Глава шестая. Старики Сульдемы кочуют

…Той весной ниже Даштыг-Кежига стояли всего две юрты. Старики Сульдемы жили с Саванды на прежнем месте. В разгаре сев. Кусты караганника покрылись желтыми цветами. На белых ивах, наполнившихся земными соками, появились сережки, трепетавшие при малейшем ветерке.
Детей у стариков Сульдемов много. Несмотря на бедность, всех вырастили, всех поставили на ноги. Можно бы и отдохнуть. Да где уж там, переженились, разъехались кто куда. Словно зерно рассыпалось. Старики больше о Буяне, которого увели под конвоем, беспокоятся, чем о непутевом Саванды, зяте оюннаров Соскаре. Больше, чем о Хойлар-ооле, уехавшем на прииски, да так и пропавшем. И от Айны давно весточек не было. Единственное утешение, оставшееся от дочки Сузунмы – эта девочка, внучка, выросшая на руках дедов.
Даже камень, брошенный в воду, и тот оставляет след. А с тех пор, как арестовали Буяна, обвинив в контрреволюционной деятельности, за спрятанное оружие, да еще приплетя чинзе на шапке Сульдема, ничего о нем не слышно.
А Айна? Как-никак девушка, а вот уже четыре года не появляется дома. Сказала, что едет учиться, и пропала, как скользнувшая из лука стрела, как одичавшая верблюдица. Редко приносили помятые письма в растрепанных конвертах, где внучка хвалилась, что выучилась грамоте, учится на эмчи. Кое-как написанные Саванды ответы уходили в Москву и было неизвестно, дошел ли до Айны хоть один. Нынче наконец дождались очередного письма от девочки. Пишет, что работает в селе Эми. Хойлар-оол вроде туда же уезжал мыть золото. Встретились ли они?
Вроде и не болеют Сульдемы, и не одряхлели, а тревожно на душе. Хоть на самом деле никогда они не оставались одни. Ребятишки Саванды, а их больше десятка, так и вьются возле деда с бабушкой. Чолдак-Ой, единственный сын Буяна, живет далековато, и то прибегает, чтобы переночевать у деда с бабкой хоть несколько ночей. Иногда приводит с собой дочерей покойного Чудурукпая. С рассвета допоздна у стариков времени нет присесть. Так что юрта всегда полным-полна, и Сульдемы не делят, где дети Чудурукпая, где Саванды, где Буяна. Все свои, все любимые. И еда в юрте Сульдемов хоть и простая, но вкусная.
Когда в Барыке создали коммуну имени Хемчик-оола, Сульдем не вступил в нее. А вот непутевый Саванды вступил, и на тракторе научился работать. Правда, натерпелся страху после репрессий, был вынужден убрать железные буквы «Х» с копыт своего любимого Мухортого и капота трактора. Позже конь сдох, «Фурдзон» угнали в Арыг-Узуу. Саванды остался пешим и затосковал.
Руководители созданного недавно тожзема имени Энгельса тоже пока не могли заманить туда Сульдема. Вот и недавно в аал прискакал председатель партии по ликвидации неграмотности Шанна Монгуш. Спешился, по привычке сдвинул набекрень шляпу с полями. В юрте метко сплюнул в сторону очага. Поздоровавшись, соблюдя приличия, сказал осторожно:
– Тожзем, акый, – хорошее место для таких многодетных бедняков. Правда.
Сульдем не торопился с ответом:
– Погоди, не спеши, Шанна. Вот посоветуюсь с женой, там посмотрим.
А Саванды опять согласился, не задумываясь. В коммуну все нужно отдавать, все становится общим, от юрты до коня. В тожземе можно самому решить, коня или вола отдать обществу. Саванды что терять? У него скота и в помине нет.
– Я силен, мой Мухортый… – начал он, да поперхнулся, вспомнив, что коня давно нет в живых. – Я и богат, и себе не рад. Принимайте в тожзем. Я любой работе рад, да и тетушка Чамчак-Сарыг все умеет. И дети подросли, сыновья совсем взрослые. У партизана Саванды патрон-сатрон еще имеется.
Через несколько дней совсем нежданно в аал приехал Соскар с детьми и женой. Был он в шелковой одежде, и продукты привез, и араку. И – вот странно – тут же прибыли сто лет носа не казавшие из Калбак-Арыг Чээнека Даргаа-Хаа с Чочай, тоже нарядно одетые. Лошади их тоже были нагружены разными гостинцами.
Старики засуетились. Соскар-то ладно, куда он денется от родного гнезда. Дарган-Хаа, да еще с женой – совсем другое дело. Со времен манчжуров не показывался.
– Дети уши прожужжали о дедушке с бабушкой, – сияла красавица-невестка Ончатпаа.
– А мне-то как хотелось всех вас повидать, – тихонько заплакала Кежикмаа, вытирая слезы рукавом.
Невестка еще больше похорошела. Это уже не изнеженная маленькая дочка Опай чалана оюннаров, а круглощекая женщина с высокой грудью, уверенной походкой. Но те же черные глаза сверкают на белом лице, тот же задорный характер, как магнитом притягивающий людей. Улыбается, сверкают белоснежные зубы. А как говорит! Слушать и слушать хочется Ончатпу.
– Рассказывай, доченька, рассказывай, – раскраснелась от удовольствия Кежикмаа.
– Соскар так заработается, бывает, что и про еду забудет, и про сон. Все вспоминает того русского соседа, забыла, как его звали.
– Севээн-Орус, наверное?
– Он, он!
Слышится недовольный голос Соскара:
– Семен Лукич. Имя человека надо произносить правильно. Мама, правда, Ончатпаа очень похожа на Серенму?
– Какую Серенму, сынок?
– Жену Семена Лукича, Серафиму Мокеевну. Саша Губанов так сказал. Говорит, будто одна женщина, только одна тувинка, другая русская.
Хлопнула дверь юрты, вбежал Саванды, плюхнулся возле огня.
– Патрон-сатрон есть, партизан Саванды тоже есть. Как узнал, что приехали, бросил свою мотыгу, и сюда. Чымчак идет потихоньку. Я и богат и себе не рад, – поразился, заметив деспи, полное мяса. – Говорите, есть основание есть грудинку, есть повод есть курдюк?
Дарган-Хаа расхохотался первым:
– Есть основание… есть повод!..
– Дарган! Тебя не узнать! Ты моложе меня выглядишь…
– Конечно, – заметил Соскар. – Он теперь у нас хозяин тайги. Чистый воздух, лекарственные травы. Араку не пьет, табак не курит. Женился вот недавно.
Только теперь Соскар заметил, как плохо выглядит Саванды. Старше отца. Желтый нос еще больше заострился, на голове остался жалкий пучок светлых волос, глаза опухли, а губы истончились в ниточку. Бледный, будто ни капли крови в нем нет, осунулся…
По сравнению с ним Соскар как молодой бычок: шея крепкая, два кулака напоминают тяжелые песты, смуглый. Из голоса исчезли печальные нотки, которые слышались после гибели жены во время пожара. Печаль развеяла красавица Ончатпаа.
В этот раз никто не говорил о прошлом. Какой в этом смысл? Если вспомнишь, будет эта история выше горы Куу-Даг с одинокой лиственницей на вершине, не поместится в Барыке…
К завершению разговора Соскар решительно сказал:
– Мать, отец, готовьтесь.
– Куда? Что такое? – всполошились старики.
– К переезду. Мы построили вам теплый дом, – нежно сказала Ончтпаа. – Он совсем готов.
Лишь на миг просияло лицо Кежикмы и сразу посерело:
– Куда я пойду из своей бедной юрты? Что делать с этой оравой? Что будет с детьми Саванды, Буяна? Хойлар-оол и Айна тоже с пустыми руками не приедут… Как я без них проживу? Нет, нет, не могу, не просите. Сами живите на здоровье в теплом и светлом доме.
Кежикмаа заплакала. Все сидели, растерянные.
Назавтра уговоры продолжила жена Дарган-Хаа Чочай. Еще недавно она пасла скот зажиточных людей, доила коров, мяла шкуры. Росла сиротой, не было у нее ни сестер, ни братьев. Потом встретила мужчину вдвое старше, стала его женой. Семья обзавелась юртой. И хоть Дарган-Ха почти безвылазно сидит в своей тайге, народ дивится: Чочай рожает одного за другим, ровно коза.
– Переезжайте, тетушка, – убеждала она Кежикму. Не бродяжка, ждущая подачки по аалам, замужняя детная женщина просила, и голос ее был тверже и увереннее. – Сколько можно нянчиться с внуками. Все встали на ноги. Теперь будешь водиться с моими детьми, кадам. Смотри, какие они: будто желторотые птенчики. Нет нигде стариков с такими добрыми руками, как у вас с Сульдемом.
– Не перевал перейти, не речку переплыть, – поддержал жену Дарган-Хаа. – Ну что за расстояние между Даштыг-кежигом и Кошкелиг-дагом? Рукой подать. Если боитесь, что в доме будет жарко, давайте вашу юрту поставим рядом. Не понравится – обратно вас привезем.
Старик Сульдем, с шумом пососав старую трубку из таволги, погладив козлиную бородку, наконец веско произнес:
– Переезжаем.
Чымчак-Сарыг, хоть и женщина, но все равно Саванды. Заплакала навзрыд. Она несколько раз на дню, бывает, затоскует, заволнуется, а через некоторое время опять улыбается. Люди удивляются – как ребенок, глаза на мокром месте. Как эта женщина умудрилась нарожать детей, уму непостижимо.
– Сами уезжайте, – вдруг вскрикнула она. – Вы подумали, каково будет моим детям без дедушки и бабушки?
Но раз Сульдем сказал слово, оно – как зарубка на дереве.
Переезд – пустячное дело, если есть сильные мужские руки. Вмиг старая юрта Сульдемов осела. Дээвиир, ынаа легли наземь, волы были запряжены, а утварь погружена. Вскоре под плач детей и лай собак процессия тронулась.
Чымчак-Сарыг все тараторила вслед:
– Негоже старикам оставлять насиженное место…
– Негоже говорить лишнее, если имеешь язык, жена, – мягко сказал Саванды. – Тем более, если имеешь аал и детей.
Хоть и непутевый Саванды, но неглупый.
Чымчак-Сарыг окинул взглядом свою одинокую юрту, вытерла рукавом слезы. Остались лишь самые младшие. Старшие, кто пешком, кто верхом, отправились провожать дедушку с бабушкой. Странно, что деды и внуки больше привязаны друг к другу, чем родители и дети. Так странно и мудро устроил всевышний. Может быть, лишь поэтому род людской не прерывается.
Чымчак-Сарыг вышла из юрты с деревянным ведерком. Без слез, сияя лицом, она шептала:
– Оршээ, пусть будет гладкой дорога стриков, пусть очаг их всегда ярко пылает. Пусть хорошо им живется на новом месте, пусть будут здоровы дети. Пусть скот будет жирным, пусть всегда будет у них молоко!
Держа в одной руке ведерко с молоком, в другой она сжимала ложку-девятиглазку с треснувшей ручкой, и молочные брызги летели вслед уехавшим.