Сигнал тревоги

Однажды после ужина я и несколько парней сидели в комнате у девчат. Мы болтали, хохотали, вспоминали, как одна из девушек «плавала» сегодня на уроке русского языка, когда лампочка вдруг мигнула дважды. Сердце мое замерло: сигнал! Надо было незаметно уйти.
— Девушки, это вам Шустер подмаргивает! Сбегаю-ка я на электростанцию, намну ему бока. Я ох ревнивый!
Под общий хохот я выскочил из комнаты. По коридору уже шли, торопясь, мои товарищи. Я бежал, все еще улыбаясь собственной шутке: на электростанции тогда действительно работал механик по имени Шустер. Когда свет потухал, а случалось это частенько, говорили, что Шустер «смазывает» машину: механик был слаб на выпивку.
«Что случилось? Что будет?.. — думал я, шагая по улице. Боевая готовность?.. Вот я иду по боевой готовности, может, на смерть…» Мне вспомнились мои овюрские дядья и братья. У них всегда ружья висели хорошо вычищенными, патроны и порох лежали наготове, сбруя у лошади в порядке. На охоту или по тревоге они выезжали мгновенно — никто и увидеть не успевал. Вспомнил я, как дядя Мукураш вернулся тяжело раненым, но выжил, благодаря своему мужеству. Что ж, теперь, выходит, пришел мой час.
Во двор казармы нас, партшкольцев, впустили сразу, велели построиться в коридоре здания казармы, на первом этаже.
— С настоящего момента, — сказал немолодой, со шрамом на щеке, командир, оглядев наш неровный строй, — вы, товарищи партшкольцы, вступаете в ряды Народно-революционной армии. Повторяйте за мной текст присяги…
Церемония принятия присяги так меня взволновала, что слезы на глаза навернулись. Командир, заметив это, участливо спросил, не погиб ли у меня кто-то?
— Нет, — смущенно пробормотал я. — Это я так.
Я глядел на командира: какая выправка, как на нем подогнано обмундирование! Подтянутый, стройный — точно желтенький патрон от пятизарядной винтовки!.. Шрам идет к его темному обветренному лицу, делает еще более мужественным. Поднес руку к козырьку, повернулся, щелкнул каблуками — очень красиво, четко, даже сердце у меня зашлось от восторга… Перевел я глаза на своих сокурсников — и чуть не рассмеялся: не патроны, а деревянные пестики, которыми тару толкут!.. Расшлепанные валенки, мохнатые шапки со спущенными ушами, широкие шубы…
Командир приказал нам получить обмундирование, а после этого, выбрав в конюшне лучших лошадей, заседлать их.
Нам выдали галифе и гимнастерки, буденовки, новые черные валенки и желтые дубленые полушубки. Переодевшись, мы уже стали походить на солдат. Получили мы также винтовки, патроны, полевые сумки и шашки.
В конюшне было темно, лошадей топталось много — как выбрать лучшую? Я присел и стал разглядывать силуэты коней: головы, ноги, ширину груди. Вижу, неподалеку от меня высокий, с хорошей статью, жеребчик. Подошел к нему с уздечкой — конь остался неподвижным, выходит, обучен по-тувински. Пощупал круп, ноги, голову. Хороший конек — мускулистый, упитанный, спокойный. Передние ноги подкованы. Я накинул на него уздечку и, прижавшись щекой к храпу, прошептал: «Ну вот, теперь мы будем с тобой вместе нести трудную службу. Я всегда буду заботиться, чтобы ты был накормлен и напоен, а ты верно служи мне, выноси из беды, быстроногий мой скакун…» Точно поняв меня, конь пе­реступил на месте и ткнулся лбом мне в плечо.
Не успели мы кое-как подогнать по себе обмундирование и снаряжение, раздалась команда «по коням»!.. Мы высыпали во двор казармы, разобрали своих лошадей. Конь мой, проверяя нового седока, покусывал удила и пробовал выдернуть повод.
Морозными игольчатыми стрелами встретил нас предутренний ветерок. Стояла еще черная тьма, в домах не светилось ни одно окно. Мы ехали молча, только перестук лошадиных копыт, точно рокот невидимой реки, звучал в тишине улиц.
Выбравшись за город, мы двинулись вдоль Енисея к горе Бом. Степной порывистый хиус словно бы поддразнивал нас: «Изнежились, привыкли к теплым постелям, надежным стенам жилища? Ну, как вам мои поцелуи? Буденовка, наверное, кажется легковатой, да и суконные галифе — не очень надежная защита?..»
И правда, не помогает! Как быстро я забыл, что совсем недавно полуголый, голодный бегал на трескучем морозе за скотом! Ой-ой, того гляди запричитаю, словно избалованный ребенок во время кочевок: «Эчигей, эчигей — замерз, холодно!» А ведь я солдат, партиец, еду на священное дело — Родину защищать!.. Раньше эти слова я твердил бездумно, точно ламы молитву, а теперь они сердце жгут.
Мы начали подниматься по склону горы Бом. Здесь лежал глубокий снег, ничего вокруг не было видно из-за морозного тумана. Приходилось доверяться опытным нашим тувинским лошадкам, умеющим выбирать надежный путь. К утру добрались до русского села Кызылсуглуг Баянкол, стали на дневку по два-три человека в дом. Встревоженные хозяева безропотно накормили нас и наших лошадей, расспрашивать, однако, ни о чем не решались.
Ночью мы снова пустились в путь. За вчерашний переход многие успели обморозиться: у кого нос вспух, у кого щеки пошли волдырями. Тело болело: после долгого перерыва — сутки в седле! А наш неутомимый командир со шрамом потешался:
— Хороши араты! От верховой езды спина болит! Как же вы запоете дальше: впереди у нас с вами дальняя дорога!..
Командир наш был весел и бодр, глядя на него, веселели, взбадривались и мы.
Скоро наш отряд разделился на две группы, одна направлялась к Чадану, а вторая, куда вошел я, через Торгалыгский перевал должна была проследовать в Овюр. Я был рад, что снова увижу родные места, где каждая тропка еще помнит следы моих ног. Может, мое знание этих тропок как-то пригодится отряду?..
С последней своей дневки мы выехали, когда начало смер­каться, и перед утром прибыли в Улуг-Шол. Я попросил командира, чтобы мне разрешили встать на постой к моему бывшему хозяину, у которого я несколько лет подряд пас овец. Хозяева, как я и ждал, узнали меня только лишь после того, как я назвался.
Хозяйка всплеснула руками:
— Ангыр-оол!.. Вырос как! И косу отрезал… Солдат, на­стоящий солдат!
Хозяйка трогала меня, мою форму, словно желая убедиться, что я — настоящий. Честно говоря, я был доволен, что люди, помыкавшие недавно мной, увидели меня независимым, взрослым. Суетились, стараясь накормить меня получше, повкусней, уложили спать на теплое и почетное место.
Утром, встав пораньше, я пошел пройтись по поселку. Навстречу мне попалась моя тетка, жена дяди Баран-оола.
— Здравствуй, Ангыр! — первой, еще издали заговорила тетка. — Шокар-Давыт только что сказал мне, что ты здесь. Ой, да как ты вырос, изменился! Не узнаешь!
Я почтительно и смущенно отвечал:
— Как здоровы, тетя? Благополучно ли зимовали? Почему так рано появились по эту сторону перевала?..
— Зимуем в Овюре, на той стороне. Через перевал ночью шли, слухи у нас разные из уст в уста передают. Неспокойно. Хочу своими глазами поглядеть. Может, лучше сюда откочевать?
Тетка подошла ко мне ближе и, поглядев воспаленными, утомленными за ночную трудную дорогу глазами, шепнула:
— Ты что это, солдатом стал?
— Мобилизовали временно… — тоже понизив голос, отвечал я. — Вот скажу вам секретное, не для разговоров: мы направляемся в Овюр. Какая дорога? Торгалыкский перевал не так сильно тяжел?
— Конь хороший у меня, Ангыр, — отвечала тетка. — А дорога очень плохая. Ни единого следа на пути не встретила. Переезд через перевал сейчас запрещен, не велят ездить. Тайно перебралась.
Я хорошо помнил напористость и бесстрашие тетки, но сегодня она показалась мне даже более мужественной, чем обычно. Не побоялась одна отправиться через Торгалыкский перевал: сугробы — дна не отыщешь, ветер с ног валит!.. Лицо у нее еще больше обветрило и потемнело за дорогу, но она уже успела привести себя в порядок: три косы ее, выпущенные поверх нагольной шубы, аккуратно заправлены за тугую матерчатую опояску, идики очищены от снега, сама она улыбается. Тетка моя и наедине с собой не станет плакаться на холод и на усталость. Надо — значить надо!.. Я невольно позавидовал ей и втайне про себя решил, что буду вырабатывать в себе такую же стойкость. Даже мысли о том, что трудно или страшно, стану изгонять из головы!.. Попрощавшись с теткой, я вернулся к избе, где уже собрались наши солдаты, чтобы продолжать путь.
На этот раз мы выехали днем. Погода не баловала. Хмурилось небо, хлестал пронизывающий ветер, то и дело начинал сыпать снег. Только когда мы въехали в Торгалыгский лес, ветер стал нас донимать меньше. Однако в лесу было полутемно, зловеще шумели вершины деревьев, то и дело хлопались на нас плиты снега, сорванные ветром с кедровых и пихтовых лап. Мы поднимались долиной речки Торгалык. Чем выше, тем уже сходились скалистые берега, тем сильней свистел ветер в образованном отвесными скалами коридоре, хлестал по лицу жгучими острыми языками.
Когда мы достигли перевала, ветер, беспокоивший нас в ущелье, вспоминался нам теперь ласковым дыханьем весны. Здесь выл ураган, вздымая и швыряя тучи снежной пыли, ветер был таким плотным, что нечем было дышать. Лошади карабкались почти по-кошачьи, цепляясь копытами за выступы скалы. Они то проваливались по седло в сугробы, то выползали из них — плыли, задыхаясь, в снежном месиве, точно в ледоход попали. Тут, на вершине Танды, рос лишь кедровый стланик и артыш, но ни ветки не торчало из высоких сугробов — все поглотила белая стихия. Передние лошади словно парили в белом воздухе неясными расплывающимися тенями. Такой переход могли выдержать только наши закаленные тувинские лошадки. Как они не падали, оскальзываясь на камнях под порывами страшного ветра? Казалось, сам великий Хозяин Танды придавал им сил, берег в пути. Наверное, после таких вот тяжких дорог и появлялись, в благодарность судьбе, на перевалах священные Ова.
Иной седок, что парус, тормозит и задерживает движение лошади, а она все-таки идет вперед, стараясь спасти его и себя. Ну а настоящий, умелый наездник еще и помогает своему коню удержаться на трудных участках дороги, особенно на обрывах, наклоняясь в нужную сторону. Так и я помогал своему буланому, клонясь в седле то вперед, то назад.
Когда поднялись до вершины, где стояла жертвенная Ова, командир велел остановиться, проверить, не отстал ли кто. Все оказались целы. Без задержки начали спускаться вниз, надеясь, что по ту сторону Танды ветер будет потише. Спуск и правда оказался немного легче.
Уже смеркалось, когда отряд достиг местечка Ат-Чулгур, где было решено остановиться на ночлег. В этом месте Торгалыг, вырвавшись из скальных прижимов, тек по довольно широкому ущелью. К счастью, здесь зимовали две юрты. В одной жил бедняк соледобытчик Чалан-оол, в другой — старуха Шаалы.
Солдаты наши начали готовить ужин, греться у очага. Мне же не сиделось в юрте: каждая пядь земли была тут знакома. Я вышел. Измученные лошади стонали и всхрапывали во сне у коновязи. Из юрт доносился запах бараньей похлебки, хохот моих спутников. Звездное морозное небо лежало на вершинах скал, летела по каменистому дну ущелья, не усмиренная морозом, знакомо грохочущая по камням река. Я стоял, вспоминая, сколько раз я тут мерз, голодал, плакал, проклинал судьбу!.. Казалось, вырваться бы мне куда-то, в иной мир, в легкую сытую жизнь, — обратно не заманишь, не вспомню, не вернусь!.. И вот — вернулся, сердце бьется в груди счастливо: здравствуй, моя родина, лучший на свете кусочек земли, мой Торгалык!..
Вдруг ухо мое различило в тишине далекий перестук копыт. Сначала я подумал, что это бредет к юртам заплутавшаяся корова. Однако тут же я уловил тихий звон металла — ветка коснулась стремени. Я сдернул с плеча ружье. В ущелье, на фоне неба, показались силуэты двух всадников.
— Стой! Кто такой? — заорал я, щелкая затвором. Всадники развернулись и поскакали назад.
— Стойте, стреляю! — заорал я снова, а поскольку всадники и не думали останавливаться, выстрелил три раза вверх, как было приказано.
Из юрты высыпали солдаты, бежавший впереди командир крикнул мне:
— Не стрелять! Отставить!
Аальские собаки с лаем рванулись следом за всадниками. Из юрты Чалан-оола выскочил гость хозяина, мой земляк Тарачи и, подбежав к обрыву, закричал:
— Э-э-ей! Это я, Тарачи! Не бойтесь!
Было слышно, как скользят на льду лошади и трещат мерзлые ветки в чащобе. Несколько солдат поскакали следом за беглецами. Скоро одного из них догнали и завернули к юртам, второму удалось уйти.
— Спешивайся и заходи в юрту! — приказал командир пленному.
Тот молча повиновался.
Зашел в юрту и я. Человек этот был мне знаком. Когда-то я вместе с ним сеял по приказу китайцев хлеб. Звали его Шожупкан. По лицу пленного текла кровь, он нервно утирал лоб рукавом полушубка, видимо от страха не понимая, что с ним и что он делает.
— Ты ранен? — спросил командир.
— Я ранен? — удивленно повторил Шожупкан, взглянув на окровавленный рукав полушубка, и принялся торопливо ощупывать голову. — Кажется, цела… — прошептал он. — Пуля рядом в дерево шлепнулась. Наверное, щепкой окорябало…
— Что за люди, откуда? — продолжал допрашивать командир.
— Из Чалааты я, Шожупкан… Сопровождал заведующего красной юртой Мажаа…
— Почему тайком едете, ночью?
Пленный, помявшись, пробормотал дрожащим голосом:
— Знаем, запрещено через перевал ездить. А заведующий очень просил. Мой грех, виноват я…
— Получили секретное поручение? — быстро спросил командир и нахмурился. — Ну, что знаешь про восставших, выкладывай!
— Нет, нет! — замахал руками Шожупкан. — Мы далеко от тех мест живем. Только заведующий испугался: говорит, партийных убивают мятежники. Уйти сам хотел. Конь у него подкованный, потому одолел лед… Мой вот упал… Мы думали, это бунтовщики нас догоняют…
Командир, внимательно поглядев на пленника, вдруг улыбнулся и подал ему пиалу с чаем. Тот, еще не веря, что опасность миновала, протянул к чашке дрожащую руку, быстро с присвистом выпил чай.
Вернулся Тарачи, ворча и ругаясь, что так и не удалось догнать беглеца. Командир, усмехнувшись, кивнул ему.
— Ничего, думаю, этот Мажаа уже напоролся на караул и сушит штаны.
Тарачи, услышав имя преследуемого, поднял брови, затем, усевшись на ширтек, принялся за прерванный ужин.
— Дядя Шожупкан, — сказал я, стараясь ободрить беднягу, у которого до сих пор вздрагивала в руке чашка. — А помнишь, как Сырбык мерена уронил?
Шожупкан вздрогнул, когда я назвал его по имени, потом расплылся в улыбке:
— А-а, это ты, Ангыр-оол! Здравствуй!.. Ни за что бы тебя не узнал… Сырбык?.. Это когда на китайцев работали?..
Скоро вся юрта, включая и Шожупкана, весело напоминавшего мне забытые подробности, дружно хохотала над приключениями злополучного мерена. Хохотал вместе со всеми и я, радуясь, что так забавно закончилось мое боевое крещение.