11. Сердце не отпускает

Сердце повелело проснуться.  Василий поднял голову от подушки и сощурил глаза, силясь определить время суток. Громадное окно теперь почти не пропускало света, столько на нем висело стикеров, листов и обрывков бумаги с записями.
Как легко на бумагу легла первая строчка, и насколько тяжелее дается каждый новый шаг к последней. Как страшно запутать и обхитрить самого себя, сказать невнятность. И наконец, когда приходит время сказать то, что хочешь сказать, приходит сомнение, а стоило ли писать столько, чтобы сказать лишь это?
И он снова и снова проходил и перепроверял свою повествовательную схему, внося поправки и дополнения. И чем больше их становилось, тем меньше окружающий мир проникал в квартиру.
Пройдя в полумраке от кровати до окна, Василий приподнял висящие на стекле листы и выглянул в неяркое облачное утро. Он поймал себя на том, что снова очень хочет обсудить все с Марком. Но тот вчера вырвался из города с боем, уйдя от пастыря.
Не то чтобы эта информация была достоянием общественности, но именно так ответили Василию, когда он спросил диспетчера, почему не может связаться с другом. Попробуй выработай здоровую реакцию на такую новость. Известие было сродни тому, как если бы Марк сел верхом на бота-уборщика и улетел на луну. Единственное, что Василий смог себе объяснить в этой ситуации — пастырь приходил не за ним.
Теперь идеи и размышления достигли своей критической массы и метались, мешая сосредоточиться на главном деле. Василий понимал, что пора начинать новый день, завтракать и садиться за текст, но не мог перестать смотреть в окно и наконец выполнить четкий план, который воображение уже нарисовало во всех деталях. Душ, завтрак, работа.
Однако вскоре он понял, что сегодня жизненно необходимо разорвать эту обыденность если не разговором с Марком, то чем угодно другим. Вот например на соседнем здании появилась какая-то яркая штуковина. Василий таких еще не видел, и она висела слишком низко, чтобы разглядеть ее с верхушки небоскреба.
«Так и будет. Я сейчас приму душ и позавтракаю, но вместо обычной работы пойду смотреть, что это такое висит на доме».
И неприятное оцепенение спало в ту же секунду, а через двадцать минут он уже вышел из дома и решительным шагом направился в сторону яркого баннера, который видел сверху.
Несколько минут Василий пытался вспомнить, как же называется то, на что он смотрит. Это явление так давно пропало из жизни горожан, что само слово стало стираться из лексикона.
«Реклама!» — наконец возликовал он, вспомнив слово.
В Плюсе и подобных ему городах производство товаров находилось в строгой зависимости от потребления, и если реклама и встречалась, то не в целях манипуляции потребителем и навязывания своего товара, а в форме уведомления о появлении или исчезновении того или иного продукта из оборота с указаниями причин и преимуществ обновления.
Но здесь реклама, как в старину, манила и приглашала узнать, что за ней таится. Яркий щит на сером здании сразу притягивал взгляд, посередине был изображен фолиант в толстом кожаном переплете, а текст гласил:
«Сегодня у каждого жителя Плюса есть уникальная возможность. Восстановленные книги древних людей станут доступны каждому! Подробности в расширенной реальности».
Василий недоверчиво скривил губы. Все звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой хоть в малой степени. Как книги уцелели так долго? Откуда они взялись именно сейчас? Будут ли они хотя бы настоящими? Все же он опустил забрало и снова взглянул на щит.
Книга теперь обрела объем и парила в нескольких сантиметрах от его поверхности. К немалому своему удивлению, рядом Василий увидел собственное объемное изображение. Текст теперь гласил:
«Отныне с первого числа каждого месяца любой желающий может скопировать себе на забрало новую книгу древних. Первая из них, «Книга джунглей» Редьярда Киплинга, уже доступна. Каждому прочитавшему три произведения от начала до конца — бонус! Ранний доступ к новой книге Василия Эо».
Продаваемый автор застыл с открытым ртом. Не успел он дописать свой бунтарский текст и задуматься о способах его распространения, как система уже начала бойкую рекламную кампанию. Начала торговать его бунтом. Сразу стало трудно по-прежнему относиться к своей работе.
«А может, это очередная уловка, чтобы я… — начал он и тут же оборвал себя. — Плевать! Они услышат то, что я хочу сказать, и остальное не важно».
Василий провел рукой по ссылке, и текст почти сразу оказался на забрале. Он решительно зашагал по улице, на ходу бегло просматривая страницы. Язык оказался не похожим ни на что виденное раньше, и страницы изобиловали незнакомыми словами. Благо стоило задержать взгляд на одном из них, как всплывало подробное пояснение.
Стало даже жаль, что почти невозможно в одно и то же время читать и писать что-то самому. Ведь текст и правда выглядел так, будто пришел из совсем другого мира.
Волевым усилием Василий откинул забрало с лица, и как раз вовремя, чтобы перед ним предстали руины станции метро. Кругом уже суетились люди и техника. Уборочные боты сметали стеклянное и бетонное крошево, грузовая техника развозила крупные обломки, а в стороне на расчищенном участке усилиями бригады строителей уже росла новая опора, там же, где была и старая. Плюс вел себя как ни в чем не бывало. Он всегда так поступал. Делал вид, что ничего не случилось, зализывал раны, отстраивал разрушенное и продолжал жить как жил.
Василию показалось, что его окликнули, и он озирался, пока снова не услышал свое имя. На крупном обломке стены сидел Тиберий Гир. Все так же собран, так же спокоен и экономен в телодвижениях. Однако что-то в нем переменилось, неуловимо, но в то же время и фундаментально. Может, такое чувство появилось из-за того, что Василий не мог представить пастыря смотрящим прямо на него или приветственно поднимающим руку, как сейчас? Любопытство пересилило опаску, и Василий приблизился.
— Здравствуйте, Тиберий. Слышал, ваша операция прошла не слишком успешно.
Пастырь лишь покачал головой. Василий увидел, что он держит на коленях настоящую бумажную книгу, заложенную единственной игральной картой.
— Из рук вон плохо. Присядете? У меня не так много знакомых в этом городе.
— Что случилось? — Василий тоже сел на поваленную стену.
— Я потерял всех агнцев, возможно, был подкуплен и, похоже, теперь я уволен.
Василий поднял бровь, услышав еще одну новость, на которую не мог толком среагировать.
— Разве пастырей увольняют?
— Я думал, что нет. Но сегодня узнал, что по какой-то ошибке в Арку ушло сообщение о том, что их пастырь погиб при исполнении вместе со всей отарой. Никто не торопится выселить меня из квартиры, все кругом делают вид, будто я здесь всегда и был.
— Мы в Плюсе это умеем. Делать вид, что так всегда и было, — Василий задумчиво покачал головой, глядя на развалины станции. — А Марк Юз правда жив?
Тиберий не стал скрывать удивления:
— Так вы знакомы? Да, был жив, когда я его видел. По правде, я не думаю, что сердце всерьез хотело, чтобы я до него добрался. Оно у вас странное.
— А каково… не быть пастырем? — спросил Василий неожиданно для самого себя.
Тиберий сначала воззрился на него, но, поняв, что вопрос задан всерьез, задумался.
— Просторно. Думать за других — тяжелое и неблагодарное дело, а сбросить с себя эту ношу — настоящее освобождение. Но вот что я скажу. Пастыря можно уволить, как оказалось. Но перестать им быть — вряд ли возможно. Ведь это совсем не только заточение и наказание. Это долг, это трудное, но достойное дело.
Василию снова стало не по себе, он ясно увидел, что Тиберий может быть свободен от своих оков и может делать все, что ему вздумается, но пастырь в нем, словно верный сторожевой пес, всегда будет настороже, будет ждать своего часа.
— Что же вы собираетесь теперь делать?
Тиберий опустил взгляд к книге и карте между ее страниц.
— В будущем мне потребуется способ, чтобы вернуться в Арку и найти мою семью. И не быть схваченным как беглый преступник при этом. А пока я здесь — не знаю. Вернусь к старому делу, может быть.
— Старому делу? — переспросил Василий.
— Я распространял довоенную литературу тогда, когда она уже была выведена из культурного пространства.
— Зачем могло понадобиться выводить из оборота всю литературу? Вы не знаете, Тиберий? — Василий с искренним интересом посмотрел на собеседника.
— Чтобы отделить нас от старого человечества. Отсечь их грехи, их ношу. Там, на страницах, осталось много всего опасного. Политика, религия, торгашество, расизм. Множество жестоких и привлекательных идей, которые и уничтожили старый мир. Будучи отделенными от истории и культуры, мы были отделены и от них. Возрожденное человечество, как оно есть.
Он говорил спокойно и уверенно, и становилось ясно, что эти слова пастырь произносит не первый раз. Как и то, почему сердце когда-то предпочло сделать его безмолвным и послушным.
— Теперь эти книги вдруг возвращаются, — Василий кивнул на рекламный щит.
— И теперь я не скажу с уверенностью, хорошо это или плохо. Знание может поднять нас на совсем другой уровень. Или уничтожить, если мы окажемся не готовы или слабы. Очень уж размякли в своем запертом мирке. Гораздо легче было судить, не вкусив ответственности.
— Все же они были куда как умнее нас…
— О достижениях любой эпохи судят по ее выдающимся представителям, а не по большинству. Так что не смотрите вокруг, древнее человечество, как и мы, часто не хотело думать и принимать решения самостоятельно.
Василий надолго замолк, задумчиво глядя в усыпанный бетонным крошевом асфальт.
— Хотите сказать, стоит делать свое дело, не оглядываясь ни на что вокруг? — наконец спросил он.
— Пока такая возможность есть — безусловно, — кивнул Тиберий.
— Как же я вам завидую, Тиберий, — сказал Василий, поднимаясь на ноги. Те уже готовы были сами нести его обратно за письменный стол. — Вы столько прочли…
— Не завидуйте. Теперь все предстоит прочесть заново.
Тиберий замолчал и повернул голову в сторону развалин, тоже молчаливо демонстрируя, что разговор до поры закончен. Но когда Василий уже довольно далеко отошел, он крикнул ему вслед:
— И не спешите хоронить своего друга! Взгляните на меня, сердце никого так просто не отпускает.
С этим он опустил взгляд и снова погрузился в свои мысли. Диалог получился странным, но Василий вновь чувствовал себя готовым взяться за работу с новыми силами. Прибавив шагу, он вызвал диспетчера. Странно, как часто он стал общаться с ней теперь.
— Я хотел бы знать, получили мои дети свои коды или нет, — коротко и четко потребовал он.
— Вы знаете, что вам не полагается знать эти коды? — спокойно ответила диспетчер.
— Я знаю правила. Так получили или нет? — раздраженно отмахнулся Василий.
— Еще нет, время не пришло, — был ответ.
— В таком случае прошу меня уведомить в тот день, когда мои дети получат коды. Это не запрещено?
— Без развернутой информации уведомить о самом событии? — последовала довольно длинная пауза. — Это допустимо.
Василий кратко поблагодарил диспетчера и ускорил шаг. По пути домой он задумался, не является ли разбитие единого социума на семьи одной из тех самых идей, которые могут подкосить основы общества. Но какой же правильной и естественной она выглядела в тот момент.