Я узнаю про три буддийских мира

На чайлаге, куда мы прикочевали и где поставили юрту, под защитой больших елей оказался старый очаг — удобное место, куда не проникали ни дождь, ни солнце. Отец огородил его от скота, и там мы готовили пищу, выделывали кожи.
Однажды бабушка варила чай, а я строил около нее высокий двор.Вдруг в мой голый зад точно заноза вонзилась. Я вскрикнул, схватился за больное место — ив руке моей оказался большой муравей. Я швырнул его в костер, но муравей попал на необгоревшую часть полена, испуган­но помчался по древесине — и спасся.
— Ага, удираешь! А меня вон как здорово укусил!
Я снова поймал муравья и снова бросил его в костер, но оказалось, что муравей в костер не попал, а ухватился за мой палец и остался на руке. Тогда я решил его в костер не кидать, а побежал к ручью и бросил в воду. Но муравей не потонул, а взобрался на камышинку и поднялся по стеблю вверх. Когда он оказался на самом верху, принялся передними лапами чистить голову, свои большие глаза, а после отдыхал, не двигаясь. Отдохнув, он спустился по камышинке до самой воды, тут словно вскрикнул: «Ой, как страшно!» – и быстро помчался вверх. Но когда достиг вершины, то, верно, вспомнил про своих родных, что остались на земле, и вернулся назад, но не мог набраться смелости прыгнуть в воду.
Мне тут вспомнилось, как недавно тонули два козленка, их старались спасти, одного вытащили, а второго затянуло под корягу. Отец разделся, полез в воду, нашарил козленка под корягой, но козленок уже задохнулся, его безобразно раздуло, язык вылез.
Мне сделалось жаль муравья, я поймал его и отнес в муравейник.
— Бабушка, а почему муравей посредине как переломленный? Но крепкий, бабушка, хоть и переломленный. Никак умирать не хочет!..
— В этом-то его и сила, сынок. Говорят, бог создал его таким, чтобы он мог жить во всех трех мирах.
— А что за миры, бабушка?
— Верхний мир — это небо, где бог живет. Это мир небесного царства. Там Царь-Солнце и Царь-Луна. Выше их нету божеств, они самые главные.
Средний мир — где все мы живем. Поэтому всем нам, живущим в этом мире, полагается посредине тела всегда носить пояс. А царствует над нами Эжен-хан, китайский богдыхан.
Нижний мир — это подземное царство, страна дьявола. В ней царствует Эрлик-Ловун-хан, всемогущий царь ада. Он владеет восемнадцатью холодными и горячими источниками.
А сила муравья заключается в том, что у него есть крылья, чтобы летать в небо, есть лапки, чтобы выкапывать норы в земле. А живут муравьи в нашем среднем мире, тут они гнездо делают, тут они и рождаются. Ты сам видишь это…
Разговор прервался из-за перекипевшего чая. Бабушка принялась разбрызгивать чай ковшичком на четыре стороны, принося обычную жертву: Небу, Горам, Земле, Воде.
Мы чаевничали, и я раздумывал над тем, что рассказала бабушка. «Неужто человек такой ничтожный, хуже крохотного му­равья? Ладно, пусть у человека нет лапок и когтей, чтобы копать землю, зато у него есть палка с железным наконечником, чтобы выкапывать кандык и саранку. А вот крылья… Бог ошибся, наверное, что не дал человеку крылья… А если побольше разбрызгивать ему в жертву молока, чаю, супу, а послепопросить хорошенько?..»
— Сынок, чай-то льется из твоей чашки.
Я возвратился от раздумий к действительности и тут же спросил:
— А что сейчас делает верховный царь? Смотрит он на нас или нет? — и задрал голову, продолжая наблюдать за проплывающими облаками, похожими на вывернутую заячью шубейку.
— Ой, тадаим, ой, ужас! Да разве можно так говорить?!— запричитала бабушка.— Это же совсем сумасшедший мальчишка… Во сне разговаривает, а днем пристает, о чем только не пытает людей!..
Бабушка налила чашку горячего чая, поставила перед собой, стала набивать трубку, а после предположила:
— А может, из него шаман получится?
— Ох, как бы хорошо! — засмеялась мама. — Станет шаманом — всегда будем кушать жирный курдюк и грудинку, будем дары получать богатые. И работать вовсе не надо ему будет.
— Немножко покачается, попоет, пошепчет, повертит головой туда-сюда — и все! — весело поддержал отец, подмигнув сидящим.
Мама стала рассказывать, как увидела меня лежащим на животе посредине поляны. Когда она окликнула меня, я и не подумал подняться, а ответил, что хочу увидеть, как растет трава.
— Глупый какой мальчишка растет! Что с него взять? — Мама безнадежно покачала головой, и в такт качнулись в ушах длинные серьги.
Я тоже принялся мотать головой, желая ощутить раскачивание своей единственной серьги в ухе.
— А, мама, если ты не глупая и знаешь, как трава растет, расскажи мне?
— Кто же столько может лодырничать, как ты, лежать и ждать, пока трава начнет расти?
Все весело рассмеялись, даже отец. Я обиделся и обратился к лучшему своему собеседнику — бабушке:
— Ну, старенькая мама, дальше расскажи. Про царство Сатаны теперь.
— Защити нас, Будда, от всех напастей! — вскрикнула бабушка. — Нельзя о нем говорить, обидится еще на нас! Гром гремит, и молния сверкнет и упадет — это он. На колеснице мчится, лук натянет — стрела взлетит и упадет. От правой руки его пламя вспыхивает, от левой — искры сыплются… А когда стрела его в дерево попадет, оно раскалывается в щепки.
– А почему он рассердился на лиственницу, в которую
недавно молния попала?
– Да говорят, что он с маленьким бурундуком враждует Бурундук сидит на лиственнице и показывает ему язык. Он рассердится, сверкнет молнией, а бурундук шнырь под лиственницу — и в норку. Вот он и не попадает в него…
– А вот я слыхал, что молния — это взмахи хвоста дракона, — обратился отец к нашей всезнающей бабушке.
— Э-э, нет, взмахи хвоста дракона — это зарницы во время поспевания хлебов и плодов, — уверенно отвечала бабушка. — В это время никогда небесных обид не бывает.
— А еще говорят, что у всех людей общее семя,— обратился снова отец.
— Да, верно, так оно и есть, — согласилась бабушка. — Когда-то во Вселенной было три стихии: стихия Буря, стихия Огонь и после него стихия Вода… В то время, когда была стихия Вода, на спине горы Верблюд на маленьком сухом месте — ну, не больше, чем круг для юрты, — лежал железный плот. Вот на этом плоту и спаслись две женщины, и у каждой из них по сыну. О тех женщинах в народе живет загадка, будто одна из этих женщин, сидя с ребенком на руках, говорила: «Вот он, сын моего сына, брат моего мужа…» Так и сохранилось человеческое семя…
После таких интересных разговоров мне хотелось забраться куда-нибудь одному, хорошенько обмозговать все. Увидеть все самому и понять…
Однажды я заметил на дереве муравьев, снующих туда-сюда, и стал наблюдать за ними. Приглядевшись внимательно, я понял, что крупные рыжие муравьи бегают по двум дорожкам. По одной они ползут вверх до самой макушки, по другой спускаются вниз, к корням. Перед одним спускавшимся я поставил палец. Он, не сбавляя ходу, перелез через него и по-прежнему стремительно побежал дальше вниз. Тогда я схватил его и поставил на другую дорожку, которая вела вверх. Но мой муравей тут же упрямо повернул вниз. Я решил взглянуть, что они делают внизу, и нагнулся к корням дерева. Один из корней был совсем гнилой, и туда-то, в нору, спешили муравьи. Я подумал, что, наверное, они что-нибудь таскают. Осмотрел внимательно их ножки — чистые, да ведь у них нет никаких пальчиков или ладоней, чтобы тащить в них ношу. На спинках тоже было пусто.
– Эх, чертенята, наверное, во рту что-то прячут!
Я поймал одного муравья, положил ему камешек на спину, щепочкой раскрыл рот, а он так упорно сопротивлялся, что даже укусил меня за палец.
— Йох! Что я у тебя счастье отнял, что ли?
Так ничего и не добившись, я отпустил муравья и влез на дерево.
Пусть высохнут мои глаза! Все наконец ясно!..
Муравьи спускались с наполненным туловищем, точно маслом топленым налитые. Они просвечивали на солнце и казались медвяно-желтыми. А те, что шли вверх, были тощими, словно шелуха, из которой выпало зерно. Однако я тщетно искал место, где они берут это масло, и так ни с чем вернулся домой.
Дома я стал расспрашивать об этом муравьином масле моего младшего дядю Шеве-Сарыга. Он был хороший охотник и много знал о повадках разных зверей и насекомых.
– Какое еще там масло! Это древесный сок, — рассердился дядя на мой глупый вопрос. — Просто у муравья «горшок» желтый, а ты его за цвет масла принял.
Так мне стало ясно, что муравьи не для самих себя набивают так свой желудок, а таскают сок домой, чтобы накормить детей и сделать запасы. После этого я еще больше стал уважать муравьев.
Однажды я присел на камень, гляжу: малюсенькие муравьи бегают в каком-то сильном волнении. Снуют взад и вперед, пролезают в крохотное, точно иглой проткнутое, отверстие. При входе и выходе мешают друг другу, толкаются, а иногда пытаются сразу по двое пролезть и застревают. Я хорошенько присмотрелся и увидел, что они таскают во рту крошки земли. Землю эту они укладывают вокруг норки в виде дамбы.
«Что же это они делают? — подумал я. — Новую норку копают или старую расширяют?» Вскоре мне стало ясно, что муравьи таскают влажную землю. Сегодня ночью был сильный дождь, норку их, наверное, разрушило. Может быть, даже дети их пострадали, уж очень сильно они волнуются. Два муравья вытащили из норки останки третьего — пустую высохшую кожу. «Ну, точно, — подумал я. — Вот погиб один во время бури».
Вдруг вижу, один муравей усиленно что-то волочит, пятясь задом. Ноша — половинка саранчи — была больше носильщика. Подбежали еще муравьи и в сильном волнении принялись тащить саранчу каждый в свою сторону, некоторые, наверное, настоящие муравьиные силачи, так тянули, что даже перетаскивали на свою сторону вместе с грузом и товарищей.
Я понял, что одни муравьи уходят на охоту и приносят пищу, а другие работают дома.
Мне часто встречались в лесной глуши или в степи, среди кустов караганника, красивые сетки в форме круга, нацепленные на ветки. Бывало, не заметишь, она чуть коснется твоего лица и прилипнет. Ниточки этих сеток очень тонкие, непрочные, но зато как красиво выткана эта сетка — не в каждой юрте встретишь девушку-мастерицу, чтобы вышила подобный узор. Я часто видел такие сетки, но принимал их просто за созданное природой, как, скажем, растения.
Однажды я собрал в лесу хворост, нагнулся и чуть не ткнулся носом в такую сетку. Она была большая, хорошо натянута, – я даже остановился, когда она заколыхалась. И вдруг я увидел дивное существо, выбежавшее на самую середину сетки. Это было какое-то совсем неприятное животное: круглое, с шершавыми лапками, ими оно цеплялось за нити сетки и легко передвигалось с одного ее конца на другой. Я нагнулся и увидел, что у этого мохнатого существа злые маленькие глазки. Вот сетка чуть всколыхнулась, из лап существа упали два крылышка овода и медленно полетели вниз. Тут я разглядел у него в лапах овода без крыльев, но еще живого, тщетно пытающегося вырваться. Почувствовав, видно, мое присутствие, паук быстро пробежал по сетке вниз, увлекая свою добычу, и скрылся.
Я решил поймать овода или муху. Вскоре прилетел, назойливо пища, комар, сел на мою ногу и присосался. Я прикрыл комара ладонью, взял пальцами за туловище и посадил осторожно на сетку; он испуганно завозился, пытаясь взлететь.
Хищник выскочил, набросился на комара — и комариные крылышки полетели. Я с силой ударил прутом по этому противному обжоре, сетка порвалась, паук и комар исчезли куда-то.
«Так тебе и надо, скверный, жадный черт!
— Успокоенный победой, я побрел дальше. — А может, это животное полезное? Ведь он поедает комаров и оводов, которые кусают наш скот?»
Я спросил об этом бабушку.
– Оммани!.. Всегда ты пристаешь ко всякой нечисти! Горе с тобой! Ну зачем тебе понадобилось кормить паука?
– А кто ему связал такую сетку?
– Кто ж ему свяжет сетку, кроме него самого! Это паучьи силки.
— Вот бы мне научиться делать такие для сусликов!
— Не связывайся ты со всякой пакостью. Это, наверное, был тарантул, он даже змеи ядовитее. Укусит — умрешь!
Бабушка рассказала, как однажды к нашей юрте приполз тарантул; дедушка убил его и закопал в свежий коровий помет. А после встал в него босыми ногами.
— Ой, как страшно! Зачем?
— Говорят, навоз втягивает в себя яд тарантула. И тогда это хорошее лекарство для тех, у кого суставы болят… Если тебе, сынок, еще где-нибудь встретится такой большой паук, лучше не трогай его, а убеги подальше.