В Чадан

Спустившись с перевала в Чадан, мы неожиданно увидели здесь оба отряда. Можно было понять нашу общую радость: кончалась наконец самодеятельность юного командира, которому, конечно, никто из нас не мог отказать в храбрости. Однако если храбрость не управляется разумом, она, как известно, превращается в безрассудство.
Попив чаю и приведя себя в порядок, мы собрались у штабной юрты.
— Что слышно, куда будем двигаться дальше? — пытали мы ординарца нашего командира со шрамом.
Тот, указав на висевший на стене телефон, безнадежно махнул рукой:
— Крутят, крутят его начальники, а он как глухой. Связь с Кызылом прервана. Мы тут уже несколько дней, послали по линии связистов — искать, где повреждение. Хоть бы уж одно что-нибудь: либо обратно в Кызыл, либо бандитов ловить…
Первый день мы отсыпались, а на второй решили пойти с Мунзуком и еще несколькими ребятами посмотреть знаменитые хуре Чадана. Отпрашиваясь у командира, мы сказали, что хотим сходить в дальние юрты, попить чаю с молоком. 0бстановка в Чадане оставалась напряженной. Перед главной служебной юртой день и ночь дежурили пулеметчики, круглосуточно сменялись дозорные на возвышенностях, откуда можно было наблюдать за окрестностями Чадана. Дежурили часовые и возле юрт, хозяева которых ушли с мятежниками: вдруг попытаются навестить семьи?
Надо сказать, что хуре Чадана раньше пользовались большой известностью в округе. Каждый из нас, мальчишек, мечтал попасть сюда на религиозные праздники. Празднества проходили тут особенно пышно, рассказы о танцах и священных представлениях долго передавались потом из уст в уста. Кроме того, Чадан пользовался еще и печальной славой: именно отсюда гоминдановцы отправляли в Монголию пойманных непокорившихся батыров, сюда же привозили и головы казненных. Долго после на перекрестках и пе­ревалах торчали на шестах эти страшные знаки гоминданов­ской расправы с непокорными. А по селам и аалам бродили, собирая подаяние, вдовы и сироты замученных. Так что в нашем воображении, пока мы тут не побывали, Чадан представлялся как место большое, пышное и мрачно-торжественное. На самом же деле мы с удивлением увидели несколько изб, деревянные круглые юрты, начатое и брошенное из-за мятежа двухэтажное здание будущей школы. И все. Далеко на окраине темнели постройки прославленного монастыря. К нему мы и направились.
Деревянные ворота были распахнуты и поскрипывали от ветра. По двору, шурша, скользили смятые, порванные листы священных книг. Ни во дворе, ни в избах, где жили ламы, не было ни души. Двери всюду сорваны с петель или косо висят, отвечая жалобным скрипом на порывы ветра.
Мы остановились в растерянности:
— Кто это сделал? Неужели мятежники?..
— Ну да… — возразил один из моих спутников Саган-оол. — Они ведь восстали в защиту религии.
— Так, по-твоему, революционеры? — оборвал его Кончук. — Видишь, на воротах и на дверях охранные грамоты аратского правительства: «Запрещено входить». Воры обыкновенные небось побывали тут. Вон! — воскликнул вдруг Мунзук. — Смотрите, какие-то люди убегают, поглядим, что они делали там.
Мы вошли в приоткрытую дверь молельни и огляделись.
Неподалеку от входа стояли две огромные золоченые статуи, с потолка молельной свисали священные знамена и полотнища. В углах тускло поблескивали божества поменьше.
Я невольно поежился, пробормотав слова молитвы:
— Ом мани падме хум!.. — и добавил, оглядевшись:
—Нет, здесь пока ничего не тронуто.
— Как тут красиво! — восхищенно прошептал Саган-оол. — Божества так и уставились на нас…
— Страшно… — поежился наш четвертый товарищ. — Это изваяние называется хуртумааный. Лама читает молитву, а хуртумааный вращается, и обязательно по солнцу. Я видел…
Мунзук кашлянул и, решительно шагнув внутрь хуре, крутанул какую-то ручку. Огромная статуя медленно повернулась.
— Вот и весь секрет!.. — сказал Кончук. — Для того и сделано, чтобы люди боялись и верили. Помнишь, Ангыр, наш учитель Аюшин рассказывал? Эти статуи делают в Китае художники, отливают из бронзы, из дерева вырезают или делают из глины, а после покрывают позолотой… Ничего тут «священного» нет.
— Правильно!.. — вскрикнул Саган-оол. — Глядите, вот этот маленький бог разрублен шашкой, а внутри белая глина… Я-то думал, боги из чистого золота…
— О шулбус… — мрачно сказал Мунзук, подойдя к изваянию. — Шашкой… И у нас при себе шашки. Могут на нас подумать…
— Вчера, — прошептал испуганно Саган-оол, — солдаты говорили: шелк очень хорошо на шею, как шарф… Я не обратил внимания, подумал только: хадак, что ли, священный разрезали?.. Вон, глядите, сколько такого шелка с потолка свисает.
— Неужто кто-то из наших уже побывал здесь? — недоуменно проговорил я. — Такого нельзя допускать, мы же не грабители!
— Ребята! — раздался из дальнего угла возглас нашего четвертого спутника. — Глядите, какой красивый шелк! Нам тут всем этого куска на шарфы хватит!
— Ах ты мародер! — вскрикнул Мунзук, выхватывая шашку. — Ты что, хочешь, чтобы я тебя уложил здесь же?
— Я в шутку сказал… — оправдывался солдат. — Не мы первые, не мы последние… — и зло добавил:
— Недаром тебя Сарыг-хелином дразнят, желтым ламой. Ты и защищаешь, как лама, это барахло!..
Когда-то в юности Мунзук был учеником в хуре, партшкольцы, разузнав об этом, иногда действительно дразнили Мунзука «желтым ламой». Прозвище это приводило его в бешенство.
Увидев, как заходили от гнева у Мунзука желваки на скулах, я быстро сказал:
— Ламам на руку будет, если мы тут что-то тронем. Они сами эти ценности растаскивают, а если мы возьмем что-то, будет на кого свалить! Пошли, ребята, отсюда.
— Надо сказать командиру, чтобы охрану поставили, — успокаиваясь, заметил Мунзук.
Мы вышли во двор хуре и отправились в отряд. Нас встретили известием, что связь с Кызылом удалось наладить, есть приказ основному составу отряда продолжать преследование мятежников, а партшкольцам во главе с Чунчук-оолом возвращаться в Кызыл. На следующий день мы выехали в обратный путь и спустя сутки прибыли в Кызыл.
Невеселым было наше возвращение. На берегу Енисея, в братской могиле хоронили мы наших погибших товарищей. Духовой оркестр играл траурные марши, менялся почетный караул у гробов, командиры говорили речи. Потом музыка смолкла, мы дали троекратный залп боевыми патронами. И тут жена Нарчина, все время тихо плакавшая, вдруг громко закричала, бросилась на гроб, забилась в рыданиях. Раньше я крепился, но тут слезы хлынули у меня из глаз, и все, что происходило после, я видел как сквозь завесу дождя…