатая годовщина народной ре­волюции в Туве!» Хороша хондергейская колонна! При­стально следят за тем, как идет она, Шыдыраа и Сам-наар-оол, не позволяют, чтобы в одном ряду ехало боль­ше четырех всадников. Радостно видеть Самнаар-оолу: даже семилетний мальчишка на добром жеребце едет, не осталось в сумоне безлошадных, богато живет народ!
Доскакал Шыдыраа до знаменосца — Саадак как раз осторожно вводил коня в воду чистой речки Чаданы, переправу начинал. Ненадолго остановился на крутом берегу. Самнаар-оол глаз не сводит с вереницы всадников, готов помочь тому, чей конь — может ведь и такое слу­читься! — споткнется о подводный камень.
Вот уже все на берегу. Молодой всадник на рыжем с белой звездочкой во лбу коне навстречу едет, черная шляпа на нем, тувинский халат из красного шелка, жел­тый кушак лентой обвивает стая.
— Смирно-о! — как заправский военный, командует Шыдыраа и, подъехав к человеку в красном халате, ра­портует: — Товарищ председатель хошунного Совета! Араты сумона Хондергей прибыли на праздник рождения народной власти! Прошу принять дар моих земляков, нашу помощь Красной Армии!
Козырнув так же по-военному, благодарит председатель хошисполкома, желает всем успехов во имя победы советского народа над лютым врагом — фашизмом. От раскатистого «ура» дрожит лес, долго плывет эхо над рекой Чаданой. Вот и подарочная комиссия подъехала, и уже к месту, указанному ее председателем, пошел по­ток аратских даров.
Заплясал нетерпеливо иноходец нашего Шыдыраа, за­играл острыми ушами.
— За мной! — Каким бы он был командиром, если б злая болезнь не мешала служить в армии! Как красиво ведет председатель сумона своих земляков на площадь, где начинается народное торжество!
Едут араты сумона Шеми. За ними — сумон Чадан, а там и Баян-Тала, и Чыргакы, и Сут-Холь, и Хайыракан, и Хорум-Даг. Каждый сумон прибывает в свой срок, и во главе каждой колонны знаменосец, а за ним крас­ный обоз. Из таежных да степных краев едут араты, и сами они похожи на густой лес, сурово и гордо встречаю­щий бурю, а стада и отары скота волнуются, словно тра­ва в степи.
Праздник, праздник великий начат на зеленом лугу у реки! Травы светлой росою плачут, чуть волнуют зыбь ветерки. Плотным кругом, ярким, цветастым, все расселись. Иные — верхом. Взоры всех на трибуне красной, и оратор нам очень знаком — эй, не смейтесь над ста­риком!
В правой руке Саадак сжал шапку, левой вцепился в край трибуны так крепко, словно держался за заднюю подпругу седла, приручая дикого коня. Стоял без движения, не размыкая губ. Неужто онемел от волнения?
— Ах ты беда! — как от боли, сморщил лицо Чанчык.— Был бы он грамотен, вчера бы еще записал свои мысли на бумагу, сейчас бы прочитал уже!
Но в этот миг рот Саадака приоткрылся. Сначала беспомощно, словно у птенца, который просит еды, затем последовал глубокий вздох, и уже за ним полилась гром­кая, стройная речь:
— Товарищи! Я говорю от имени всех аратов сумона Хондергей. Великий праздник у нашего народа, двадцать лет он управляет родной землей! Но разве в радость нам праздник, если на лучшего друга нашего, на советский народ, напал коварный фашист? Чем можем мы помочь своим братьям? Вот ответ аратов Хондергея: двести го­лов коз и овец, семьдесят пять голов коров и волов, пятнадцать фургонов выделанных кож, сухого творогу и мас­ла дарим мы бойцам Красной Армии, этим встречаем и отмечаем свой праздник!
Отчего мы сегодня в халатах шелковых, эти добрые кони откуда у нас? Оттого, что когда-то в борьбе тяжелой победил российский рабочий класс! Отчего наши головы гордо подняты, отчего мы так крепко стоим на но­гах? С Красной Армией мы сроднились сегодня и не зна­ем теперь, что такое страх! Испытали мы, старшее поколенье, долю тяжкую сирого бедняка. Позади эти тягост­ные мучения, двадцать лет нашей власти, она крепка! Осушили мы горя черную чашу, но еще не пропала, цела она — да, слезами и кровью собратьев наших эта черная чаша сегодня полна! Бомбы лютых фашистов де­тей убивают! Как река в половодье, наш гнев прибыва­ет, переполнены гневом аратов сердца — мы даем прися­гу бойца!
Тут Саадак назвал, сколько сена заготовили его односумонцы, сколько продали государству мяса и масла, дал слово без потерь убрать хлеба. Не от себя, от лица всех говорил.
— Товарищи! В этот суровый час не смеет назвать ни один из нас себя ни счастливым и ни богатым, должны мы помочь советским солдатам, за жизнь их стра­ны вместе с ними драться — без этого счастья нам нет и богатства. Единой мечтою о светлой Коммуне живем мы, тувинцы, с Советской страной. Зову вас, стоя на этой трибуне: помощь фронту удвой и утрой!
— Правильно! Пра-а-вильно! — Народ рукоплескал неграмотному, но мудрому оратору.
Окончен торжественный митинг.
— Начинаем борьбу сильнейших! Борцы, готовь­тесь! — Как бы ни шумела толпа, этот призыв не рас­слышать невозможно: давно все его ждут.
Саадак уже спустился с трибуны, присел рядом с зем­ляками.
— Чудесно ты выступил! — искренне поздравил Узун-Кулак.— Нисколько не хуже, чем мог бы я.
— Что ты, сосед! Половины того, что хотел, не сказал! Ни про кооператив, ни про перестройку конной дороги в Монголию. Настоящее шоссе ведь решили сделать, как это говорят — ма-ги-страль! Весь сумон сообща строить будет! Ох, грамота, грамота! — сетовал Саадак. Сапоги на нем были черные, сшиты руками Сергекмы, халат цвета солдатской гимнастерки, кушак синий, на голове — не шляпа, а видавшая виды, но все еще прилично выглядев­шая пилотка вроде тех, какие носили бойцы Испанской республики.
— Одного борца не хватает! Пошлите борца-а! — на­певно повторял арат-распорядитель состязаний, красовав­шийся посреди круга в синем шелковом халате.
— Чему быть, того не миновать! Долгая ли, короткая ли мне жизнь суждена — не знаю, но больше терпеть не могу! Хочу плясать танец орла, пусть я даже сложу на этом кругу голову! Был борцом смолоду, хочу и теперь показать свое искусство! — вскочил Узун-Кулак.
— Да перестань ты! — тянул его за полу Чанчык.— Тоже мне — силач! На худого козла ты похож, дядя! За­шибет тебя настоящий борец!
— Или не праздник у меня сегодня? Праздник! Или не сегодня дано скакуну показать свой полет? Сегодня! Или не дано сегодня права сильному показать свою си­лу? Дано такое право любому, кто хочет! Я сам себе хан, я свободный арат, хочу бороться — буду бороться! Не бойтесь, чести сумона Хондергей не опозорю. Поскользнусь, упаду — мне горе. Выиграю — мне радость. Не ос­кудел еще наш сумон славными богатырями! — с этими словами Узун-Кулак решительно зашагал к палатке, где готовились борцы.
Старший распорядитель подал знак, и все силачи вышли в круг в танце орла — один лучше другого! Дошли до красной трибуны, остановились, похлопывая себя ладонями по мускулистым бедрам. Задрожала земля от ударов их сильных ног. Сразу от трибуны ушли они снова в палатку. К удивлению народа, один борец, едва достигнув середины круга, остановился и уже больше никуда не хотел идти. Может быть, он вовсе и не думает бороться? Может, он хочет только показать танец орла? От давних веков в наследство достался нам этот танец, но, верно, никто еще не танцевал его так! Руки и впрямь превратились в орлиные крылья, ноги дробную чечетку отбивают. Шажок за шажком, шажок за шажком — и вот Узун-Кулак у самой трибуны! Тут-то он такое сде­лал, что другим и не привиделось: земной поклон всему народу! А уж потом отправился в борцовскую палатку.
Бывало в старые времена: у нойонов, богатых и знатных людей свои борцы были. Такому в первом круге самого слабого противника подставляли. Живо с ним расправится вскормленный богачами силач. Давай следую­щего, и так пока все семь кругов не пройдет. Семь по­бед! Да все над слабыми. Теперь порядки другие: могут в начале борьбы двое сильнейших встретиться, метут двое слабых. Судьи выбирают их наугад, по номерам. Громко кричит судья, называет имя борца, и тот выбе­гает из палатки, снова в танце орла выходит на сере­дину круга. Новый вызов — новый борец. Вот уже пер­вый круг к концу подходит. Где же Узун-Кулак?
— Борец жде-от! Борец уста-ал! Противника давайте Тевек-оолу! — заливается распорядитель в коричневом шелковом халате с зеленым кушаком и коричневой же шляпе. Сапоги его отливают черным блеском, голос звучен, движения плавны.
На Тевек-ооле известная борцовская форма: содак-шуудак — плотно сидящие, словно влитые трусы и коротенькая безрукавка из красного плюша, как бы прики­певшая к телу. Сам он будто бронзовое изваяние: плечи широкие, мускулы по груди так и перекатываются, земля под ногами гудит.
Видать, не часто прячет Тевек-оол свое могучее тело под одеждой — опалено оно солнцем! Словно конь нетерпеливый, приплясывает да подпрыгивает он, борцовские приемы показывает. Где же замешкался противник его?
— Одева-ается борец! Подождите малость! — произнес один из распорядителей борьбы.
На круг выходит Узун-Кулак в синих борцовских трусах и безрукавке. И опять — на загляденье всем — пляшет он танец орла.
— Эх, еще бы потанцевал, что ли! — восторженно кричит Чанчык, а в душе у него сомнение: вдруг про­играет сосед?
Противники встретились, борьба началась. Исподлобья, словно готовые сцепиться рогами быки, смотрят они друг на друга. Правая рука Тевек-оола выставлена вперед, крепко сжат его кулак, а левой он упирается о колено. Вот чуть отступил, почти неуловимое движение правой рукой сделал. Узун-Кулак бегает вокруг, обеи­ми руками машет. Хитрит, видно, слабое место у сила­ча ищет. Рывок, взлетел в воздух наш пожилой удалец и вот уже лежит на земле. А силач-противник поднима­ет его, на ноги ставит, проходит крут по солнцу у него под мышкой и давай плясать танец орла, как и положе­но победителю. Пораженным плясать стыдно, бегут ско­рей в палатку. Но Узун-Кулак никуда не бежит: стоя на том же месте, еще раз начинает свой танец. Да так красиво — глаз не оторвешь! Медленно проходит он в танце по всему кругу, доходит до красного судейского стола и там, докрасна похлопав себя по бедрам, отвеши­вает всем снова земной поклон. Ох и рукоплещут же, и хохочут зрители — так довольны! Узун-Кулак делает гибкий поворот и, пританцовывая, уходит в палатку.
— Пап, это же ведь танец победителей? Почему Узун-Кулак танцует? — удивленно спросил Чакпан^ык.
— Кто ж ему запретит, сынок? Он — свободный арат. Сегодня его праздник, пусть веселится, как хочет! Ты вот тоже научись бороться, сильным человеком будешь.
Борьба и скачки — самые любимые тувинским народом зрелища. Пришло время состязаться быстроногим коням. Во все горло кричат распорядители. Гривы коней подстрижены, хвосты крепко заплетены. Ждут они, вы­тянувшись в длинную шеренгу. Смирно стоит легконогий Сарала, только изредка моргает да мелкая дрожь нетер­пения бьет его стройное тело. В красной рубашке, в вы­соко закатанных синих шароварах сидит на нем Чакпа­жык. Он замер, лишь большие пальцы босых ног его ше­велятся. Во главе шеренги двое распорядителей, оба в шелковых халатах: один в красном с желтым кушаком, на другом халат синий, а кушак красный. Вот тронули они своих коней, и за ними потянулась вся вереница. На каждом скакуне сидит, без седла, мальчишка лет де­сяти — двенадцати, все босоноги, и каждый мечтает о победе. Трижды по солнцу обошли они круг зрителей и удалились в степь Бора-Булак.
Шестьдесят четыре борца начинали хуреш. Теперь только двое непобежденными остались. Их схватку, по­следнюю, решено перенести к месту, где красным флажком обозначен финиш скачек. Зрители уже все на ко­нях, все едут в степь. Саадак с Узун-Кулаком на низкий бугорок поднялись. Борцы уже выходят один навстречу другому. Каждый пляшет победный танец орла, мысли не допуская о проигрыше. По восемь распорядителей в красивых нарядах сопровождают каждого и поочередно падают ниц, возвеличивая своего богатыря.
Молчание наступило. Грозно-безмолвны богатыри, ждут, кто первым нападет. Молчат и распорядители, с трепетом следят за своими кумирами. И зрители тоже притихли — ни выкриков, ни смеха. Борцы за верхние края безрукавок взялись. Началось! Давит один другого к земле, никак осилить не может. Тем временем к флаж­ку приближаются уже иноходцы. Не до скачек борцам, а из зрителей почти никто уже в их сторону и не смот­рит — все увлечены полетом коней.
Обернулись наконец. Один борец другого по воздуху крутит, тот летает, как стрекоза. Прием сменяется приемом, но исход борьбы еще не ясен: оба редкие мастера. Тут и рысаки уже к флажку подходят! Ударил один из борцов ногой — и по­катился второй по земле.
Кто победил? Да Тевек-оол из сумона Шеми, тот самый, что одолел и нашего Узун-Кулака. Борец сумона Сут-Холь вторым вышел. Оба пляшут танец орла. Рас­порядители, путаясь в полах длинных своих халатов, бе­гут к ним, кричат, шляпы вверх кидают. Подхватили — каждая группа своего кумира — и понесли на руках.
— Шестнадцати сильнейшим — награды! — раздает­ся голос главного судьи.
Теперь только на скакунов все смотрят. Старые люди
на земле сидят, молодые в седлах, словно на стульях. Все взоры к одному месту устремлены — к перевалу Адар-Тош.
Адар-Тош — Стреляющий Пень! Помнит степь тот далекий день, когда белые степью шли и конец себе здесь нашли. Партизаны за каждым пнем их встречали метким огнем, им врагами казались пни — не прошли, не ушли они! Помнит это наш Саадак.
Но сегодня здесь все не так: кони, будто бы на крылах, мчатся степью Бора-Булак. Широка ты, степь, хороша, как свободных аратов душа. Красной нитью дороги степной, как натянутой тонкой струной, перерезана степь пополам. На машине случалось ли вам проезжать перевал Адар-Тош? Для шоферов он очень хорош: на ис­ходе бензин — не грусти, вхолостую машину пусти, бу­дет ехать она просто так вплоть до степи Бора-Булак, до окраин Чадана-города. Скакуны, летящие гордо по про­сторам этой земли, лишь на воле взрасти могли!
— Хочешь выпить, сосед? На, я оставил тебе араки. За одну только твою речь тебя угостить следует! — смеется Узун-Кулак, кожаную флягу протягивает Саадаку, сам трубку, душистым табаком набитую, закуривает не спеша — праздник!
Не от вихря, от быстрых ног удивительных скакунов красной тучей взмывает пыль над дорогой, вон там, в степи. Поднимается туча вверх, растворяется в синеве.
— Смотрите все! Это мой, мой конь впереди! — прежде времени, ничего еще толком не разглядев, кричит один из зрителей.
— Нет, это мой гнедой, — шепчет молодой черноборо­дый арат, сжимая бока второго коня, на котором сидит. Вот-вот и этого готов пустить вскачь.
— Ча-чаа, тихо вы, не подумавши, не говорите! Во-он золотистый огонек мелькает, видите? Не огонь это, а конь! Сарала бежит, я его из тысячи узнаю, сам его тре­нировал! — машет руками Узун-Кулак. Забыл он уже о поражении в борьбе хуреш.
Всадник, которому было доверено передать палку с обозначением первого номера наезднику лучшего скакуна, даже и поравняться не смог с легконогим Саралой: пулей долетел тот до флага. С большим трудом остановил разъяренного скакуна Чакпажык, спрыгнул наземь. Саа­дак подал сыну простокваши в бутылке и взамен принял повод из его маленьких горячих рук. Минуты покоя не дал старый арат скакуну: знал по опыту, что после ска­чек нельзя коню на одном месте оставаться — кровь за­стоится. Повел Саадак своего буланого красавца по кругу, радуясь его удаче.
— Кобылицы степной жеребенок — ты победил! Хондергейскою степью рожденный — ты победил! — не древ­нее ли песнопение в честь коня, победителя скачек, начал Узун-Кулак? Но нет, опять все свернул на себя: конь, говорит, хорош, когда хозяин у него хорош, а хозяин хорош, когда мудрого советчика имеет. Отхлебнул глоток из кожаной фляги и опять на песню похоже сказал: — Легконогий скакун Сарала, на бегу ты похож на орла!
— Слушайте, люди! Слу-шай-те! — закричал главный судья, и кольцо зрителей сузилось снова. — Первым при­шел скакун Сарала из сумона Хондергей! Из трехсот скакунов — первый! Владельцам двадцати пяти лучших коней — ценные призы! Самый лучший приз хозяину Саралы!
— Вот и сбылось наше желание,— сдержанно сказал Саадак.
— Э-э-эх! Праздник так праздник! Слышите, люди? Конь хондергейский победил, да и борец не посрамил своего сумона. Кто посмеет сказать другое? Смотрите, люди! Вон какие красивые да нарядные молодые к победителю-коню подходят, нежно гриву Саралы ласкают! Это наши молодожены, наши, хондергейские! Как рань­ше говорили! Куда камушек брошенный упадет — век ему там лежать. Куда выдали девку, там и помрет, не­куда уезжать! А нынче — видите? Вон она, красавица, вместе с милым муженьком на праздник приехала, борь­бу и скачку видела, вдоволь повеселилась! Эх, поглядели бы на это старики наши.— Тут подвыпивший Узун-Кулак пошатнулся и смолк, стал проверять, прочно ли седло на его коне, да подтягивать подпругу.
Как лебединая стая после дождя, рассеивалась толпа. Снова забурлила среди степи туча красноватой пыли, под­нятая копытами коней: всадники разъезжались по своим юртам.