Снова в Кызыле

Шла вторая учебная зима. На улице трещал мороз, а в^: общежитии партшколы раскаленные печи днем и ночью источали жар. Тепло, уютно, на улицу не манит. Да там, по такому морозу, и прохожих не увидишь. Мы обходились прогулками со своего нижнего этажа наверх, где жили девушки. С утра до позднего вечера в нашем общежитии стоял шум, смех, песни; выглянешь на улицу в ледяное, безлюдье, и кажется, что партшкола — единственное живое место в городе.
Учеба наша сильно отличалась от того, как учится тувинская молодежь сегодня. Во-первых, не было еще тувинской письменности, русский язык среди нас не знал почти никто, владеющих монгольским было чуть больше. Среди учителей попадались такие, кто не говорил по-тувински. Поэтому учиться было очень трудно. Однако мы не унывали.
Те, кому ученье давалось хуже, старались заниматься больше: садились на свой топчан, как в юрте: одну ногу под себя, на другую, согнутую в колене, клали фанерку с листом — и писали, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. А вокруг — веселье: сытые здоровые молодые парии показывают друг другу лучшие приемы борьбы, хвастают аальекпми или хошуннымп скакунами, борцами…
В этом году у нас в партшколе создали ревсомольскую и партийную ячейки. Среди учащихся появилось много чле­нов партии, меня тоже приняли в том году в партию. Было несколько членов партии среди девушек, хотя, говоря честно, у нас в ту пору бытовало снисходительное отношение к соученицам: не освоить им монгольской грамоты, а русский — тем более!.. По пословице: «Женщина мужскими делами не занимается — козья голова на пиру не подается». На деле, однако, многие девчата лучше нас выводили буквы кисточкой на бумаге: сказывались, как видно, их длительные упражнения в вышивании.
Как-то вечером я забрался в дальний класс, чтобы спокойно позаниматься. В дверь просунулась голова Анай-оола:
— Ангыр-оол! Важная новость, пойдем.
— Убирайся к черепам своих предков со своей новостью!— огрызнулся я. — Никогда, черти, спокойно позаниматься не дадут! Сообщи свою новость Кончуку!
— Тебя учитель вызывает! Кончук уже там! — не отставал Анай-оол. — Серьезное дело, Ангыр!..
Я пошел за Анай-оолом. В классе, куда он меня привел, сидели одни партийцы, возле стола стоял учитель Найданов. Лицо его было хмурым. Я тихонько сел.
— Есть тревожное сообщение, — сказал Найданов, обведя нас взглядом. — В западных районах снова зашевелились феодалы. ЦК партии поручил мне сообщить вам об этом. Держите себя в боевой готовности. Сведения эти секретные, посторонним, беспартийным не сообщать. Все, можете расходиться. Я буду вас оповещать о дальнейшем.
Я вернулся в класс, где занимался, но ничто уже не шло в голову. Внутри моего сердца словно бы появилось другое, крохотное, оно колотилось часто и тревожно: что-то будет?.. Информация, которую сообщил Найданов, мне ничего не объяснила. Феодалы?.. Как их отличить? Ведь тавра на ляжке у них нет. По количеству скота?.. Но в нашем Улуг-Хем-ском районе больше всего скота у Шагаачи и его сынка Сонам-Баира. Кто же он? Феодал?.. Аратский правитель?..
«Учимся год, одевают нас, кормят, а как встретился трудный вопрос — и ясно, что ничему не научились!.. А может, западные, хемчикскпе феодалы — особые? Надо расспросить ребят из Хемчика…»
От волнения я никак не мог заснуть. Полная луна светила в окно, стояла немая морозная тишина. Вдруг по мостовой под окнами зацокали копыта лошадей. Я бросился к окну: боевым строем, в полном безмолвии проехал отряд народоармейцев.
Утром уроки не шли мне на ум. Конники, предупреждение Найданова, мои сумбурные мысли… Меня дернул за рукав Анай-оол:
— Всех партийцев вызывают в ЦК,— шепнул он мне на ухо. — Только выходить по одному, незаметно. Пойдем первыми…
Я двинулся за ним к выходу. Сердце мое опять заколотилось тревожно. До сих пор нас, простых учащихся, даже к двери этого высокого учреждения не приглашали.
В коридоре здания ЦК мы подождали, пока все соберутся, затем, следом за башкы Найдановым, вошли в кабинет одного из секретарей ЦК товарища Шагдыжапа. Там уже сидели какие-то люди. Увидев нас, секретарь поднялся и, загасив папиросу, отодвинул бумаги, лежавшие перед ним.
— Здравствуйте, товарищи партшкольцы, — сказал он.— Занимайте, пожалуйста, свободные места. Прибыли все, начнем.
Секретарь сделал паузу, ожидая, пока мы рассядемся и затихнем, затем продолжал:
— Прежде всего, не следует думать, что раз вызвали в ЦК, — значит, произошло что-то особенное. Просто мы хотим поглядеть на вас, познакомиться с вами лично. Возможно, что ЦК будет кому-то из вас давать задания. Вот за этим, для личного знакомства, мы вас сюда и пригласили.
Дальше Шагдыжап, сделав деловое и серьезное лицо, принялся объяснять обстановку в республике. Он напомнил, что несколько лет назад, в том же Хемчикском районе группа «жирных» также подняла мятеж. Руководить мятежом богатеи поручили не знатному феодалу, а конокраду Суупаку. Прикрываясь его простым происхождением, они пытались привлечь к мятежу темных аратов. И кое-кто из беднячества пошел у них на поводу.
— Тогда мятеж был подавлен, — говорил Шагдыжап, — но голову змее не отсекли, она зашевелилась, и снова богатеи пытаются втянуть в свою игру простой народ, его руками выхватывать угли из огня! Допустить, чтобы пролилась кровь простых скотоводов, мы не можем. Делать призыв в армию, подавлять мятеж силой партия считает нецелесообразным. Нам сейчас необходимы стойкие и знающие партийцы, которые могли бы объяснить людям их заблуждения. Такова обстановка, товарищи…
Подождав, пока утихнет шепоток, пронесшийся по нашим рядам, Шагдыжап сказал:
— Еще такая маленькая подробность. В случае необходимости для всех партийцев города будет дан сигнал. Наблюдайте за светом: дважды моргнет свет — это сигнал тревоги. По одному собирайтесь в здание ЦК…
На этом заседание закончилось.