«Тридцать белых букв»

Однажды ко мне в кухонную юрту заглянул Байыр-оол.
— Ангыр-оол, зайди ко мне в служебную юрту, если свободен.
— Ча, ладно, — сказал я. — Только вот посуду после обеда домою.
Байыр-оол ушел к себе, а я, торопясь, стал заканчивать кухонные дела, гадая, зачем это я понадобился моему тарге. Была суббота, все таргалары разъехались кто куда, а Байыр-оол, выходит, делал какую-то работу?.. Значит, пошлет меня с поручением — не миновать. Но раз зовут — надо идти. Составив посуду на полки, я привел себя в порядок и отправился в служебную юрту.
Байыр-оол сидел на краю постели, держа в руках какую-то бумажку.
«Хочет, наверное, послать меня на разгонную станцию, за лошадью», — подумал я и остановился у порога, уверенный, что сейчас же помчусь с поручением.
— Что ты встал у дверей? — удивился Байыр-оол. Он указал мне на табуретку, стоявшую возле постели. — Я же сказал, у меня к тебе дело.
Я потоптался смущенно, потом прошел и сел на табурет, опустив глаза: не часто мне приходилось сидеть на возвышении в присутствии старших.
— Помнишь, я тебя обещал грамоте учить? — спросил Байыр-оол. — Я ждал, пока ты хорошо освоишь свои обязанности, чтобы у тебя оставалось свободное время. Теперь, я считаю, час этот настал. Приступим?
Словно крик главного судьи, дающего команду начать скачки, были его слова для меня. Я весь напрягся, сердце мое обмерло и счастливо, бешено заколотилось, лицо заполыхало. Почему-то, совсем не к месту, вспомнилась мне сказка о жеребце и глупом волке, которому жеребец посоветовал прочитать, что написано у него на заднем копыте. Придя в себя после этого «чтения», волк казнился: «Писарь я, что ли, читать грамоту?..» Возможно ли, что мне, безвестному сироте, судьба подарит такое счастье — стать грамотным? Наверное, ничего с этим делом не выйдет; и люди, прослышав о моих потугах, будут смеяться, встречаясь со мной.
Ведь у нас никакое дело скрыть невозможно: «В Чаатах подумали — в Торгалыке судят и рядят!..»
Тарга терпеливо ждал, когда я немного успокоюсь.
— Так сразу и начнем— пролепетал я.
— Ну, а зачем тянуть?.. Давай начнем.
Байыр-оол отложил в сторону бумагу, на которой, словно на моем ревсомольском удостоверении, разбегались муравейники букв, и взял книгу.
— Гляди. Это «Сагаан тологай», еще ее называют «тридцать белых букв» — монгольский букварь. Правда, пока у нас настоящего букваря нет, это я сам написал для тебя по-печатному. Давай приступим к учебе.
«Орше хайрыкан! Боже мой! Ведь ученик перед учителем должен сидеть на поджатых ногах. Таков обычай! А я расселся рядом…»
— Чего ты пыхтишь, как верблюд?
Байыр-оол заглянул мне в лицо и похлопал по плечу. От его доброты, — ведь еще никто из чужих людей не обращался со мной так, — я вдруг заплакал.
— Я… я… Простите меня!..
Байыр-оол, полуотвернувшись, ждал, когда я успокоюсь. Я утер нос и щеки рукавом, пробормотал:
— Такое почетное дело… Разве мне осилить его?
— Ничего… — Байыр-оол усмехнулся. — Со мной сперва то же творилось. Думал: простой сын арата, научусь понимать разговор на бумаге! Однако — сам видишь!.. Ну-ну, не хлюпай!.. Ведь ты член ревсомола, какая задача стоит перед тобой? Забыл?..
Этот последний вопрос больно ущипнул мое сердце, я согласно закивал:
— Да, да, тарга Байыр-оол, вы правы! Я непременно буду учиться! Мечта об этом давно живет в моем сердце, только поверить трудно…
Я готов был в порыве благодарности упасть на колени перед моим добровольным учителем, еле сдерживал себя.
— Ну, хватит воду в ступе толочь! Смотри. Вот значки. Каждый знак имеет свое значение, как тавро на лошадях. Люди, взглянув на тавро, знают, какому хозяину принадлежит лошадь. У одного тавро в виде молотка — алага, у другого молоток с двумя головками, у третьего еще какой-нибудь. Ну да это ты сам знаешь.
— Да, да, конечно!— поспешил подтвердить я.
— Вот и эти значки надо узнавать так же, как любое тавро. Понял?.. Теперь скажи, сколько в монгольском алфавите знаков?
— Никогда не слыхал!.. — удивленно пробормотал я.
— Как не слыхал? Первое, что я тебе объяснил — сколько букв в монгольском алфавите.
— Ой! — спохватился я. – Вы сказали «тридцать белых букв»!
— Ну, сообразил! Теперь давай учиться узнавать их. Мой учитель обратным концом кисточки стал, указывая на каждый из тех знаков, которые он изобразил в букваре, называть их. И правда, получилось ровно тридцать.
— Теперь заучим для начала пять из них. Смотри внимательно и повторяй. — Тарга касался кисточкой то одного, то другого знака и тянул нараспев:
— А-а-а, э-э-э, и-и-и, о-о-о, у-у-у…
Я старательно подражал ему.
Мы пропели эти пять звуков несколько раз подряд, потом Байыр-оол, взглянув на мое лицо, рассмеялся:
— Трудно, что ли?
Я начал быстро смахивать капли пота со лба и подбородка, храбрился:
— Не трудно, не трудно! Только я волнуюсь… Называть легко.
Тем не менее не только лицо, но и рубаха на мне была мокрая от пота.
Байыр-оол, видно, и сам умаялся со мной.
— Ча, ладно! — произнес он наконец, хлопнув по книжке ладонью. — На сегодня достаточно. Иди и учи, чтобы твердо знал.
Я выскочил из служебной юрты и помчался на берег Улуг-Хема, — если кто меня видел в эти минуты, наверное, решил, что я сошел с ума. На берегу речки я хлопнулся на спину и, глядя сквозь смеженные мокрые ресницы в сияющее голубое небо, думал, что вот сейчас мое сердце, не выдержав, разорвется, разольется по небу, как эти лучи заходящего солнца.
Наши девушки пели песенку, которая вспомнилась мне и придала храбрости:
Письмена, письмена?..
Но ведь это бумага?
Писаря, писаря?..
Этих парней тоже родила женщина!
Вернувшись в свою кухонную юрту, я принялся рассматривать буквы, нарисованные мне Байыр-оолом, потом молитвенно возложил клочок бумаги себе на голову, прошептав: «Ни одной пылинке не дам сесть на эти письмена!.. Теперь они уже не муравейчики, пять из них я знаю. Однако пусть все будет тайной! Заранее об этом никому нельзя хвастаться. Надо больше молиться, чтобы прибавилось ума и сил узнать их все поскорее!..»
Раньше я часто повторял ламскую молитву: «Ом мани падме хум!», перевод которой — «да славится цветок священного лотоса!», — я узнал много позднее. Теперь эту молитву заменяли мне пять выученных букв, я повторял их бессчетно. Готовил ли я ужин, мыл полы — губы мои не оставались праздными, твердили все те же пять звуков. Кажется, я и во сне шептал их. А утром знал буквы крепче, чем собственное имя. Я даже удивился, что так легко запомнил их и по порядку и вразброс. Опять благодарно помолился по-старому, мне подумалось: «Может, я зря боялся, что не осилю? Может, я создан для грамотности?..»
Хотя рассвет только-только забрезжил над дымоходом юрты, сон уже умчался от меня. Я принялся готовить завтрак, но с бумажкой не расставался: в одной руке держал ухват, в другой — бумажку.
Нынешним утром мой башкы[1] завтракал один, другие таргалары еще не вернулись. Это очень обрадовало меня. Я ответил Байыр-оолу весь заданный урок и стал умолять о новом задании:
— Уважаемый мой тарга-башкы! Я теперь почему-то поверил, что осилю не пять, а даже десять знаков!
— Ты не рвись… — с сомнением покачал головой Байыр-оол. — Как бы тебе быстро не надоело!
— Не надоест, тарга! Не надоест… Выучу, сколько скажете!
Байыр-оол дал мне новое задание, а я упросил его до времени не рассказывать никому, что я учусь. Тарга согласился, предупредив, что все-таки довольно скоро мне придется держать экзамен перед остальными таргаларами. Не только читать, но и писать. На том мы и порешили.
Вот когда пригодились мне наконец прибереженные испорченные кисточки, краски и клочки бумаги. Я каждую свободную минуту пытался выводить знакомые буквы, но рука плохо слушалась меня. Я огорчался, стараясь убедить себя, что виновата краска или плохо вымытая кисточка. Разводил новую краску, промывал кисточку — увы! Каракульки мои и отдаленно не напоминали те, что написал мой учитель. Точно помутившийся разумом, я пытался писать буквы даже за готовкой обеда. Если меня заставал за подобным занятием Байыр-оол, то он с нарочитым испугом говорил, что скоро я начну кормить их обедом из своей писанины. Правда, когда заходили другие таргалары, я быстро успевал спрятать письменные принадлежности и делал вид, что целиком занят хозяйством. Даже шаманские бубны и песни гуляющей молодежи не могли оторвать меня от занятий. Очень меня тянуло туда пойти, иной раз невмоготу было усидеть на месте, однако останавливала мысль: вдруг завтра скажут — покажи, что умеешь?..
Через месяц я знал букварь и умел рисовать все буквы.
Однажды я принес таргаларам обед, разложил мясо по тарелкам и собирался выйти, но Данзрын остановил меня:
— Эй, повар? Почитай нам свою грамоту! Посмотрим, что ты успел.
Я взглянул на Байыр-оола, тот весело подмигнул мне: все, мол, в порядке, валяй! Волнуясь, но без запинки я прочел весь букварь.
Данзрын, пережевывая мясо, кивнул снисходительно:
— Молодец!
Другой тарга хлопнул себя по ляжкам:
— Это же сущий черт!
Но Байыр-оол решил окончательно поразить таргаларов.
— Иди, принеси свои кисточки и бумагу! — велел он мне. — Будем писать.
Уже с большей уверенностью и даже с гордостью выполнил я его распоряжение. И, написав все буквы, поднес старшему из присутствующих, Данзрыну. Проглядев бумажку, бывший лама удивленно и серьезно молвил:
— Можно сказать, рука у него уже установилась. — И передал мои каракули дальше.
Таргалары поочередно проглядели написанное мною, внимательно, точно гадали на овечьей лопатке.
— Да-а, — сказал, изумленно Белек — тот самый тарга, который пытался выяснить, девушка я пли парень. — Пока что во всех девяти хошунах Танну-Тувы мне не приходилось слышать, чтобы посыльный за месяц писарем сделался!.. Если бы своими глазами не увидел, ни за что бы не поверил…
После этого экзамена я почувствовал в себе еще больше уверенности и теперь уже, где бы я ни видел печатный текст с крупными буквами, пытался прочитать его. Гордость и радость наполняли меня, если мне удавалось прочитать не только отдельные слова, но и целые фразы. Однажды, убирая контору, я заметил в ящике для бумаг смятую газету. Достав и разглядев ее, я увидел знакомый портрет. Водя пальцем по буквам подписи, я вдруг сложил: Ленин. Не веря, я еще раз перечел, потом бережно свернул газету и унес к себе, доставал и снова перечитывал имя человека, которому я, бедняк и сирота, был обязан всем.