Первые открытия. Мама

Я долго не мог научиться ходить, лишь на третьем году еле-еле начал подниматься на ноги. Зато говорить начал очень рано, потому прозвали меня «сидя состарившийся».
Я был малоподвижным ребенком, а когда пытался ползать, то всеми моими движениями руководила голова: куда она наклонялась, туда и заваливался. Боясь, как бы я не свалился в очаг, мать привязывала меня за пояс веревкой к стене юрты. Постепенно я привык к веревке и, ползая, даже не натягивал ее, хотя вначале кричал и рвался.
До сих пор не могу забыть, как я, цепляясь за косяк двери, первый раз сам поднялся на порог. В тот день я не был привязан. О, каким высоким показался мне тогда порог нашей юрты! От страха сердце замерло и коленки дрожали. Было ясное летнее утро, я увидел желтую плоскую степь, высокие горы, покрытые тайгой, а над ними голубое небо.
У меня закружилась голова, я едва не упал, но тут заметил неподалеку мать, доившую корову, и закричал, качаясь на ребре порога, точно птенец, балансирующий своим куцым хвостиком на сухом сучке:
— Мама! Иди скорее, держи меня!
Мать отшвырнула хумун[1] с молоком и бросилась ко мне, раскинув руки.
— О сыночек мой, какой храбрец! Быстрый мой! Орел настоящий!
Она нежно приговаривала, целовала меня, глаза ее сияли, сверкали зубы. Лицо ее мне казалось широким и прекрасным, как вся Арыг-Бажинская степь. До этого дня я был просто бочонком для молока и только теперь почувствовал в первый раз великую силу любви и красоту моей матери, почувствовал, как я сам ее бесконечно люблю. С этого дня я себя помню.