Галина Принцева. Переводы

Монгуш ОЛЧЕЙ-ООЛ

* * *
Преодоленье силы урагана —
борьба за жизнь.
Пусть ты устал до дрожи,
идти не можешь и дышать не можешь,
и вместо сердца кровяная рана —
иди вперед.
Стремись вперед упрямо,
ведь ты в пути —
и, значит, есть надежда.

… Там огонек любви сияет нежно,
там сына окликает тихо мама,
старуха-мать ему еду готовит,
дитя весенний луч руками ловит…
Там — жизни свет.
Не надо — по теченью,
не надо — без борьбы и без страданий.

Я вышел в путь однажды утром ранним,
а завершаю — вечером осенним.
Подобно всем, пришел к своим итогам
и выпестовал, в муках семикратных,
свое простое счастье…
Как немного!
Как много —
если вдруг взглянуть обратно.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Когда я родился на этой земле —
заплакал, как тот, кто впервые в седле.

Но мать меня на руки нежно взяла
и тихую песню свою завела.

Вскормила, вспоила и силы дала,
и в руки вложила судьбы удила.

С тех пор я не плачу. Напев-чародей,
навек причеканил ты к жизни моей

удачу, и славу и радость любви:
«Орленок мой первый, счастливо живи!»

Но годы бегут, но состарюсь и я
и глянет душа за предел бытия,

и время настанет, и час мой пробьет,
и матушка к сыну проститься придет,

и песня ее зазвучит мне вослед
щемящей отрадою прожитых лет.

УДИВЛЯЮСЬ

Не в тихой заводи судьба взяла начало.
Бывало всякое.
К последнему причалу
теченье времени
уносит жизнь мою,
но удивляться не перестаю.
Пришла беда.
Предельным напряженьем
из крайности такого положенья
не выбраться.
Смирись, удел таков.
Ищу совета в томике стихов.
Перелистав любимые страницы,
вновь должен был
счастливо изумиться:
сто лет тому назад большой поэт
дал четкий, умный, дружеский совет
предвидел, что ли, он вопросы эти
тувинца
из двадцатого столетья?
Согрела сердце добрая рука,
протянутая мне издалека.
И понял я:
нет, не во имя славы
писал стихи он,
гений величавый,
гигант,
душою щедрый человек,
так просто подруживший
с веком — век!

* * *
Стала ты ровной, тихой, счастливой.
Строг и нежен очерк лица.
Звонкого смеха былые приливы
светят улыбкою молчаливой.
Как ты прекрасна — вполне, до конца!

Он к нам идет, мальчик весенний,
он зреет под сердцем матери милой.
Я встречу его. Малыш, с новосельем!
Пусть будет наш дом полон веселья —
дом, где любил я
и ты любила.

* * *
Деревца посажены в саду
позапрошлой позднею весною.
А сейчас — смотри! — стоят в цвету,
укрывают детвору от зноя.

И не надо спрашивать о том,
кто здесь спину гнул давно когда-то.
Человек богат своим трудом,
и добро не требует оплаты.

* * *
Маленькая, милая моя!
Мог часами любоваться я
играми твоими,
лепет нежный
слушать бесконечно,
луч мой вешний!

Засмеешься рядом — и полны
дни весенней, ясной тишины.
Сердце их торопится-считает:
дочка всем на радость подрастает.

* * *
Есть у полночи темной предел.
Есть у светлого полдня предел.
Жизнь моя завершает свой круг.
Жизни тоже положен предел.

Горше нет — навсегда уходить.
Как мучительно хочется — быть!
Но извечен природы закон —
не годится глаза отводить.

Жизнь моя, ты была хороша!
Вновь хотел бы тебя, не спеша,
пролистать.
Неоплатен мой долг.
Не нищай напоследок, душа.

Кара-оол НАТПИЙ-ООЛ

* * *
Рассвет придет —
и сонная трава,
легко вздохнув, обронит наземь росы.
Так я роняю чуткие слова
на белый лист бумаги безголосой.
И вновь душа прозрением жива,
с бесценной этой ношей расставаясь.
Извечный круг.
Душа.
Слова.
Трава.

Зенит весны.
Рассвет зеленый мая.

* * *

Снега.
Снежинки.
Падайте неслышно.
Укройте землю ровно и светло.
Октябрьских дней узорное тепло
венчая белоснежной легкой крышей.
Рожденного в горах зовут снега
и путаница тайных троп звериных.
Охотников, в кружок сидящих чинно,
кровавит жар лесного очага.

Огонь родной земли, храни и грей.
И вечен будь.
Но сбереги мне малость:
от вешних лебедей любви моей
под сердцем льдинка колкая осталась.

Залечат рану холод и простор,
и белый снег, что овевает землю,
тайгу,
и степь,
и цепи синих гор —
все, что душою зимнею приемлю.

* * *
Вновь птица в солнечной листве
поет о жизни быстротечной.
А я, валяясь на траве,
размеры пестую беспечно.

Настанет миг,
остынет след.
Никто назад не возвратится.
Но пела птица.
И поэт
низал стихи
и слушал птицу.

Виктор САГААН-ООЛ

МАСТЕРСТВО
Природа мудрая,
медлительный ваятель —
всего земного вечный созидатель.
И человек, и звери, и цветы —
итог ее великой простоты.
Деревья, травы, птица и звезда —
плоды ее бессменного труда.

Я — человек.
Беру холодный камень
и в недрах камня зажигаю пламень
стремления,
страданья,
бытия.

Гори, душа бессмертная моя!
Живи, мое дитя, мое творенье —
скульптура,
полотно,
стихотворенье.

Я — мастер.
Никогда не ошибусь,
коль у природы-матери учусь.

СКАЖУ ТЕБЕ, ТУВА

Авай, ты не нашла тряпицы старой,
чтоб первенца согреть и убаюкать,
и плакало дитя, не умолкая,
явившись у родного очага.
Авай ушла покорно и устало,
когда взяла ее худую руку
беда непоправимая, слепая…
Сиротства доля — как полынь, горька.

Но подрастал я быстро и упрямо,
ребячьей жаркой силой наливаясь,
испачкан смуглой пылью нищей юрты,
себе в беде погибнуть не веля —
ведь стала доброй, изобильной мамой
ты, о земля, навеки мне родная,
очаг мой беспредельный и приютный,
тувинская любимая земля!

Кипучие, целебные аржааны,
из недр твоих победно устремляясь,
верша свой древний колдовской обычай,
здоровью послужили, красоте.
Могучих кедров солнечные кроны,
широкошумно надо мной вздымаясь,
враз осыпали лакомой добычей
и робкий взгляд учили высоте.

И я венец ярчайших слов сплетаю,
взрастив их благодарною душою —
за все твои великие заботы,
за то, что сохранила жизнь мою.
Пусть никогда они не увядают,
звуча над необъятною страною.
Прими мою сыновнюю работу,
мой край, в котором вырос и пою!

ЗАЧЕМ ПРИЛЕТЕЛА ТЫ?
Ласточка первая,
птаха весенняя,
вестница светлого воскресения,
вновь из полуденных стран прилетела,
тысячи трудностей преодолела.
Поторопилась ты, храбрая птица!
Видишь, как тяжкая туча клубится?
Градом ударит
и ливнем снесет
перьев комочек с небесных высот.
Но отвечала певунья отважно:
— Не самолетик я хрупкий, бумажный!
Крепко сердечко
и крылья быстры —
славно в гостях у грозы,
у сестры.
Молнии светлой ловя отражения,
в вечном стремлении,
в вечном движении
выстрадав звонкую песню свою,
я к вам вернусь — и опять запою!

МЕСЯЦ АПРЕЛЬ
Пришел апрель,
растаял белый снег —
и вешняя вода берет разбег.
Тревожный первый ветер в окна бьет,
и птица песню первую поет,
и почки на деревьях тяжелы —
совсем чуть-чуть осталось до жары.
Надолго спрятав лыжи и коньки,
хохочут во дворе ученики,
стартует чей-то друг, велосипед,
в залог отменных будущих побед.
В скворечник новый, что устроил я,
уже вселились старые друзья —
семья,
мои знакомые скворцы.
Там скоро будут подрастать птенцы.

Апрель пришел.
Весенняя душа,
как юная невеста, хороша.

ВСТРЕЧАЕМ ВЕСНУ
Сквозной мой, зеленый мой лес молодой,
с кипеньем черемух над буйной водой,
со щебетом птичьим, с камланьем зверей,
с совиными кличами в блеске ночей!
Все долгой зимою хотели тепла.
От первого зноя земля весела,
Зажжет пестроцветный душистый ковер,
по зелени чистой — жарковый узор.

Ожили аалы, звенит детвора —
настала ее золотая пора:
весна долгожданная,
гостья желанная,
прищла
словно мама —
красива, добра.

Чургуй -оол ДОРЖУ

* * *
На вершине туманы,
словно овцы, белы.
В дали синие снова смотрю, одинок.
Острой свежестью душу обдаст ветерок.

Гор бескрайних кристаллы,
изломы,
углы,
и покой,
и смиренье,
и нет суеты –
словно вечности суть наконец я постиг.

Шорох ветра.
И крови удары чисты.
Неделим бытия заповедный родник.

* * *
На закате родясь, хлынул ливень жестокий.
Как хлестал, как умчался, неистовый, прочь!
Зажигает, как звезды, алмазная ночь
На притихшей листве капли блеском глубоким.

Зыбкий свет, свет последний угасшего дня,
лег тончайшим лучом от тебя до меня.

Расставания нашего вечер далекий.
Уезжаешь. Грустна. Обещаешь любить.
Твой автобус — как льдинка в ночи одинокой.
Сколько лет пролетело — не забыть, не избыть.

Дальний свет, свет печальный бессчетных ночей,
он не твой и не мой — он давно уж ничей.

Отчего же сегодня вечерней порою
всех несказанных слов так мучительно жаль?
И вернулась любовь, и нетленна печаль,
и опять я спешу за дождем и судьбою.

По далеким следам, по любимым следам —
к заплутавшему счастью с бедой пополам.

* * *
Судьба моя, сегодня ты сурова,
а завтра будет все наоборот —
что ж, к мудрости такой бреду я снова,
Как к водопою старый конь бредет…

О, как мы все надеемся на лучшее!
Хоть жухнут листья, пряча мерзлоту —
но дремлет иней, талую излучину
в декабрьском сне лелея, как мечту.

Ну, а душа? В извечной круговерти
то безутешна, то, как май, светла.
И новый смысл грядет за гранью смерти
по мановенью света и добра.

Исчезнут наши юные надежды,
растают легкой дымкой поутру —
но вечна жизнь.
И знак весны — он прежний:
смятенье верб на солнечном ветру.

Черлиг-оол КУУЛАР

* * *
Во сне я плавал на плотах бобровых.
Какие нежные для голых ног моих!
Проснулся — вижу: вот песчаный берег,
и девушек нагих, русоволосых
пьянящий смех и легкие улыбки,
что звоном отражаются в воде.
А я чужой, чужой, как жеребенок
на берегу синеющего моря.
В душе моей так тихо, заунывно
кобылы злое молоко течет.

… Я что — уснул сентябрьской темной ночью?
Пришла ты, осень моей долгой жизни?
Зачем ты?
Как ты страшно непохожа
на дальний берег тот,
на тот, бобровый…

* * *
Сегодня жизнь — паутина.
Мне кто-то готовит пропасть
темную впереди.
Недруг неуловимый,
многоликий, единый —
навек с дороги уйди!

За пазухой держишь камень,
бредешь безмолвною тенью
и ждешь за каждым углом.
За что ты хочешь ударить,
остановить мгновенья?
Я не ищу забвенья,
жизнь — мой любимый дом.

Убийца слепой, безымянный,
крадешься ко мне издалека,
считаешь дни и грехи.
Но, смертной тоской обуянный,
под знаком грозного рока,
я ускользнуть попытаюсь
и дописать стихи.

* * *
Сижу у костра.
Словно снежное перышко, прядь на виске.
Томительно веет предзимьем из дальних осенних глубин.
Собака рыжа на прибрежном и смуглом песке.
Ты дремлешь, мой пес. И сижу у костра я один.

Здесь листья летят золотым бесконечным дождем.
Там — песня марала, что громко подругу зовет.
Возьму я манок, знак подам — и чуть-чуть подождем:
красавица леса сейчас на поляну придет.
Стрелять? Не стрелять?
С дрожью в сердце касаюсь курка.
Касаюсь курка с дрожью в сердце.
Стрелять? Не стрелять?
Плывет венценосно, дика и прекрасно строга.
И я не стреляю.
Ну как тут себя понимать?
Ступай, уходи в бесконечные дали тайги,
в родные просторы, что душу мне лечат и жгут.
Звучит, замирая, пьянящий напев амыргы,
еще раз напомнив, как возраст мой долог и крут.
И вновь оглянусь я на бодрую юность свою,
и сердца коснется гортанный маралий хомей.
Как горький напиток, душой оробевшею пью
любимые лица навеки ушедших друзей.

Сижу у костра.
Словно снежное перышко, прядь на виске.
Томительно веет предзимьем из дальних осенних глубин.
И жаркие листья лежат на прибрежном и смуглом песке.
И дремлет мой пес.
И сижу у костра я один.

Зоя НАМЗЫРАЙ

АБХАЗИЯ
Как необъятен и безмерен
твой зной небесно-голубой!
Кипя, летит на жаркий берег
зеленопламенный прибой.

Край полуденный, первозданный
прозрачной дымкою объят,
и душу обдает дурманом
плантаций чайных аромат.

Многоязычье, многоцветье,
природы щедрые дары…
Как грецкие орешки, дети
от солнца лаково-смуглы.

И словно из восточной сказки,
навек отвергнув суету,
несут таинственно абхазки
свою земную красоту.

Здесь берегут и честь, и дружбу,
здесь люди сердцем высоки…
И вот опять мой дух разбужен
немым течением строки.

Абхазия, сестра меж нами,
кровинка родины моей,
как бережно коснулась память
твоей души, твоих людей!

Болат МААДЫ

* * *
Кузница трудяги-отца —
колокол детства моего!
Звон металла в его руках —
силы людской торжество!

Матушки нежной милый напев
помнит душа старика, поседев.
Два начала в песнях моих —
сила и нежность питают стих.

* * *
Нет, счастье и беда
изведаны не зря.
Стихи свои слагаю,
жизни их даря.
Песчинка маленькая
в космосе людском,
угадывал всегда
священное в земном.
Священен человек —
от века и навек.
Священен для него
любви высокий свет,
и песни колыбельной
чистые слова,
и первая трава,
и неба синева…

Зоя АМЫР-ДОНГАК

Как дерево, убитое грозой,
покинутым, обугленным обрубком,
безмолвно, бездыханно и безруко
склоняюсь перед властною судьбой.
Как маленький, растерянный щенок,
у ног чужих мечусь, мечусь нелепо,
вымаливая то ли корку хлеба,
то ли хозяйский ласковый кивок…

Уши мои забиты песком,
глаза завязаны грязным мешком,
душу навек испоганила
сажи черная тень.
Ну, нет! —
оживу, разогнусь и сброшу
эту невыносимую ношу,
и снова, меня ослепив, улыбнется
жизни бескрайний день.

Сайлык ХОМУШКУ

МАМА, ТЫ – НАША ЗВЕЗДА
Над светлой колыбелью тишина.
И эти руки легкие нежны,
и эта песня чистая нежна —
нежней, чем дуновенье тишины.
Ты отведешь от нас глаза беды
извечным материнским колдовством.
На небе загорелись две звезды —
и вновь над человеческим ростком
ты занята прекрасной ворожбой:
накормишь,
обогреешь,
сбережешь…

И никнут перед светлою тобой
и черный грех,
и ласковая ложь.

Игорь ИРГИТ

* * *
Как пусто ты взглянула на меня.
Как жутко, как безмолвно — тьмой беззвездной.

Ушла, чужая, на исходе дня
дорогой первоснежною, морозной.
И ни воспоминанья, ни следа.
Ты, морок зимний, кончишься ль когда?

Мне страшно одиночество твое.
Душе любви, иззябшей, бесприютной
кто отворит приветное жилье,
согреет состраданием минутным?

А вдруг, иной судьбы устав искать,
в свое гнездо вернешься ты опять?

* * *
Мои стихи — наставники мои.
Живую душу с ними обретаю.
Смеяться всласть и молча плакать — знаю,
меня учили, мудрые, они.
Мои стихи — и плоть моя, и кровь.
Как сыновей, веду их за собою,
гордясь их беззаветным, четким строем:
их пестовала строгая любовь —
моя любовь к содружеству людей,
где я, поэт, лишь капля в вечном море
бескрайней жизни. Радости и горя
мне выпало и больше, и полней.
Как хлестко ошибался, мучась, я!
Сто раз над каждой строчкой, каждым словом…
Но был упрям, и смысл рождался новый
на грани ремесла и бытия.
Мои ошибки — и стихи мои,
мой и ответ за них. Перед собою,
перед людьми.
Им жить своей судьбою —
без горестных сомнений и в любви.