Глава десятая

Точно в срок собрались араты — словно призваны бы­ли в солдаты: каждый знал, в дорогу пора! Не пришел один Чорттарак.
— Этого-то что могло удержать в юрте? Ни хозяйства, ни семьи, и сам молодой. Вон Саадак — старше всех нас, детей куча, а глядите, первым явился! И что главное: я ведь с этим Чорттараком договаривался, потом уже, ког­да протрезвел он, и он сам обещался: поеду, мол, что мне дома делать! Подвел. Как это еще называется? Сам себя ограбил, — в народе говорят. Так что, будем ждать его или не будем? — оглянулся на табунщиков Шыдыраа. Никто ни слова не сказал в ответ.
— В-время такое, ж-ждать да рас-с-суждать неког- гда,— молвил Самнаар-оол.— П-по-боевому надо дела ре­шать. П-появится Чорт-тарак— в-все равно не примем его т-теперь, д-дезертира. П-поедемте с-скорей!
— Беглеца-то надо же наказать!— возразил Шыдыраа. — Как попусту по степям да по горам носиться, коня загонять — он первый, как дело делать — его и нет! По­дождите уж, пока за ним нарочный съездит.
— Ра-азберитесь с ним, дарга, без нас. Д-думаю, ему и самому не с-сладко будет, как опомнится. Э-это же один п-против всех! В-вроде классового врага. С-совесть его накажет. Мы поедем, ж-ждать некогда.
— Кто от доброй работы бежит, наказания не избежит,— присловьем народным начал Шыдыраа, но тут, должно быть, гнев перехватил ему дыхание, резкий, сухой кашель стал раздирать грудь. Положив руку на сердце, широко раскрыв рот, долго старался отдышаться Шыды­раа, наконец понемногу пришел в себя.
— Т-ты з-здоровье-то побереги, друг! — озабоченно сказал Самнаар-оол.— Г-говорил я тебе, надо в больницу ложиться!
— К новой фельдшерице я ездил — к Тоглаа, она мне лекарство давала. Жар понижает, ну, а кашель — да если бы не осердился я на этого проклятого Чорттарака, разве бы случилось такое? Пройдет, друг! — Шыдыраа даже шутить пытался, но руки выдавали, как ему плохо: свисали бессильно, словно у мертвого.
Рука человека! Что в мире сильнее тебя! Рука коммуниста, что в мире вернее тебя! Ты знамя борьбы под­няла над землею родной, ты братьев на бой собрала ради жизни иной! Рука человека, привычная к делу рука! Была мускулистой — с чего же ты стала тонка? Набухшие синие жилы несильно бурлят, как будто лучи беспощадного солнца палят и зной иссушает притоки реки Хондергей, как будто бы знойное солнце сияет над ней! Грозна в половодье, щедра ты весною, река, но время приходит, и вот ты, как нитка, тонка, подводные камни раздела жа­ра догола — не сетуй, река,— ты силу полям раздала! Рука человека, ты людям творила добро — ты им разда­рила и силу, и пот свой, и кровь!
Не мог Самнаар-оол оторвать глаз от исхудалых паль­цев друга, от его острых локтей. Перевел взор на лицо Шыдыраа и с той же, все возраставшей тревогой заметил, как глубоко запали глаза. Куда это так пристально, так углубленно смотрят они? Что видят?
— Шыдыраа, ты слышишь? — окликнул Самнаар-оол.— Сегодня же в Чадан поезжай, ложись в больницу!
— Если бы я был бездельником, — медленно и тихо, видно, давно обдуманную речь начал Шыдыраа, — если бы я сидел в своей юрте да глушил араку, да, как говорится, сгорел от пьянства, — голос его постепенно повы­шался, креп,— позор мне тогда! Но если я умер,— он так и оказал «умер», как будто уже свершилось это,— за ра­ботой, для народного дела стараясь, — кто посмеет помя­нуть меня недобрым словом? Работа да борьба — вот воздух, без которого нечем мне дышать! Умру в седле — ни­кого не опечалю: павших в бою не оплакивают! — и он звонко — словно стальные удила запели — засмеялся.
— Едет кто-то! — раздался голос.
Узун-Кулак, честно стороживший табун, никак не мог взять в толк: неужели он не ослышался, когда зачитыва­ли список, и сумонные начальники отправят его домой? Привык разъезжать на коне по аалам, почту развозить. Как теперь усидеть в юрте?  Конечно, рассуждал он, работа найдется: хлеб убирать для семей гонщиков или до­рогу строить. Только ни та, ни другая, честно говоря, не по нему была. К вольному простору привык он, к вихрю от копыт скакуна. Ворочай камни, молоти зер­но! То ли дело — табунщик, да еще при таком табуне: отборные кони, красавцы! И он решил, пока не поздно, проситься добровольцем на это святое дело: авось кто дру­гой опоздает или не приедет вовсе, мало ли что бывает. Завидная дорога впереди. Великую реку увидят гонщики, новых людей встретят, а уж наслушаются такого, что и вовек не пересказать! Да как же они могут обойтись без него, Узун-Кулака!
И он, наказав Чанчыку с Чакпажыком хорошенько смотреть за конями, пока не подъедут гонщики, пустился к месту сбора.
— Ты что это, с поста сбежал? — пошутил Шыды­раа. — Кто тебе позволил?
— Не обижайте, дарга, я не беглец, а доброволец, — с достоинством ответил Узун-Кулак. — Прошу вас внести меня в список гонщиков. Одного же не хватает, я считал!
— Слушай, друг, здоровье у тебя не лучше моего, ты же заболеешь в дороге: в Саянах высоко, даже ле­том снег выпадает. Сможешь ты летом вынести зимнюю стужу?
— Ничего, я — двужильиый. Да если летом снег и вы­падет, все равно это не зима, не такой мороз, что рот откроешь — зубы затрещат. Не век мне вековать там, на перевале, а перейти его — вот и теплей станет уже. Припас у меня с собой, седло мягкое, узда крепкая, ар­кан из бычьей кожи! Что еще нужно? Да, ведь с нами будет Саадак! С таким охотником никому дорога не страшна: он и тайгу знает, и свежатинки всегда добудет, и как от ветра, от снега укрыться в пути, подскажет! С та­ким товарищем да не поехать, как же это! Запишите меня, дарга!
Шыдыраа махнул рукой — прекрати, мол, — и Узун-Кулак смолк, а готов был уже целый доклад сделать о том, кому ехать, а кому лучше остаться в теплой юрте.
— Все понятно, товарищ Узун-Кулак,— громко сказал Шыдыраа. — Поедешь с ними. Помни: все они тоже за­писались по желанию, никого мы не принуждали. Чело­век благородное дело совершить хочет — не привязывать же его к столбу! Итак, друзья, поезжайте скорей к табу­нy, примите его у табунщиков и — в путь! Самнаар-оол будет бригадиром. О ваших семьях, детях, хозяйствах за­боту берем на себя. Урожай уберем, ни одного колоса не потеряем, обещаю!
Араты, братья, слушайте наказ! Сегодня в путь мы провожаем вас, вы поведете лучших скакунов, а завтра, может быть, родных сынов придется нам послать на смертный бой, на помощь тем, кто общею судьбой навеки связан неразрывно с нами, кто дал свободу нам, кто поднял знамя! Так будьте же в пути всегда бодры! Пускай на фронт аратские дары придут такими, как при­шли сюда,— недаром имя им народный дар! Да не страш­ны вам будут снег и зной! Не уроните честь земли род­ной.
Шыдыраа крепко пожал руки всем десяти гонщикам, и они тронулись в путь.