Эштенчи Сонам-Баира

У Сонам-Баира и его отца Шагаачи было много скота. Старик и работники откочевали с главным стадом на чайлаги, а здесь, семье, оставили штук десять молочных коров да около сорока годовалых барашков для ежедневного пропитания. За скотом ходил пастух Дуктуг-оол и его жена, доившая коров. Ей и велели познакомить меня с обязанностями, которые я должен был выполнять.
Взглянув на меня, она всплеснула руками:
— Оммани! Тут взрослые люди не выдерживали такой работы, а они мальчишку прислали! Разве мыслимо на плечи ребенка хозяйство взвалить! — Женщина, охая, обошла вокруг меня, словно заболевшего теленка разглядывала. — Будешь варить чай, толочь и жарить тару, мыть посуду, убирать юрту… Нашей хозяйке трудно угодить, парень. Наслушаешься бранных слов: «грязный», «ленивый», «за смертью посылать»! Дольше четырех-пяти дней ни один работник не выдерживает.
— Ну, нечего делать, раз послали! — прервал поток ее излияний муж.— Идем, я тебя к хозяйке отведу.
Юрта Сонам-Баира стояла на возвышенности, отсюда хо­рошо был виден весь чизанский аал, речка, ивы над ней, поля вокруг. Рядом с юртой был крытый навес и очаг — летняя кухня.
Мы вошли в юрту. Хозяйка — немолодая женщина с сероватым, в рябинках, лицом, в шелковом голубом халате, запачканном на животе и на рукавах, — не сразу обратила на нас внимание. Мы почтительно стояли, я оглядывал юрту. Ничего особенного, отличавшего ее от других богатых юрт, где мне приходилось работать, я не заметил. Хозяйка наконец увидела нас, опустилась на ширтек возле кровати, воззрилась на меня с любопытством.
— Это и есть тот самый мальчишка? Что они, в своем уме? Он не больше моего старшего Дандара!.. — Она властно и резко спросила меня:
— Сколько лет тебе?
Я ответил, нарочно немного растягивая окончания слов, как — я знал — было принято в разговоре со знатными.
— На два года старше Дандара…— уже мягче проговорила моя будущая госпожа.— Ну, а где твое имущество? Одежда, постель?
— Я думал, ненадолго еду. Вот все на мне…— Я развел руками.
— Может, дядя пришлет ему что-нибудь — вмешался Дуктуг-оол.
— Да ведь у меня там только старенькая шубенка осталась, которой я ночью укрываюсь, — возразил я. — А больше нет ничего.
— Ладно, — сказал Дуктуг-оол. — Укрыться мы ему что-нибудь найдем. А днем и так пробегает, ведь теперь лето.
— Хорошо, — хозяйка нахмурила брови. — Хватит болтать, иди обед готовь. Скоро твой начальник обедать придет. Дуктуг-оол, растолкуй ему, где что брать, как готовить.
— Ча, ладно, — согласился пастух.
Прежде всего пришлось перемыть и вычистить посуду. Затем я сварил чай и поставил вариться суп из бараньей лопатки. Эти дела были мне не внове — мне случалось работать у богатых, приходилось и стряпать. Я немного успокоился: глаза боятся, руки делают.
Когда солнце приблизилось к зениту, я стал поглядывать на дорогу, ведущую от шатра к юрте, и наконец увидел Сонам-Баира. На нем был светло-зеленый шелковый халат, подпоясанный шелковым кушаком, идики, расшитые цветным орнаментом, высокая, но без шишки уже шапка. Теперь, в спокойном состоянии, я разглядел, что Сонам-Баир довольно красив — высокий, светловолосый, с зеленоватыми глазами на полном лице. Для тувинца у него была не совсем обычная внешность, потому за глаза его называли «длинный светлый». Был Сонам-Баир всегда уравновешен, спокоен, про таких у нас говорят «умный волк». Он выгодно отличался от других чиновников — суетливых, шумных, важничающих своими одеждами и положением перед бедными аратами. Сонам-Баир держался несколько в стороне от остальных. Еще про не­го говорили, что он грамотный, хорошо пишет.
Войдя в юрту, Сонам-Баир снял халат и идики, остался в штанах и белой рубахе. Сел на почетное место, скрестив босые ноги, прикрыл глаза, отдыхая. Я принес горячий чай с молоком. Сонам-Баир выпил две чашки. Потом я принес всю сваренную баранину в деревянном корытце и поставил перед хозяйкой. Отрезав небольшой кусок, она переложила остальное мясо на деревянное лакированное блюдо и подвинула его мужу. Остальное мясо женщина убрала в шкафчик, взяла отделанную серебром чашечку, положила немного жареной тары со сметаной и стала есть.
— Принеси чашу с супом и поставь на подставку возле шкафчика! — сказала она мне.
Когда я вносил суп, меня чуть не сшибли ворвавшиеся в юрту сыновья хозяев. Старший Дандар — сероглазый и худощавый — показался мне похожим на отца, десятилетний же Баву — толстый, круглощекий и черноглазый — больше походил на мать.
— Где вас носило? — принялась кричать хозяйка. — Ужас какой — мокрые, грязные!.. Где были?
— Рыбачили, — ответил старший.
— Всех мальчишек прогнали! — похвастался младший, присев возле отца. — Они там рыбу ловили, а мы сказали, что здесь наше место!
— А где рыба? — спросил отец, пододвинув сыновьям остатки мяса на блюде. — Опять ничего не поймали?
— Подай суп! — приказала мне хозяйка.
— Новый повар? — захохотал Баву. — Тощий какой, я его одной рукой пополам переломлю!
Схватив с блюда ребро, Баву начал с жадностью обгладывать его, другой рукой он держался за грязную ступню.
— Ешь спокойно! Не ерзай! — строго одернул его отец. А сам принял из рук жены чашку с супом и стал шумно прихлебывать.
Но Баву, видно, не был обучен держать язык на привязи, он опять посыпал мусор из своей пустой головы:
— Этот дохлый щенок, наверное, тоже будет скулить, как та старуха, которая большую чашу поднять не могла! Ха-ха-ха!.. А как он в той ступке тару будет толочь? Она же выше его! Смех один…
Я взглянул на мальчишку, тот высунул язык и скорчил рожу. Я отвернулся, стал смотреть через открытый вход юрты на далекие горные вершины. «Эх ты! — думал я. — Растешь у богатых родителей, сытый, обутый, а ума не накопил — квакаешь без толку, точно болотная лягушка…»
Надо сказать, что Дандар не был похож поведением на своего младшего брата. Спокойно сел, подобрав мокрую одежду, с уважением принял пищу, ел с аппетитом, но спокойно.
«Заблудился при рождении, — думал я. — Не нашел дороги, по которой младший побежал. Может, он не злой и не будет мучить меня?..»
Когда семья насытилась до отрыжки, хозяйка приказала мне:
— Отнеси остатки супа к костру. Там поешь, а после помой и вычисти посуду. Кости расколи и отнеси собакам.
Я сделал все, как она велела, досыта поел наваристого бульона и подумал, что в конце концов жизнь моя не так уж и плоха. Видно, надо пройти и через это…
Потекли дни, похожие один на другой. Встретился и я с чашей, над которой, по словам Баву, «скулила» несчастная старуха.
Однажды хозяйка распорядилась нажарить побольше тары. Я всыпал в эту чашу пуда два пшена, жарил, помешивая, а когда тара была готова, понял, что снять чашу с огня не смогу: тяжело слишком. Я метался вокруг перепуганный: столько крупы пригорит, что тогда со мной сделают!.. Тут мне на глаза попался черпак, и я принялся вычерпывать тару из чаши в корыто, словно это была не крупа, а вода. Остатки тары я снял с огня,— к счастью, она не пережарилась.
Когда надо было тару истолочь, начались мои мучения с большой ступкой. Была она выдолблена из хорошего бревна, высота ее превышала мой рост. Я прыгал возле огромной посудины, не зная, как мне к ней подступиться. Наконец придумал — выкопал поглубже яму, вкатил туда ступу, обложил дерном, чтобы повыше встать. А вот пест был тяжел для меня, руки обрывал, доводил до изнеможения и отчаяния.
Раньше при феодальном правительстве возле юрты большого чагырыкчи, каким был Сонам-Баир, всегда собиралось много просителей. Им-то и говорила хозяйка: «Ну-ка, парень, чем зря сидеть, натолки тары». И сыпанет в ступку пуд пшена. А теперь, хотя Сонам-Баир по-прежнему большой начальник, не каждого такую работу заставишь делать. Только сироту безотказного, вроде меня.
Жена Дуктуг-оола часто причитала надо мной, прибавляя к моим горьким мыслям еще горшие:
— Мужчины здоровенные раньше возле этой ступки крутились, по очереди толкли — и то по семь потов сходило, пока две-три барбы натолкут. А тут ребенка к этой громадине приставили! Совести нет у нашей корявой ведьмы!
После подобных ее слов меня мучила горькая тоска, не рад я был светлому солнцу, и казалось, что справедливости мне никогда уже не увидеть.
Как-то мне довелось услышать разговор моей хозяйки с женой Дуктуг-оола.
— Какой мальчишка, удивляюсь прямо! — говорила хозяйка. — Лучше, чем всякая женщина, с кухонными делами справляется. На что мой хозяин разборчив в еде и брезглив, а его похвалил. Сказал, что чай вкусный. И еще сказал: он своими руками дорогу себе в жизни пробьет.
Доярка поддакивала, а потом с удовольствием пересказала мне этот разговор. Она была нашей, овюрской, и жалела меня. Сначала похвала обрадовала, но, поразмыслив, я понял, чем это мне угрожает: не отпустят отсюда!.. Всеми правдами и неправдами будут держать…
Неожиданно я сдружился с хозяйскими сыновьями и приобрел в них союзников. Однажды, возясь у себя на кухне, я увидел, что мальчишки вырезают ремни для камчи[1]. Они привязывали хорошие ремни к слабенькому кнутовищу — я не выдержал и посмеялся над ними, сказав, что настоящие кнутовища делают из хорошо просушенной таволожки.
— Не лезь куда не надо! Не твое дело! — обиженно крикнул Баву и вдруг, взмахнув камчой, огрел меня по спине. Он замахнулся снова, но я перехватил его руку.
— Ну нет! Такого закона не написано, чтобы сын главы хошуна избивал простого арата! — закричал я и потащил Баву к шатру. — Идем, пусть отец разберется с тобой!
— Не пойду-у! — плаксиво заорал Баву. — Пусти!..
— Пусти его, — попросил Дандар. — Он больше не будет так глупо играть. Если придешь в чизан — отец нас обоих накажет! Отпусти его.
— Это игра?! А если я его по башке поварешкой трахну и скажу — игра? — Однако руку Баву я выпустил, тот плюхнулся на землю, размазывая по лицу слезы.
— А ты умеешь плести настоящую круглую камчу? — спросил Дандар.
— Могу, ясно! Мои камчи и для скачек годятся. Только времени нет. Если меня за такой работой ваша матушка застанет, будет мне взбучка!..
Дандар подбежал к младшему брату, все еще сидевшему на траве, и заговорил просительно:
— Баву, братик. Попроси маму, чтобы она Ангыру разрешила с нами в лес пойти! Скажи, он нам поможет выбрать хорошее кнутовище для камчи!
Баву, не дослушав, помчался к матери и скоро вернулся, радостный, запыхавшийся.
— Мама сказала: идите ненадолго.
Время было послеобеденное, надо было вернуться, чтобы успеть приготовить ужин. Я схватил нож, которым мальчишки резали ремни, и мы побежали в лес. Забыв обо всем, я пел, скакал, мальчишки, заразившись моим весельем, бежали взапуски за мной. В лесу я быстро нашел нужный кустарник и, срезав палки на кнутовища, помчался на речку. Искупались, потом Дандар и Баву легли в тени, наблюдая за моей работой, а я обстругал кнутовища, сплел ремни. Нужно было шило, чтобы проколоть в кнутовищах отвер­стия. Пришлось вернуться.
Хозяйка уже хватилась меня и послала кого-то на розыски. Я начал стряпню, ухитрившись-таки выбрать момент, чтобы проколоть дырки в кнутовищах и прикрепить к ним плетки. Самому хотелось полюбоваться на эти камчи. Наказал мальчишкам смазать плетки жиром, получились как на продажу. Мальчишки кричали и скакали от радости, Баву хлестал плетью все, что попадалось под руку, разок огрел даже мать. Когда вечером пришел Сонам-Баир, мальчишки принялись выхваляться перед ним.
— Для скачек они хороши будут, — сказал Сонам-Банр, с видом знатока осмотрев новые игрушки сыновей. — Такая камча не повредит мышц лошади. Берегите их, не бросайте где попало. — Взглянул на меня мельком, улыбнулся поощрительно.
С этих пор мальчишки, как привязанные, пропадали возле кухни, я рассказывал им сказки, пел песни, а они слушали внимательно, точно к струе родника припадали жаждущими губами.
Однажды я начал рассказывать им, как надо рыбачить. Баву сразу стал кричать, чтобы я пошел с ними и показал, но слишком много времени отняла бы рыбалка — не успеешь дела переделать. Я отказался.
Однако баловень, младший, Баву не знал отказов. Даже отец потакал ему — что о матери говорить! Пристанет, за пояс ухватится: «Хочу-хочу-хочу!» Таким же способом он начал выклянчивать у отца разрешения пойти мне с ними на рыбалку — никакие уговоры и объяснения не помогали.
— Ладно. После обеда сходите, — сдался Сонам-Баир и быстро ушел.
А Баву принялся орать и скакать по юрте, точно козлёнок весной. Мать недовольно заметила:
— Что с вами творится? Околдовал вас, что ли, этот работник? Какими усладами он вас приманил?
Ко мне под навес прибежал Баву, радостно вопя:
— Эй, дяденька Ангыр-оол! Отец разрешил тебе после обеда на рыбалку с нами! Можем там остаться до самого вечера.
— Ну, Баву! — удивился я — Все выпросишь, что захочешь! Ладно, помою посуду, и пойдем.
Я прибрал посуду, и мы отправились на речку. Берега ее густо заросли тальником, в тех местах, где подмытый берег рухнул, обнажив переплетения корневищ, пряталась рыба. Здесь можно было применить оба моих способа — ловить силками и руками. Я показал мальчишкам, как надо затаи­ваться в тени дерева, поджидая рыбу, и потом стремительно хватать ее за жабры — вскоре дело у них пошло.
Меня почти каждый день стали отпускать на рыбалку. Возвращались мы обычно мимо чизана, неся на ивовых прутьях довольно увесистую связку ельцов и хариусов. Чиновники, скучавшие возле чизана, провожали нас одобрительными возгласами. Сонам-Баир и сам любил свежую рыбку, а уж если в чизан прибывали важные гости, то он специально гнал нас на рыбалку. Надо полагать, не только за тем, чтобы угостить начальство жареными хариусами, но и чтобы гости не увидели его несовершеннолетнего слугу… Однако я на рыбалке забывал свое подневольное положение и отдыхал душой.
На обильных остатках хозяйских обедов я заметно поправился и даже вроде подрос. Хозяйские собаки все ушли на чайлаг к Шагаачи, теперь даже кости мне не с кем было делить.
Жена Дуктуг-оола растолковывала мне, почему я так надолго застрял в бесплатных батраках:
— Оказывается, парень, это Менний-оол о твоих золотых руках Сонам-Баиру рассказал! А теперь ты им ко двору пришелся, ну они и тянут дело. Конечно, если бы ты тут не за вину батрачил, то они одежду тебе дать должны были бы. А так свою доносишь — голый домой пойдешь. Жаль мне тебя, парень…
После ее сочувственных речей, которые она произносила всегда искрение, у меня делалось тошно и тоскливо на сердце, я начинал ненавидеть своих хозяев, все валилось из рук.
Однако хочешь не хочешь, работать было надо и к тому же еще развлекать хозяйских лоботрясов — добавившаяся мне забота. Когда интерес к рыбалке у них остыл, я подбил их отпроситься по ягоды. Баву выклянчил разрешение поехать подальше в тайгу на быке. Вернулись мы с полными ведрами красной и черной смородины, привезли также полведра спелой крупной малины. В тот вечер Сонам-Баир и его жена ели малину с молоком и похваливали своего расторопного работника. Пришли полакомиться ягодой и другие чиновники чизана, они тоже хвалили меня. Но от их похвал, как ни странно, мне становилось тяжелей, а не легче: лето шло к концу, а надежды на то, что удастся, вырвавшись из рабства, заработать на теплую одежду, не было.
Как-то в одну из поездок в лес я решился заговорить об этом с Дандаром. Объяснил, по какому несправедливому обвинению я отрабатываю «барщину», сказал, что оборвался вконец, а заработать на новую одежду, как видно, не удастся, и попросил Дандара поговорить с отцом. Мальчишка, словно впервые увидев, разглядывал сразу повзрослевшими глазами мои штаны и рубашку, превратившиеся в грязные лохмотья. Потом тихо сказал:
— Дядя Ангыр, неужели у тебя никакой больше одежды нет?
— Я же тебе и говорю, что зарабатываю на жизнь пастушеством, а когда в поле помогаю, со мной потом распла­чиваются какой-нибудь одежкой. А кормят меня хозяйки овец, которых я пасу… Так и живу, Дандар.
От волнения у меня дрожал голос. Дандар отвернулся, чтобы я мог справиться с собой, потом сказал смущенно:
— Конечно, я все скажу отцу… А моя одежда тебе не годится?
«Как же! Разрешит тебе мать отдать мне хоть тряпку из своего богатства!» — подумал я и промолчал. Тут подбежал Баву и принялся тормошить меня:
— Дядя Ангыр-оол! А когда ты уедешь за одеждой, потом вернешься к нам снова? Тогда я упрошу отца отпустить тебя домой!
Я не думал, что Баву, беззаботно шнырявший по лесу, мог слышать наш разговор, и начал испуганно уговаривать его, чтобы он ничего взрослым не говорил. Пусть Дандар сначала попробует попросить отца за меня — если ему откажут, тогда мы направим к нему Баву.
На другой день — я варил обед — ко мне подошел сияющий Дандар:
— Сказал отцу! Ну, что, думаешь, он ответил? Я с напускным равнодушием предположил:
— Приказал явиться в чизан?
— Нет… Почему в чизан?
— Сказал: «Зимой этот мальчишка все равно подохнет. Пусть работает до морозов!»
— Ой, оммани! Что ты!.. Отец ответил: «Пусть идет домой. Проводи его завтра на быке до того места, где вы ягоды собираете!» Понял?
Глаза у Дандара, когда он шептал мне на ухо эти новости, горели так горячо, что у меня в горле застрял какой-то комок. Ненавидел я своих хозяев, а вот с мальчишками расставаться жаль. Даже с глупеньким Баву жаль расставаться…
Баву подлетел к нам:
— Что вы шепчетесь!.. Мне тоже разрешили провожать! И повис у меня на плече.