Шимит ищет мать

Проснувшись, Шимит удивленно окинул взором комнату общежития. Ни души. Все кровати убраны. Тишина. Он посмотрел в окно. Снег запорошил ветви кедров. На улице настоящая зима!
Взглянул на часы: восемь. «Значит, проспал, — подумал он. — Ах, они сорванцы! Удрали чуть свет, а меня не разбудили. Я тут сплю, а они, наверно, уже позавтракали и спешат на репетицию к новогоднему концерту».
«Но я-то не сознаюсь, что спал, — рассуждал Шимит. — Я скажу, что слышал, как они переговаривались у моей кровати…»
Шимит хотел вставать, но тут же подумал: «Сегодня воскресенье, торопиться, в общем-то, некуда, посплю еще часок».
Он набросил на голову одеяло, закрыл глаза и с наслаждением потянулся, вслушиваясь в необычную тишину общежития.
«Мы с Онермой наденем маски маралов, — мечтал Шимит. — Весь вечер будем танцевать! Ребята тоже будут в масках. Кого только там не увидишь: и антилоп, и журавлей, и медведей. Тесно будет в зале, но зато шумно, весело… И обязательно зазвучат чудесные вальсы: «Улуг-хем», «Лесное море» и «Ветерок колышет поле».
Мечты о предстоящем празднике отогнали сон. Шимит вскочил и побежал умываться на первый этаж. На обратном пути он остановился на лестничной площадке и по привычке пошарил рукой в ячейке ящика для писем, той самой, над которой была обозначена буква «Ш». Там оказался маленький пакетик — телеграмма. Шимит никогда еще не получал телеграмм, поэтому вначале не поверил своим глазам. Но телеграмма была адресована действительно ему. Он нетерпеливо разорвал пакетик и вздрогнул. Слова, напечатанные на листке синей бумаги, были тревожны:
«Вылетай поиски мамы. Пять суток не возвращалась костру. Ищем. Айма».
Торопливо одеваясь, Шимит думал: «Что же могло случиться? Пять суток! Целых пять суток!»
Перед его глазами одна за другой мелькали картины окрестных мест колхоза Кунгуртуга, ближние и дальние хребты, озера и речки, которые хорошо знакомы ему с раннего детства. Слова «пять суток» вызвали в памяти страшные минуты: три года тому назад такая же весть пришла в их семью. Не вернулся с охоты отец. А ведь он был известный, самый опытный в районе охотник. Неужто и мать постигла такая же участь?
«Нет! Не может этого быть! Хотя… Отец был сильным человеком, и все же медведь его одолел. Мать слабее его…»
«Не может этого быть! — отогнал Шимит назойливую мысль. — Мать очень осторожна. Она не стала бы рисковать, как отец. И все же надо спешить. Когда будет самолет?»
Шимит опять спустился на первый этаж, где висел телефонный аппарат, набрал номер аэропорта и услышал ответ диспетчера:
— На Кунгуртуг самолет вылетает в девять сорок. Билеты есть, но немного. Поторопитесь.
«Где взять денег на билет?» Он нащупал в кармане три рубля, свернутые фантиком. «Что делать? На три рубля далеко не уедешь».
Тут он вспомнил, что один из его товарищей получил из дому денежный перевод; побежал в комнату, нашел деньги и написал записку, что взял их на билет. Затем накинул пальто и, схватив лыжи, выбежал из общежития.
… Самолет поднялся и взял курс на восток. Он парил над руслом реки Каа-Хем, что протянулась между хребтами гор. Эти места знакомы Шимиту. Но сейчас строгая красота тувинской зимы проходила мимо его глаз. В голове была лишь одна мысль: «Почему самолет летит так медленно?»
«Совсем незаметно движения! — думал Шимит. — Словно стрекоза над болотом — дрожит, а висит на одном месте!»
И опять вспомнил о матери: «Может быть, она заблудилась? Да нет же! Разве может заблудиться в тайге человек, которому с детства привычны все лесные тропы? Всего вернее, она просто-напросто погналась за ценным зверем, а тот увлек ее к дальним хребтам. Следы долго свежими оставаться не могут. Поднялся буран — вот и нет их. Попробуй найди человека по следу! И все же непонятно: как она может жить уже пять суток без еды? В телеграмме сказано, что не вернулась к костру. Значит, пищу с собой не брала. Ай-ай! Неужто случилась беда? Вдруг лыжи сломались? Но почему она не разожгла костер? По костру давно бы ее отыскали…»
Когда под крылом самолета поплыла темная тайга, Шимит невольно приник к окну, стараясь рассмотреть каждый отрог, каждую впадину. По старой охотничьей привычке он «читал» жизнь тайги: вон на том хребте совсем недавно погулял буран — обнажились черные камни; а вон там синеют свежие сугробы… А на дальних горах недавно прошел тихий снег: леса словно укрылись теплой дохой из козьего меха.
В верховьях русло Каа-Хема, сжатое между темными силуэтами скал, сужается. С самолета хорошо заметно горячее дыхание беспокойной реки: курится парок над полыньями, все еще не покоренными морозом.
В течение многих месяцев учебы в музыкальном училище не было ни одного дня, чтобы Шимит не вспомнил каахемские просторы Тере-Хольской долины, ее обильные леса, величественные лиственницы и гордые кедры. Он любил эти места, богатые всевозможной дичью и яго­дами. Он тосковал по родному краю.
Но сейчас Шимит был угрюм. Ничто не веселило его. Никак не мог он отвлечься от тревожного вопроса: «Что случилось с матерью?»
С аэродрома Шимит опрометью помчался к сестре Айме. Сестра изо всех сил старалась скрыть тревогу. Она даже пыталась улыбнуться, но заплаканные глаза и печальный голос выдавали ее. Шимит понял, что от матери до сих пор известий нет.
Айма подала ароматный чай с молоком. Она знала, что брат любит такой чай и, наверно, соскучился по нему, потому что в городе-то молока яка не найдешь. Но он пил с равнодушным видом и все думал: «Я вот сижу тут в тепле, чай распиваю, а она, может быть, взывает о последней помощи!»
Ему даже почудилось, что он слышит голос матери: она сказала какие-то знакомые, очень знакомые слова, и голос ее был мягким и добрым…
Сестра рассказала, что пятеро колхозников — муж Аймы, парторг и комсорг колхоза — в сопровождении двух опытных охотников ушли на поиски, но пока никаких результатов нет.
Выслушав сестру, Шимит вышел во двор, отыскал в кладовой старый дробовик, взял рюкзак, наспех собранный сестрой, встал на лыжи и, не теряя времени, отправился в тайгу.
Сестра говорила, что мать ищут где-то около старого костровища охотников. Но пока еще никто не отважился отправиться к дальним хребтам Харалдар. Еще тогда, когда он только что получил телеграмму, в голове мелькнула мысль, что мать именно там…
О приезде Шимита никто, кроме сестры, в поселке не знал. А сестра сидела дома с малолетним Юрием и не могла сообщить о приезде брата даже соседям.
Тем временем Шимит мчался на лыжах к хребту Харалдар. Это излюбленное место здешних охотников. Там есть шалаши. Многие из них были сделаны его отцом и матерью. Шимит тоже любил эти величественные горы и лесные гущи, утопающие в снежных сугробах.
С самой высокой вершины хребта, как на ладони, предстает весь район. А ночью звезды отсюда можно видеть не только на небе, но иногда и на земле: это костры охотников. Днем костров не видно, но видно множество дымков над тайгой. На западе от вершины течет река Алдын-Суг — Золотая река. На юге — Монгун-Суг — Серебряная река. В долинах двух этих рек несметное число ручейков и затонов.
Шимиту не терпелось взобраться на высокую вершину хребта Харалдар. Он полагал, что оттуда тайга покажется прозрачной, да и он сам будет хорошо виден всем, кто внизу.
Легко отталкиваясь палками, не останавливаясь ни на секунду, Шимит несся вперед, вглядываясь в снег: нет ли свежей лыжни.
А время шло. Уже наступили сумерки.
К вершине Харалдар путь был проложен много лет тому назад. Но это был длинный путь. Это был окольный путь. А Шимит решил идти напрямик, по бездорожью.
«Пусть будет темно, — думал он. — Это даже лучше. В темноте легче издали заметить костер. Если мать где-то здесь, я ее наверняка увижу. А если успею до рассвета добраться до вершины и разжечь там костер, будет совсем хорошо!»
Когда подъем стал круче, Шимит запыхался и на несколько секунд остановился, чтобы передохнуть. Но попусту терять время он не хотел и снова пошел вперед, превозмогая усталость.
И вот, наконец, отрог хребта. Шимит увидел знакомую седловину. Предстоял спуск.
«Эх, ринусь на полной скорости вниз и перемахну с этого отрога прямо на тот! — принял он решение и изо всех сил оттолкнулся палками.
В ушах свистел ветер. Лыжи яростно рассекали снег. Шимит ничего не видел вокруг себя. Все перед глазами слилось, и, если бы не палки, едва касавшиеся сугробов, ему могло показаться, что он летит как птица в воздухе. А скорость все нарастала.
Только было хотел он притормозить, как вдруг что-то ударило в лицо, рвануло вперед, и он полетел голо­вой в сугроб. На какое-то мгновение он потерял сознание. Но тут же очнулся и стал выкарабкиваться из снега.
— Эх, какой же я дурак! — Шимит схватился за голову. Наконец-то он понял, что случилось непоправимое: на правой ноге вместо лыжи был жалкий обломок.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, он принялся разгребать снег, а когда извлек из сугроба остатки лыжи, в отчаянии воскликнул:
— Набитый дурень! Что я натворил?
…Долго стоял растерянный парень на склоне горы, не зная, что предпринять. Почувствовал боль в лодыжке. «Наверное, перелом», — испуганно подумал он, но решил, что только растяжение. Он снял с ноги оставшуюся целой лыжу и крепко вбил ее в снег. Затем вздохнул и, прихрамывая, побрел вперед. Он отважился идти к вершине Харалдара пешком!
«А может быть, и с матерью такое же приключилось?» — думал Шимит, осматриваясь по сторонам, все еще не теряя надежды увидеть хотя бы дым от костра. Но кругом было уже темно. Он машинально передвигал ноги, превозмогая усталость. Подъем стал еще круче. Но самая трудная часть пути была впереди. В довершение ко всему он вдруг почувствовал, что сбился с намеченной дороги и бредет не по седловине, а около подножия высокого отрога.
«Это уже совсем плохо!» — подумал Шимит, хмурясь.
…Наконец ноги отказались идти. Шимит остановился около высокого сугроба и присел. Стояла мертвая тишина. Кругом — белое однообразие.
И вдруг где-то очень близко словно пробежала тень. Шимит прислушался. Снег катится мелкими комочками вниз по склону. Это, конечно, не случайно. Видно, действительно кто-то бродит вблизи.
Шимит вскочил на ноги, всмотрелся в темноту: какое-то крупное животное неслось вверх, а за ним вдогонку бежала стая волков.
Неприятный озноб пробежал по телу. «Если этот крупный зверь сбежит от них, — подумал Шимит, — чего доброго, они набросятся на меня».
Шимит сбросил с плеча ружье и выстрелил прямо в стаю волков. Но что мог сделать дробовичок, заряженный мелкой дробью? Звук получился слабый, и волки не испугались его. А ведь они находились так близко, что были слышны их шаги и лязганье зубов.
Шимит выстрелил еще раз и закричал что было сил, но голос его в этой пустынной местности казался слабым и беспомощным. И все же волки навострили уши. Они еще злобнее залязгали зубами. Шимит привлек их вни­мание. Почти вся стая остановилась шагах в десяти от человека, попавшего в беду.
Шимит напряг все силы. Он понимал, что единствен­ное его спасение — спокойствие. Иначе неминуемая гибель!
«Если не напугаю их криком и выстрелами, — думал он, — эти подлые твари сами нападут на меня».
Сердце заныло. «Мать где-то ждет помощи, а я сам, кажется, попал в лапы смерти. Глупо, совсем глупо! Но без боя не сдамся! Буду стрелять в проклятых! Буду бороться изо всех сил!»
Думая так, Шимит приободрился и вытащил из кар­мана складень. Но это «оружие» не больше обыкновенного шила. Разве с ним устоишь против стаи волков? Он судорожными движениями пошарил по карманам. Нащупал газету и спички. Обрадовался: «Хорошо, что в порту купил газету. Как она теперь кстати!» Чиркнул спичкой, зажег кусок газеты и закричал что есть мочи:
— Э-э-эй! Кэ-куу! Сюда! Сюда! Стреляйте скорее! Здесь волки!
Он рассчитывал на то, что обманет волков: мол, вблизи еще есть люди. Едва ли волки поняли его затею. Пламя от вспыхнувшего листка газеты немного напугало их, они на несколько шагов отступили. Но газета сгорает быстро. Через минуту голодные звери опять при­близились к краю скалы, за которой находился Шимит. Он теперь ясно различал зловещие зеленые огоньки их глаз. Шимит поджег оставшуюся часть газеты, бросил ее в снег, снова закричал, а сам побежал к противоположному краю скалы.
Два волка бросились за ним, но столкнулись и, остановившись, окрысились друг на друга. Это спасло Шимита. Он успел спрятаться за угол скалы и думал, что еще можно сделать, какой еще можно найти выход из положения…
«Теперь стрелять нельзя, — решил он. — Убить не убьешь, а если поранишь хотя бы одного, вся стая озвереет. Тогда конец! Лучше всего как-нибудь подпустить одного из них на близкое расстояние, так, чтобы стрелять прямо в рот. Тут уж наверняка убьешь. В стае у них есть вожак. Хорошо бы уложить его. Тогда и остальные испугаются. Еще бы хоть одну газетку! В рюкзаке-то есть. Но как уловить момент, чтобы ее вынуть?»
Прижавшись спиной к скале, Шимит присмотрелся к темноте и зорко следил за каждым движением волков. А они, все более и более уверенные в легкой добыче, не спеша приближались, сверкая зелеными глазами.
И вдруг… метнулись в сторону!
Шимит замер. Прямо на него шел огромный, темный зверь.
Сердце забилось. Мелькнула мысль: «Это он, Даг Ээзи — хозяин гор, медведь!» В глазах потемнело, руки ослабли и задрожали. Шимит понял: «Теперь погиб!»
Невыразимый ужас охватил Шимита, когда огромный зверь остановился шагах в двух и обдал его горячим дыханием. Затем глухо хрюкнул и подошел вплотную.
Но вот мягкая шерсть коснулась лица Шимита — и все стало ясным, жизнь вернулась к Шимиту, от радости на глазах выступили слезы. Не Даг Ээзи, не медведь этот огромный, черный зверь. Это старый четвероногий друг, великан Иргек, большой як с мохнатой, теплой шеей.
— Дорогой мой! Верный мой Иргек! — залепетал Шимит. — Ты настоящий Даг Ирген, ты вовремя пришел…
Прижавшись к шее животного, он слышал, как гневно стучит сердце могучего яка. А тот вдруг отпрянул, сердито хрюкнул, повернулся в сторону волчьей стаи и, грозно выставив рога, шагнул вперед. Несколько минут назад волки совсем обнаглели и были готовы идти в атаку. А теперь, заметив могучего яка, трусливо отбежали подальше.
— Ага! — торжествующе закричал Шимит. — Струсили! Поджали хвосты, проклятые!
Порывшись в рюкзаке, он нащупал тонкий сыромятный ремешок из шкуры дикого козла, быстро свернул его в петлю и набросил на рога яка. Иргек еще теленком знал, что такое узда. Он замотал головой, словно одобрял действия Шимита.
«А может быть, мы рано торжествуем победу? — по­думал Шимит. — Ведь волки и не собираются уходить.
Голод, пожалуй, вынудит их нападать. Они могут нас окружить. Будет плохо, если хотя бы одному из них удастся сзади наброситься на моего друга Иргека и вонзить зубы в его спину…»
Но пока звери нападать не осмеливались. Уходить тоже не хотели, только злобно огрызались друг на друга и перебегали с места на место. Перед глазами человека и его верного друга яка мелькали зеленые точки. А до рассвета было еще далеко…
Много лет назад, весной, когда Шимит только что окончил первый класс, мать принесла из леса малень­кого черненького сарлычонка[1]. Это было рано утром. Шимит еще не встал с кровати. Но он не спал и слышал, как мать сказала:
— Посмотрите, что я добыла сегодня на охоте! Вижу — среди осинника что-то темнеет, шуршит ветками. Я потихоньку подкралась, и чуть было не нажала на курок. Меня остановил странный звук: словно кто-то свалился на землю. Что такое, думаю. Неужели сарлычонок? Подползаю ближе и вижу: вот этот самый добрый молодец на ножки подняться пытается!
— Наверно, колхозный, — нисколько не удивившись, сказал отец. — Отстал от стада.
— Нет, — возразила мать. — Я сама сначала думала так и уже ходила в колхоз и справлялась. Мне сказали, что этот сарлычонок, наверно, беспризорный…
— Мама! — закричал Шимит. — Подари его мне! Мальчик подбежал к сарлычонку, протянул к нему руки, а тот ткнулся мордочкой в протянутую ладонь. Шимит сначала отдернул ее, но тут же осмелел и погладил сарлычонка по спине. Сарлычонок испугался, метнулся в сторону, зашатался, и чуть было не упал.
— Ах ты бедненький! — пожалел его Шимит, а сарлычонок стал лизать его ладонь.
— Не тыкай ему в нос свои грязные пальцы! — приказала мать. — Посмотри, на что у тебя руки похожи. Это животное чистое и любит чистоту. А если ты ему будешь совать в нос свои грязные руки, то потом он и от молока откажется!
Мальчик отдернул руку и скорее побежал умываться. Никогда еще Шимит не мыл руки с таким усердием. Даже шею и уши помыл с мылом.
А мать, стоя около сарлычонка, продолжала рассказывать:
— И вот этого младенца я чуть было не застрелила. Когда же подошла к нему, он, жалобно мурлыча, потянулся ко мне: проголодался, бедный. И мне его стало очень жаль. Я взяла его на руки и понесла в село.
— Зачем же ты его сюда-то, беднягу, притащила? Лучше было бы на молочной ферме у колхозников оставить,— сказал отец.
— Я его едва не погубила, — ответила мать. — Но я же его и спасла. А раз так получилось, оставлю его у себя. И Шимиту с ним веселее будет.
Услышав эти слова, Шимит бросился к матери, ухватил ее за шею.
— Ну ладно! — улыбнулся отец. — Если сил хватит, выкармливайте сами. Колхоз возражать не будет. Только учтите: запускать яка нельзя. За ним хороший уход нужен.
С этого дня постоянная забота не покидала Шимита. Каждый день он бегал по домам колхозников, у которых были яки. Каждый день доставал для своего Иргека молоко. Потом, когда сарлычонок подрос, кормили его сахаром и манной кашей. А еще через некоторое время он потянулся к траве. Шимит приносил травы вдоволь — и не какой-нибудь, а самой сочной, самой вкусной. Иргек все рос и рос. Вот уже и на луг вышел, сам стал питаться.
Благодаря хорошему уходу он оказался крупней и упитанней своих сверстников, хотя те имели матерей. У Иргека не было матери, но он не чувствовал себя сиротой. Шимит ухаживал за ним не хуже самой заботливой сарлычихи. А чтобы ему не было скучно одному, мальчик водил его в колхозное стадо, где он мог вволю порезвиться со сверстниками.
Повзрослев, як по-прежнему был привязан к мальчику. Стоило Шимиту позвать его, он со всех ног мчался на зов. Приблизившись, глухо хрюкал, вытягивал шею, опускал низко голову, как будто говорил: «Угости меня чем-нибудь, Шимит! Ты же добрый, и я уже привык получать от тебя вкусные вещи».
И, получив лакомство, убегал опять в стадо…
С тех пор прошло немало лет. Як не забывал старую дружбу. И в эту темную, зимнюю ночь, услышав в тайге знакомый голос, он вовремя пришел на помощь и заслонил Шимита своим мощным, лохматым телом…
Хотя яки и любят людей, они все же относятся скорее к диким животным, чем к домашним. Як — чуток. Он храбр в минуты опасности. Яка не удержишь в стойле, как корову. Ему нужен подножный корм и воля. Осенью, когда выпадает снег, яки покидают стадо и расходятся кто куда, в горы. Там они одиноко бродят до наступле­ния весны. Благодаря длинной и мягкой шерсти зимой они не страдают от холода, а их могучая сила отпуги­вает даже голодных хищников. Беда лишь в том, что эти животные полунемы. Коровы мычат, лошади ржут. А яки, эти могучие, огромные быки, могут издавать только глухое незлобное похрюкивание. Так уж их устроила природа. Зато слух у них исключительно тонкий. За много верст может услышать як знакомый ему голос.
Як Шимита, по кличке Иргек, был особенно могуч и величествен. Несмотря на долгие скитания в одиночестве, он по-прежнему был привязан к человеку и не забыл друга своего детства, заменившего ему мать…
Между тем волки, наконец, стали отходить. Они удалялись вверх по склону. Издали слышался их страшный, заунывный концерт. Это был душераздирающий вой, который, казалось, исходил откуда-то из глубины голодных желудков. Волки словно жаловались на то, что горя­чая кровь человека, которая вот-вот уже должна была обагрить белый снег, не наполнила их жадные пасти. Некоторые из волков не выли, а едва подтягивали бессильными, хриплыми голосами своим товарищам по не­счастью и злобно скрежетали зубами. Они сидели на холодном, промерзшем горном склоне и словно рыдали, глядя на мерцающие звезды.
«Успокаиваться еще рано, — подумал Шимит.— Даже мой Иргек насторожен. Да, в пути охотника множество неожиданностей!»
Так рассуждая, Шимит воспрянул духом и опять громко закричал:
— Э-э-эй! Ку-у-у! Убирайтесь отсюда! Стрелять буду!
Как это ни удивительно, звери скрылись. Шимит взобрался на широкую мягкую спину Иргека и направил его по самой круче к вершине хребта Харалдар. Як без понукания легко взбирался на гору. Шимит покачивался, как на возу с сеном.
Когда они достигли вершины, небо на востоке уже посветлело. Вершина была голой. Лишь чуть пониже, на южном склоне, стоял одинокий приземистый кедр. Долго на него дули морозные ветры, он уже наполовину засох, но все еще стоял, словно гордясь, что ему выдалось жить на самом высоком месте.
Именно здесь и предполагал переночевать Шимит, когда выходил из дома сестры. Ему и прежде приходилось стоять на этих камнях и любоваться старым кедром. С тех пор ничего не изменилось. Он долго вглядывался в расстилающийся вокруг лесной массив, надеясь увидеть огонек костра. Но ничего не увидел. Тайга застыла в глубоком, безмолвном сне.
Шимит набрал сухих сучьев карликовых кедров и развел костер. Когда костер разгорелся, его верный Иргек улегся мордой к огню. Ласково поблескивали его спокойные большие глаза. Это были умные, но загадочные глаза; взор их порой останавливался на Шимите, и они наполнялись суровой нежностью.
Теперь было совсем спокойно. Шимит еще раз сходил за сучьями, еще раз с тоской оглядел тайгу, еще раз взглянул на небо, которое все еще пестрело искрами звезд. И он почувствовал, что сон сковывает его веки, улегся около теплого, мохнатого друга, приник к его шее…
Як уже несколько месяцев бродил в одиночестве, поэтому с удовольствием обнюхивал одежду близкого ему человека. А дым костра напоминал ему годы уже далекого детства.
Прежде чем отдаться сну, Шимит нашел в рюкзаке горсть сахару и протянул своему спасителю. Иргек ловко слизнул сахар шершавым языком и захрустел, закрыв от удовольствия глаза. Потом Шимит обнаружил в рюкзаке заботливо положенные сестрой две буханки хлеба. Одну из них он поднес к костру, чтобы немного оттаяла. За­пахло домашним хлебом. Як беспокойно зашевелился, встал и, рискуя опалить шерсть, протянул свою большую голову почти к самому пламени костра. Он беспокойно захрюкал и слегка ткнулся лбом в руку Шимита.
— А-а, дружок! Вижу, вижу. Соскучился ты по хлебу. Почему же ты, гордое животное, ни разу не заявился в село? Ты ведь очень любишь хлеб! А у нас есть и овес! Ты же знаешь, что моя мать тебя всегда побалует, всегда угостит чем-нибудь! Эх ты, зверина моя…
Шимит отковырял ножом большой кусок промерзшего хлеба и протянул яку. Тут он и сам почувствовал голод и жажду. Набил до краев снегом котелок, поставил его на угли.
Вскоре Шимит напился чаю, закрыл глаза и сладко задремал. Но сон не завладел его существом. Он опять вспомнил о матери. А как только вспомнил, уже потерял покой. Встал, взял дробовик и отправился осматривать окрестности с западного склона.
Перед ним раскинулись необъятные лесные дали. Даже верхом на коне их не объехать за целый месяц! Это настоящее море! В нем свои причуды, свои тайны. И эти причуды и тайны хитро упрятаны под личиной видимого безмолвия. А ведь и здесь кипит жизнь. Здесь, как и повсюду в мире, и борьба, и жизнь, и победы, и неожиданные бури.
Шимит размечтался: «Сесть бы сейчас на вертолет да облететь весь лесной океан! Спустить с вертолета плакат, сложенный из разноцветных ярких лампочек: «Мама! Где ты? Разожги костер, и я тут же приду к тебе!»
Он подбавил в костер валежника. Пусть ярче горит. До наступления полного рассвета костер еще могут заметить. Сел у костра, закрыл глаза, и опять перед ним вырос вертолет. На вертолете летит Шимит над Монгун-Сугской долиной. Лето в самом разгаре. Зеленые поляны, пестрые россыпи цветов. Пасутся стада яков и оленей. Вертолет пролетает над самой землей, и Шимит отчетливо видит на высоком откосе новый, светлый дом. Его верхний этаж сделан из стекла. Внутри много цветов, слышна музыка. Это играет его одноклассница Онерма. А мать, стоя на поляне около дома, машет ру­кой, указывает, где лучше приземлиться вертолету. Она расстилает для гостей яркий ковер.
— Авай, авай! Мама! Онерма! — кричит Шимит и просыпается…
…Костер потух. Но угли все еще тлеют. Одинокий кедр по-прежнему размахивает зелеными ветвями. Иргек лежит и спокойно, невозмутимо поводит своими красивыми добрыми глазами.
Шимиту очень жаль прерванного сновидения. А спина замерзла. Нужно добавить в костер сухого валежника…
Согревшись кипятком, Шимит вновь сел верхом на яка. Спуск вел в долину реки Монгун-Суг. Иргек шел спокойно. Вдруг остановился, настороженно прислушал­ся. Кругом была тишина. Лишь через несколько минут до уха Шимита донеслись, наконец, чуть слышные шаги, а затем и голос человека. И вот показался лыжник. Он мчался прямо на Шимита.
Иргек круто повернулся, напрягся всем телом. Он приготовился к обороне, к защите своего хозяина, которого очень любил.
Но теперь защищать Шимита было не от кого. Че­ловек, смеясь, что-то кричал, потрясал в воздухе палкой.
Да это же Соян! Это старый товарищ Шимита, комсорг колхоза!
— Почему ты не зашел ко мне, когда приехал? — спросил Соян, поздоровавшись. Но тут же его взгляд остановился на сердитом яке. — Эй, Шимит, ты успокой своего коня! А то, гляди, он на меня набросится, и по­минай, как звали!
— Что с матерью? — выпалил Шимит, гладя яка по шее.
— Успокойся! — ответил весело Соян. — Вчера вечером благополучно возвратилась домой. Она совсем здорова. С доброй добычей вернулась.
От радости у Шимита отнялся язык. Он все еще не решался поверить словам друга. Наконец спросил:
— Она действительно заблудилась?
Соян опять засмеялся. Видно, у Шимита и впрямь был смешной вид.
— Нет, конечно! Разве твоя мать может заблудиться? Просто-напросто пушистый соболь увлек ее в таежные дали. Он оказался таким прытким, что сперва пересек один хребет, потом еще один… Ну, а она, ты сам знаешь: разве могла она оставить такую заманчивую добычу? Да ведь и любой из нас поступил бы на ее месте точно так же. Потом зверек привел ее на «соболиную целину». Оттуда нелегко уйти охотнику. Вот и все.
— Почему же в телеграмме было сказано так, точно она пропала?
— Дело вот в чем. Когда она напала на след соболя, ей глупо было возвращаться к костру. Тут уж не до пожиток. Так она и ушла, ничего не сказав другим, никого не предупредив. Просто ей было некогда. На охоте нельзя мешкать. Ее почтенным товарищам нужно было пойти по следу. А они, глупые, не догадались. Вместо этого помчались в село и там подняли панику.
— Ну, а те, что отправились ее искать? Тоже не догадались пойти по ее следу?
— Нет, они пошли по следу. И в конце концов столкнулись с ней нос к носу! А вот ты… Плохо ты поступил, Шимит. Прилетел и ни слова никому не сказал. Прямо ринулся в тайгу — один, ночью. Кто же так делает? Разве ты забыл, что мы тоже таежные люди и не хуже тебя знаем нрав нашего края? Учти, что на дружеское охотничье плечо всегда можно положиться!
— Да, это верно, — ответил Шимит. — Но я не мог поступить иначе. Я боялся потерять даже минуту. Ведь помнишь, что случилось с моим отцом?
— Знаю, — коротко ответил Соян и тут же перевел разговор на другую тему: — Ну, а где ты разыскал своего Иргека?
— Это целая история! Расскажу по дороге. Садись позади меня. Иргеку ничего не стоит нас обоих поднять на этот отрог.
Соян не заставил себя ждать. Он снял лыжи и, под­хватив их под мышки, ловко вскочил на яка.
И они двинулись в обратный путь.
Уже занялся день. Было хорошее настроение. Завязался веселый, непринужденный разговор.
— А как ты нашел меня? Неужто по следам? — спросил Шимит.
— Вот именно! Ведь я же лесной житель, охотник. След для меня все равно что путеводитель.
— Прошу тебя, Соян, — Шимит потупил глаза, — ты уж матери не говори, что со мной случилось. Просто стыдно…
— Ладно, ладно. Не расскажу. Но мне-то следы все рассказали. Так что твоя история не новость. Помог и твой «памятник» — лыжа, воткнутая в сугроб. Честно говоря, я за тебя не на шутку перепугался!
— Ну уж ладно! — перебил его Шимит. — Расскажи лучше, чего ради ты за мной погнался, раз все уже знал?
— А как же мне было не погнаться за тобой следом, если Айма, как только увидела меня, тут же запричитала: «Ой, Соян! Спеши скорее! Беги в тайгу за братом! Только ты его можешь догнать!» Что мне оставалось делать? Только одно: спасать бедного ребенка, который в городе, наверно, уже успел забыть, что такое тайга!
Наконец Шимит встретился с матерью. В ее голосе звучала такая безмерная радость, словно Шимит вновь родился на свет. А сын почувствовал себя совсем маленьким ребенком.
— Я тосковала по тебе, Шимит. Я часто думала, как ты живешь там, в далеком Кызыле. Тосковал по тебе и наш Иргек. Но с осени он ушел в горы и там до сих пор бродяжничал в одиночестве. А сегодня вдруг сразу оба возвратились! И так неожиданно!
А сын говорил:
— Я тоже часто вспоминал о тебе, мама. Если бы ты знала, как часто хотелось мне пойти с тобой на охоту. И, конечно же, я помнил о моем Иргеке. И вот вижу теперь всех вас. Как это здорово!
За чаем Шимит рассказал о своем сне у костра на вершине Харалдарского хребта. Мать задумчиво проговорила:
— Да, сынок. Ты совсем взрослый. И сон твой — не просто сон, а мечта. Она, эта мечта, как песня: прекрасна и весела. Расскажи мне о своих друзьях: много ли их там у тебя в городе?
Шимит оживился:
— Ой, много, мама! Не перечислишь! А наши учителя относятся ко мне, как к родному. Мои товарищи, вместе с которыми живу и учусь, как братья. И я не последний среди них. По стрельбе, например, первое место по училищу занял.
— Не надо хвастаться, сынок! Конечно, это хорошо, что и там не забываешь об охоте и тренируешься. Прирожденному охотнику нельзя забывать ружье. Тем более молодому.
Совсем неожиданно мать вдруг с хитринкой взглянула на сына и спросила, лукаво улыбаясь:
— Ты, сынок, все о друзьях рассказывал. Ну, а подруги-то у тебя разве нет?
Шимит смутился, но сказал очень серьезно:
— Есть, конечно. Всех больше я дружу с Онермой, соседкой по парте. Она очень хорошо поет и играет. Лучше всех!
— Это не та ли Онерма, которую ты видел во сне? — осторожно спросила мать.
— Да. Я действительно ее во сне видел…
Мать задумалась. В эти минуты, любуясь радостным лицом своего сына, она всем сердцем желала счастья и ему, и его друзьям, и его подруге Онерме.

Перевод И. Голубева
Рисунки О Демидовой.

[1] Сарлычонок (тув.) — теленок яка.