Работаю в комитете

Прежде всего мне вручили ключи от амбара с продуктами, потом показали служебные помещения и жилые юрты, где я должен был наводить чистоту. Кроме того, на меня возлагались обязанности посыльного. Ну, о том, что я должен был готовить еду трижды в день — говорить не приходилось. Дел было немало, но я взялся за них с охотой.
Все мои владения требовали в первую очередь воды и веника. Больше всего меня поразил хаос и беспорядок в амбаре с продуктами: как на скотном дворе у нерадивых хозяев. Досок пола не было видно за толстым слоем грязи, продукты и грязная посуда валялись где попало.   Припомнив, как наши соседи по Торгалыку — русские хозяйки — мыли полы по субботам, я набрал песку и сделал хорошие веники из березовых веток. Сначала я скоблил пол лопатой, потом драил водой с песком. Когда наконец показались янтарные половицы, радости моей не было конца. Сразу стало уютно, нарядно, празднично. В других помещениях я тоже скоро навел порядок, аккуратно расставил вычищенную посуду и разложил запасы продуктов. Мои таргалары, видя такую чистоту, стали разуваться, входя с грязной улицы в избу или юрту.
Иногда мне случалось услышать их разговоры обо мне, Которые наполняли меня гордостью:
— Смотрите, дышать легче стало и работать веселей в такой чистоте! Раньше наша контора паутиной и пылью зарастала, а теперь туда в грязных сапогах и войти не посмеешь.
— Пыль пускает в глаза! — возражал другой тарга. — Надоест, и бросит. Был же у нас один — и за жалованье не справлялся…
Слушая эти пересуды, я старался еще больше. Ведь впервые за мой труд мне должны были платить деньги да еще грамоте обучать! Да и работа — разве сравнишь с тем батрацким трудом, который выпадал на мою долю раньше? А что я за него получал, какую пищу? Самое большее — чашку тары на весь день. С тем и гони овец на пастбище, прыгай за ними с холма на холм на ветру, на морозе!.. Опустить голову, задремать не смей: как бы из-за скалы волк или рысь не выскочили, кричи и пой до хрипоты, чтобы звери тебя боялись. Раньше сумерек в аал возвращаться и не думай, хотя, кажется, уж весь обледенел снаружи и изнутри… Пригонишь овец к юртам, самая добрая хозяйка, вместо того чтобы тебе глоток горячего чаю дать, кричит:
— Ангыр! Ангыр-оол! Скорей гони овец в кошары, ягнята маток заждались, замерзли!
Потом ждешь, когда ягнята насосутся, отделишь их от маток, загонишь по кошарам. Только тогда и смеешь появиться в юрте, присесть у порога, ожидая, когда же наконец скажут:
— Ангыр, подогрей шаар[1] да подсыпь туда горсть хевека[2]! Но и на этом твой рабочий день не закончился, хозяйка, не дожидаясь, пока ты спокойно поешь, торопит:
– Э-эх, Ангыр! Ночь на дворе! Поспеши-ка принести льда и снега для супа. Дров наруби для очага! Тары натолки для завтрака!..
Ты бегаешь замерзший и вечно голодный, выполняя все эти поручения, а хозяйские дети сидят в переднем углу перед тёплым очагом, играют в кости или шахматы, весело хохочут. Да еще и погоняют тебя:
— Эй ты, бездельник! Дров побольше подбрасывай, темно!
Ночью тебе тоже не согреться. Место твое возле самого порога, на голой земле. Как ты не вертишься, каким клубком ни сворачиваешься, пытаясь скопить каплю тепла, а рваной шубенки твоей все равно не хватает, чтобы закрыться.
А ночью, когда табун пасешь? Страшно вспомнить даже!.. Люди ужинают — пьют горячий бульон, едят пахучее мясо, наливают из кипящей чаши чай с густым молоком. А ты в эту туманную от жгучего мороза ночь, когда все живое спешит где-нибудь укрыться, отправляешься пасти лошадей в ночное.
Тишина звенит и потрескивает. Только постук лошадиных копыт по насту слышен — из-под снега траву достают. Поднимешь голову — в белом от лунного сияния небе звезды гвоздями кажутся, словно кости твои насквозь сверлят!.. Ночной хиус завывает на все лады, то отсюда рванет, сыпанет тебе острой порошей в лицо, то оттуда. И конца нет этой ночи, словно и время, окоченев, остановилось.
Не зевай, не забывай тереть лицо и уши, мороз совсем незаметно прикоснется — берегись, останутся черные метки, будут болеть и в тепле, и в холоде, до наступления весны не заживут раны. Боль от них проникает до самого сердца, метки эти, точно следы судилища, остаются навсегда.
А весенняя или осенняя страда? А сенокос?.. Ты работаешь, а хозяин, собрав урожай, словно нищему бросает тебе объедки.
И все-таки любой труд я могу взвалить на себя, справиться с ним. Но вот отношение хозяев, их оскорбления — хуже морозных ожогов, остаются от них раны в сердце. Неизлечимые.
Так с чем же могу я сравнить свою теперешнюю работу в комитете? Как же мне не стараться, не работать изо всех сил? Это лучшая моя тропинка, по которой я когда-нибудь ходил, которая, надеюсь, выведет меня к грамоте, к другой – необыкновенной жизни. Бабушка моя всегда мне повторяла: «Руки шевелятся, живот сыт. Трудясь, друзей обретешь».
Еще больше радовался я, слыша такие разговоры:
— Эх, какой парень работящий попался нашим комитетчикам!.. Чистоплотный, а как вкусно готовит — с удовольствием остаешься у них обедать!..
Частенько и Сонам-Баир приходил в комитет отобедать, жалуясь на своего неряшливого неумеху-повара.
Чтобы не иметь недостатка в свежем молоке, сметане, пыштаке, я заводил знакомство с хозяйками окрестных юрт, расплачиваясь кусочками сахара, горстью чая — все оставались довольны меной. Завел я знакомство и с русскими хозяйками в соседней деревне, брал у них овощи, лук.
Мне позволялось приглашать для черной работы помощника из кара-бажина. Там оставалось немало моих добрых знакомых, хотя, к моей радости, Силин-Хуурак и дедушка Орус-Хунду были уже оправданы судом и находились на свободе. Я выбирал самых трудолюбивых, по очереди, чтобы немножко их подкормить. Когда мне давали выделывать шкуру забитой овцы или быка, я поручал это дело моим знакомцам из кара-бажина, расплачиваясь с ними потрохами.
Часто меня посылали в Шагонар, там было много китайских лавчонок и госторговский магазин. Я покупал там чай, соль, сахар, табак и всякие другие вещи, нужные моим таргаларам.
Получив свой первый заработок, я долго разглядывал пят­надцать серебряных монеток, блестевших на моей ладони, и мечтал о часе, когда смогу поехать к старенькой бабушке, показать ей эти деньги, заработанные собственными руками… Без ее совета я даже покупать ничего не хотел.
Вскоре начальники мои стали направлять меня с какими-то серьезными поручениями в отдаленные места. Случалось отвозить их женам жалованье, возвращаясь с запасами домашней вкусной снеди. Правда, не очень-то мне нравилось, что жены допытывались, как ведут себя мужья, а мужья, в свою очередь, расспрашивали о женах. Я старался успокоить тех и других, рассказывая только хорошее. А вообще-то я любил дальние поездки в незнакомые места — они разви­вали мое умение общаться и разговаривать с разными лю­дьми.
Кроме этих дел, я еще готовил для писарей краску из красной материи. Материя эта сначала замачивалась, потом кипятилась — доводить раствор надо было до необходимой густоты, чтобы краска не плыла по бумаге. Потом я мыл кисточки, которыми писали мои начальники, разводил краски. Когда кисточки выбрасывались за негодностью, я их подбирал и складывал в кухонной юрте. Там же копил я обрывки бумаги, засохшую краску. Ждал, когда наконец все это пригодится мне…