Летний праздник и посещение хуре

Аалы еще на чайлаге. У Кыргыстарского хуре скоро летний праздник будет. Люди тут и там готовят скакунов, готовятся и борцы, а девушки шьют наряды. Но мне все равно не бывать на празднике: Кыргыстарское хуре очень далеко от наших мест. Я брожу по горам со своими овцами и пою песни: «Среди ваших отар у меня даже ягненка нет — пусть разбредаются. Среди ваших табунов у меня даже жеребенка нет — пусть разбегаются…»
Как-то вечером я попал в соседний аал. Там готовили лошадей для скачек. У нас в скачках на лошадей без седел обычно сажают мальчишек лет десяти-двенадцати. Так что только от твоей ловкости зависит, удержишься ты на бешеной рыси либо свалишься, как куль с травой.
Тут получилось так, что у одного молодого наездника, владеющего хорошим, но норовистым конем, не нашлось мальчишки, который мог бы на нем ездить. И, на счастье, ему под руку попался я. Конь сбросил меня дважды, пока я садился, но на третий раз я сел прочно и выиграл пробный забег.
Хозяин лошади страшно обрадовался, начал хвалить меня, точно маленького, и едва не расцеловал, когда снимал с коня. Потом подробно расспросил, как бежал его Серый, не гнул ли он голову, не хотел ли вернуться назад к отставшим лошадям, когда очутился впереди. Я ответил на все его вопросы, тогда этот парень предложил мне поехать вместе с ним па праздник и участвовать в скачках.
У меня от неожиданности и радости даже икры задрожали. Я, конечно, поспешил согласиться и принялся в восторге ласкать скакуна, обтирать ему потную морду, говорить всякие добрые слова.
Не помня себя, примчался я к бабушке с неожиданным известием.
— Отгадай, старенькая мама, куда я поеду? На праздник в Кыргыстарское хуре! На самом Аскымчи-Бора седоком буду!..
— Ойт! Да то совсем бешеный скакун! Говорят, он прямо не ходит, все в сторону бежит!
— Я ездил на нем сегодня и так опередил всех, что крика отставших не услышал!
— Ну что же, сыночек… — Бабушка прослезилась. — Там помолишься в хуре за мертвых и за живых… Ну и праздник посмотришь…
Ехали мы больше суток, миновали крутые перевалы и бурные реки, много я увидел красивых мест: природа ведь всегда нарядна — ив будни, и в праздник.
Чем ближе мы подъезжали к хуре, тем большие толпы паломников присоединялись к нам. Некоторые ехали целыми аалами. Здесь можно было все увидеть — хорошего коня, смелого наездника, красивую девушку. На привалах молодые девушки тщательно умывали свои хорошенькие личики в воде ручейков, плескались, словно турпаны или синички. А знать, в одежде такой красивой, что в ней могли бы ходить и боги, не утруждала себя длинными переходами, больше времени проводила за чаепитием и пиршествами, чем в пути. Лошади богачей тоже были разряжены не хуже хозяев.
Беднякам вроде меня и подойти к компании богатых нельзя — поднимут на смех. Но у меня тоже была своя гордость: я ехал на прекрасном скакуне, в его гриву и хвост были вплетены ленты. Моего Аскымчи-Бора даже не подпускали к другим лошадям, опасаясь, как бы его случайно не зашибли. Однако подавить обиды в себе я не мог: чем они лучше меня, эти дети богачей?.. А одеты как хорошо, часто и вкусно едят, смеются и шутят между собой, словно в груди их таежные родники играют… «Среди людей бедный сирота всех заметней, среди зеленого леса всех деревьев виднее серый тополек…»
На дороге стали попадаться толпы плохо одетых пеших людей. Некоторые несли на шее, вели за руки голых и босых ребятишек. Иные, в такой же худой одежонке, ехали по двое, по трое на быках. Люди эти, истомленные жарой, голодом и пылью, и вечером не найдут отдыха. На них накинется гнус, от которого даже быкам с густой шерстью достается.
Как-то к нам подъехал на быке могучий человек с темно-красным загорелым лицом. Бык его был тоже могуч, под стать седоку. Рыжий, ноздри, словно кузнечные мехи, раздуваются, рога, как бивни у слона, идут вперед, а после чуть загибаются. Глаза круглые, словно чашки, и белки видны… Кони в страхе шарахнулись…
— Что, Арзлан, лошадь больше тебя держать не в силах? Зачем па такого зверя сел?— спросил богатыря чиновник со знаком власти на шапке — шишкой из аквамарина.
Арзлан отвечал, что хозяин, у которого он батрачит уже много лет, не дал ему лошадь.
— Ничего, этот рысачок под стать мне. Пусть кыргыстарские ребята пыль с моих плеч стряхнут! — С этими словами Арзлан хлестнул быка, животное пошло тяжелой рысью, и скоро только столб пыли указывал, где мчится Арзлан.
А я подумал: «Если бы все бедняки были такими сильными!..»
Наконец перед нашими глазами предстало доселе невиданное мною сооружение — буддийский храм. На самой верхушке крыши торчала медная шишка, словно на шапке у чиновника, на всех четырех углах тоже было по шишке. Рядом с хуре было много построек, где жили и учились молодые ламы. По всей опушке привязаны лошади на арканах. Самые знатные расположились близко к хуре, а то и во дворе его, а беднота — в лесу.
Вот толпа повалила к хуре, и я не отстал от прочих. Во дворе хуре находилось много лам, у каждого через плечо была повязана широкая красная лента, а конец ее замотан вокруг пояса. Верхние места занимали старые бритые ламы, у некоторых лам были длинные-длинные бороды из нескольких волосков. Они раскачивались и читали, кто по книге, кто с закрытыми глазами, на память. У других лам в руках были медные тарелки, в которые они колотили столь усердно, что звук походил на визг провинившейся собаки. Гремели два огромных барабана, гудели гонги. А возле выхода расположились ученики лам, их глаза поблескивали жалко и тревожно, словно глаза ягнят, которым не дали сена.
Я вместе с толпой продвигался все дальше в глубь хуре. Там стоял густой дым от разных благовонных курений, из этого дыма на меня глядели страшные рожи зверей с разинутыми пастями. Некоторые изображения сверкали, — видно, были золотыми. Люди, проходя, стукались об этих идолов лбами, стукнулся и я. Мне вдруг вспомнились слова богатыря на быке, что ему хочется поклониться самому могущественному богу — Майндыру. Чтобы как-нибудь не пропустить Майндыра, я принялся усердно кланяться и стучать лбом обо всех богов, выставленных в хуре. Что творилось в моей душе — объяснить невозможно: страх и любопытство, волнение, недоумение. Я совсем забыл бабушкину просьбу помолиться за живых и мертвых.
Теперь люди шли между рядами лам, подставляя головы, а ламы ударяли по ним книгой, барабаном, тарелкой — что у кого было в руках. Выйдя из хуре, я услышал почтительный шепот со всех сторон:
— Майндыр! Вон сам Майндыр едет!
«Ну вот, теперь наконец я увижу настоящего живого бога», — успокоенно подумал я и стал выглядывать из-за спин людей. Впереди толпы двигалась процессия. Была видна высокая колесница, запряженная людьми. На ней — носилки, покрытые пологом из желтого шелка, оттуда высовывалась голова старого седого ламы. Позади старого ламы стоял лама помоложе, на нем была шапка с гребешком из золотых нитей, вроде петушиного. Лама важно оглядывал народ. «Наверное, он и есть Майндыр»,— подумал я, но, протиснувшись ближе, увидел, что этот лама очень некрасивый, с сальным угреватым лицом и большим носом. В передке колесницы была прикреплена зеленая лошадка, которую люди называли божьей лошадью.
Перед колесницей шагал целый оркестр — двое с длинными-предлинными трубами, концы которых были положены на плечи впереди идущих. Трубы издавали низкие звуки — точно кричал рассерженный верблюд-самец. За трубами шествовали еще четверо лам с кларнетами — кларнеты пели нежными приятными голосами.
Много сил потратить пришлось, пока я, пробравшись сквозь толпу, не очутился рядом с колесницей. Каждому хотелось коснуться реликвий. Народ шел с поднятыми ко лбу ладонями, кланяясь. Из-за этого все натыкались на впереди идущих, толкались, падали, получалась свалка. А совсем близко к колеснице я протиснуться побоялся: стоявший на передке лама размахивал тяжелой палкой, чтобы расчистить путь. Меня бы он уложил, как зайчишку.
Когда колесница достигла южной части двора хуре, она повернула и объехала двор по солнцу. Толпа осталась за воротами — далее за колесницей следовать было нельзя.
Потом начался обрядовый танец. В нем участвовали важный главный чёрт и чертенята, а после был танец живых богинь — дариги. Роль богинь исполняли мужчины в нарядных костюмах и в масках. На них были разноцветные халаты, расшитые шапки, обувь из разноцветной кожи и сукна. На масках были нарисованы такие красивые женские лица, что я подумал: где богу устоять перед их просьбами — наверное, все-таки отпустит людям грехи. Танец под приятную музыку напомнил мне цветы, покачиваемые ветром, или мо­лодые побеги цветущей ивы.
После этих танцев все другие развлечения — и борьба и скачки — померкли для меня. Это было самое прекрасное из того, что я до сих пор видел.
Однако я очень обрадовался, когда победителем в борьбе оказался наш дорожный знакомец богатырь Арзлан. Он надолго остался в моей, памяти таким, каким увидел я его на поле борьбы,— в коротких кожаных трусах и такой же курточке, загорелый, могучий, танцующий вместе с другими борцами традиционный «танец орла».
Я участвовал в скачках, но приза не взял, мой Аскымчи-Бора пришел четвертым.