Глава четвертая
С тяжелым сердцем ехал по тайге Сульдем. И коню его будто передалось удрученное состояние хозяина. Шел Кула-Сарыг тихо и неохотно, вспахивая копытами глубокий снег, словно был спутан по всем четырем ногам.
Сульдем объехал несколько небольших отрогов в надежде приметить какого-нибудь зверя, но так ничего и не увидел. Сытое зверье попряталось в глубине леса — залегло на дневку. Поди разгляди что-нибудь в заснеженной чащобе и на покрытых густой кухтой деревьях. Ни козла, ни марала, ни белки на худой конец, не попалось, хотя смысла в этом никакого не было — все одно пули нет… И все же чуть не полдня лазил он по тайге, то верхом на Кула-Сарыге, то спешившись, зная наперед, что взять добычу не сможет.
То и дело на ум приходил правитель. Насколько богат Мангыр чейзен, настолько и жаден. Надо же было встретиться с ним! Ведь каждый знает — даже след чейзена не сулит добра.
Сульдем решил не тратить понапрасну силы, переночевать в низинке у костра, а утром — что бог даст…
Погода испортилась, потянул ветерок. На хребте, где все еще находился охотник, и мороз стал покрепче, и ветер сильнее — пробирал насквозь. И не понять было: то ли уже большой полдень прошел, то ли малый вечер наступил. Крупными хлопьями повалил снег.
Спустившись по крутому склону, Сульдем вышел к Алангыштагу. Здесь была его старая охотничья стоянка.
Теперь уже точно время шло к вечеру — быстро смеркалось, а в ложбине стало совсем темно. Человеку неопытному в такой глухомани, в потемках да в снегопад ничего не стоит сбиться с пути. Сульдем же здесь знал каждое дерево. Он развернулся в седле боком, чтобы снег не бил в лицо. Конь тоже знал эти места и шагал уверенно.
Оставаться в тайге на вторую ночь Сульдем не рассчитывал. Он и едой запасся всего на сутки. Если бы не встреча с чейзеном, лишившим его добычи, он был бы уже дома. Семья привыкла, что он редко возвращается с пустыми руками. И сегодня он мог бы порадовать своих свежим мясом… Сульдем даже позабыл, что сам голоден…
Вот и стоянка. Сульдем спешился возле старого кострища, пошарил в темноте дрова. Что за напасть? Ни палки, ни полешка, ни сучка завалящего… Ночью да в снегопад здесь Нелегко найти топливо. Чтобы скоротать длинную зимнюю ночь у костра, нужно много дров. Можно, конечно, и впотьмах запастись дровами, но поблизости — Сульдем знал точно – не было ни единого сухого дерева.
Что за дрянные люди здесь останавливались? Пожгли все! Сульдем закурил. Затянулся покрепче. Как же он сразу не сообразил! Конечно, тут побывал Мангыр со своими дружками.
Несколько сучьев ему все же удалось подобрать. Старательно дуя на трут, развел крошечный костерок. Хлопья cнега падали на вспыхнувшие сучья и, шипя, испарялись. Kaкой ни есть, а все-таки огонь…
Теперь стал донимать голод.
Сульдем достал нож, тронул пальцем острие. Подвел поближе к слабому пламени костра коня. Взял котелок и нащупав вену на правой ноге Кула-Сарыга, воткнул в нее нож. Конь, привыкший к этому, чуть дернулся и приподняв ногу, замер… Горячий запах свежей крови ударил в нос. Алый ручеек побежал в котелок. Сульдем оторвал от пояса узкую ленточку материи, туго забинтовал рану и отпустил коня.
Он съел поджаренную кровь, согрелся кипятком, опять закурил, задумался.
«Бессовестный человек Мангыр чейзен. Скота у него — в аале не вмещается. Еды — что глины в яре. И все-таки забрал косулю, добытую бедным охотником. Даже пулю не разрешил вытащить! Ладно. Можно пережить и это. Человек человека хитрее, соболь соболя чернее…»
Снег все валил и валил. Сульдем знал: если так плотно обложило небо, прояснится не скоро. Значит, завтра охоты не будет. Он затушил костер, наскоро собрался и повел за собой коня, легко переступая через гнилые валежины, засыпанные снегом.
Вот и конец ложбине. На небе ни щелочки, в которую бы проглянула звезда. В горле беспрестанно царапало, вызывая кашель. Должно быть, простыл… От кашля одно средство — табак. Пососешь трубочку, и вроде легче становится.
Теперь можно снова сесть в седло. Отсюда, по левую руку, прямая дорога домой. Сульдем повернул коня направо. Он чаще обычного колотил пятками в бока коня и даже несколько раз стегнул его кнутом. Словно угадывая тайные мысли хозяина, Кула-Сарыг скакал во всю прыть, иногда даже переходя на галоп.
«Никогда я ничего плохого не делал,— размышлял Сульдем,— но на зло отвечу злом. Разве мои дети не хотят есть?» Эта мысль неотступно преследовала его. Он забыл обо всем – о том, что пусто в желудке, что ветер со снегом все сильнее бьет в лицо, что холод отыскал в его ветхой одежде слишком много прорех. Его тревожило лишь одно: как бы не прояснилось небо. Из-за этого он и спешил, подгонял и без того послушного коня.
Кажется, страхи его были напрасны, а дороге пришел конец Он подъехал к аалу Мангыра чейзена. Ничто не остановило бы его теперь — ни неприступные скалы, ни вода, ни пламя. Он решился. Нет, не из мести правителю — ради своей семьи, ради детей.
Привязал коня в скалистой лощинке, заросшей кустами багульника. Перевел дух. Выкурил трубку, снова набил ее и опять выкурил весь табак, жадно глотая дым в надежде, что этим спасется от приступов кашля и не выдаст себя. Накурился так, что во рту стало горько. Кисет с табаком сунул за пазуху — не раз на охоте, подкрадываясь к зверю, Сульдем клал щепотку табаку под язык, чтобы сдержать подступающий кашель, и помогало.
Зимой самые отчаянные воры овец не крадут. Только крайнее ожесточение и нанесенная чейзеном обида заставили бедного арата, ни разу еще не польстившегося на чужое добро, пойти на преступление.
Снег валил не переставая. «Даже природа со мной заодно»,— подумал Сульдем. Он ободрился: снег заметет следы. В эту пору никто не боится воров.
Сульдем подкрался к большой кошаре, огляделся, отодвинул засов и осторожно вошел внутрь. Овцы не встревожились, не всполошились. Он постоял, прислушался. Показалось, кто-то храпит. Нет, только показалось. Запершило в горле. Он вытащил из-за пазухи кисет, взял щепоть табаку, сунул за губу.
Далеко от ворот, в глубь кошары не отходил. Потрогал спину стоявшего рядом барана – как корыто. Пощупал курдюк — словно медная чаша. Жирный баран! Сердце гулко стучало.
Из кошары Сульдем вывел барана за рога. Бесшумно притворил ворота и потащил барана за собой. До того податливый попался!..
Вот и лощинка, где привязан Кула-Сарыг. Сульдем с трудом взвалил барана на седло, пристроился позади него, тронул коня. Чудо-конь! Ноги поднимает высоко, ступает бесшумно, не фыркнет. Умница, Кула-Сарыг!
Ехал обочиной, там, где прогоняют табуны. На стылую дорогу ступать не рискнул. Коня поторапливал. Даже о куреве забыл. Снег заметал следы, порывистый ветер быстро надувал сугробы.
Вот и своя юрта. Вошел и — разбудил всех.
— Кого убил?
— Мясо привез?
Сульдем пристрожился:
— Спите! Мать огонь разведет. Сварится — разбудим.
Старшего сына звать не стал. Пока Саванды раскачается, ночь пройдет. Саванды никогда не спешит. Вот и возится, вот и возится… Поднял Буяна, чтобы голову барана подержал. Жена тоже помогла. У нее руки ловкие, проворные. И главное — она ни о чем не спрашивает, все делает молча. Дело обычное: был баран — стало мясо…
А там и варево поспело. Полное деревянное блюдо свежатины отнесли Саванды. Тут будить и уговаривать никого не пришлось. Запах еды кого хочешь поднимет!
— Из крови косули тоже хан[1] делают? — спросила дочь. Сульдем поперхнулся.
— Что зверь, что скот — одинаково. Ешь скорей и спи а то утром не добудишься.
Ну, вот и накормил семью.
Сульдем долго еще сидел у огня, потягивая горячи чай. И жена не ложилась, поглядывала на него, наперед зная его мысли: тяжелой ношей легло на сердце Сульдема, пожилого человека, известного своей честностью, воровство.
Вдруг, что-то вспомнив, он обеспокоенно завозился.
— Где же кисет?
— Ты в юрте не закуривал,— сказала Кежикмаа – Может, он на подстилку упал, когда пояс развязывал. Поищи.
Кругом все обыскали. Как сквозь землю провалился кисет.
— Где ты в последний раз курил?
— В кошаре табак доставал. Чтобы не закашлять.
— Тогда там и обронил.
— Беда! — Сульдем вскочил.— Зови Саванды. Надо мясо припрятать.
Не спали до рассвета, пока не укрыли мясо в камнях за аалом, пока не отмыли посуду от бараньего жира.
— От добра добро, а за бедой беда…— вздохнул Сульдем.
* * *
…Буян отбросил в сторону ивовый прут, чтобы не раздразнить собак. С трудом унимая дрожь, заглянул сначала в юрты пастухов. В одной не было никого, в другой молча сидели две молодухи. Они даже не взглянули на него. Буян, конечно, понял почему: «Про все узнали!» — сердце его екнуло. Наконец одна из них все же спросила, зачем он пришел.
– Мат’ послала,— коротко ответил Буян.
У коновязи заметил взмыленных коней. Значит, чейзен вернулся. Что делать? Войти? Начнут расспрашивать. На слове поймают. Не заходить? Еще хуже — заподозрят… Отговориться, во всяком случае, можно.
Войдя в юрту Мангыра чейзена, Буян в растерянности потоптался возле двери, потом осторожно присел на корточки у очага. Красиво было в юрте! Прямо как в, сказках дедушки Аргууна.
Напротив двери — четыре аптара с серебряными ручками, расписанные разноцветным орнаментом. Под грудой вещей — кожаные барбы с узорчатыми цветными нашивками по углам. Все туго набиты. И койка расписная. А подушки обшиты серебряными монетами. Белые войлочные подстилки-ширтеки окаймлены красной материей. И так просторно в юрте, столько в ней места, хоть в бабки играй.
— Ты откуда, мальчик? — спросила жена чейзена.
— Из аала…
— Зачем пришел?
— Мать прислала немного чаю попросить. Хоть на один раз, угбам…[2] Мама сказала, что кожу для вас выделает, или другую какую работу справит… У нас давно чаю нет, а у мамы голова сильно болит…
Жена чейзена пожевала губами:
— Нет у меня чаю. Весь повыпрашивали.
Буян хотел уже выйти, но от очага до двери было так далеко… Какая разница, даст эта жадюга чай или нет, он же не за этим пришел, не это главное. Надо еще немного побыть.
Мангыр между тем вдруг раздобрился:
– Дай ты ему немного чаю, жена.
Она нехотя тяжело отвернулась и стала обламывать уголок плиточного чая, не вынимая всей плитки из желтого кожаного мешочка.
Когда вернулся твой отец, мальчик? — ласково спросил чейзен.
— Вчера вечером,— ответил Буян и подумал: «Началось!»
— Рано или поздно?
— Мы еще не спали. Рано приехал.
— С добычей?
— Нет.
— Не врешь?
— Зачем мне обманывать? Отец сказал, что одного зверя подстрелил, но он убежал…
Пожилой худощавый человек, сидевший на почетном месте, громко закашлялся. Чейзен, похоже, хотел еще о чем-то спросить, но не стал.
Гость чейзена Опай чалан — старший чиновник Оюнна-ровского хошуна, лет, примерно, пятидесяти, был очень богат, куда богаче барыкского правителя. Не случайно стал он частенько наведываться к Мангыру. Причина их сближения была, можно сказать, в чащах Танну-Ола и в пучине Улуг-Хема. Оба прекрасно знали, что кайгалы Барыка и Сенека, частенько наведываются в оюннарско-салчакский хошун, а конокрады из Элегеста и Межегея орудуют по обоим берегам Улуг-Хема. Вот и надумали они друг через друга подстраховать свое имущество и скот.
Трое суток поил и кормил Мангыр чейзен дорогого гостя а после, чтобы проветриться, повез Опая чалана на Чээнекский хребет. Взяли с собой двух мелких чиновников, чтоб зверей на засаду гнали, дрова запасали, араку[3] подогревали, стремена подставляли — мало ли какие услуги важным людям потребуются.
Мангыр ехал впереди — в своих владениях, как в своел аале. К тому же Опай чалан вроде и не спешил очень, и охота ему не так-то уж и нужна была. Чейзену же не терпелось показать свою удаль.
Впереди затрещали кусты, и прямо на чейзена выбежала косуля. Мангыр еще с коня не слез, а зверь рухнул на снег. Удивленный чейзен для порядка все-таки разрядил ружье в упавшую косулю, немало удивив Опая чалана расторопностью и «меткостью». Так бы и ходить в героях Мангыру чейзену, но тут подвернулся под руку старик Сульдем, черт его принес! Однако бедный арат только зря ртом пошевелил… Зря по следу зверя тащился, ноги трудил…
Над Чээнекским хребтом той порой разразилась непогода. Не удалось больше Мангыру похвастаться своей меткостью. Отдохнув на Сульдемовой стоянке, погрелись аракой у костра и перебрались на ночлег в другое место. Наутро погода совсем испортилась. “Чего тут ждать? Повернули домой. В аале, когда Мангыр чейзен вернулся, все были чем-то встревожены.
– Что стряслось? — с порога спросил чейзен у жены.
— Ночью у нас вор побывал.
— Откуда узнали?
— Большой черноголовый баран пропал. Может, и еще. Разве всех овец упомнишь?
— Почему собаки не лаяли?
— Кто их знает.
— Чем чабаны занимались? — взревел чейзен.— Никто, значит, за скотом не глядел?
— Чабаны отдыхали, а мальчишки, которые овец сторожили, в кошаре ночевали.
— В кошаре? Как же они вора упустили?
— Тоже, видать, спали…
— Ленивые твари!— разошелся чейзен.
— Я услышала — овцы шумят. Вышла из юрты — снег валит, ветер сильный, холодно. Смотрю, ворота кошары открыты, несколько овец на улице…
— Негодяи! Почему с вечера ворота не закрыли? Забыли?
— Не-ет, не забыли. Они нарочно попросили, чтобы их снаружи заперли.
Молчавший до той поры Опай чалан втянул и без того впалые щеки, покрутил ребристым, похожим на зазубренное острие колуна, носом.
— Тут что-то нечисто…
— Ваша правда,— обрадовалась жена чейзена.
— У вора никогда душа не бывает спокойной,— добавил чалан, и по тону, каким он это произнес, можно было без ошибки предположить, что в молодости у самого Опая тоже не всегда была чиста совесть.— Вор вывел барана и забыл затворить за собой ворота. Значит, он торопился, боялся!
— Верно вы говорите,— согласился чейзен.— Где чабаны? Искали следы вокруг аала?
— Смотрели,— вздохнула жена.— Да что увидишь под снегом? Одного я послала по соседям — поглядеть, послушать. Остальные овец пасут.
— Что-то тут подозрительно…— опять повел носом Опай чалан.— Не вчерашнего ли охотника, которого мы в тайге повстречали, это дело?
— Сульдема? — насторожился чейзен.
— Его! Его рук,— повторил чалан.
— Так он же на охоте был! — удивилась жена Мая гыра.
— Ну и что из этого? —.дожал плечами Опай.
— Не был он никогда в воровстве замечен.
— Чужая душа — потемки! — многозначительно из чалан.
…Буян выскочил за дверь, жадно вдохнул холодный воздух. Немного успокоился. Следом за ним сразу же вышел Чудурукпай.
— Нашел свинчатку?
— Нет,— опустил голову Буян.
— Ну и ладно. Я новую почекушку сделал. Еще лучше вышла. Сыграем? — предложил он.
— Давай,— вроде бы нехотя согласился Буян. На самом же деле это было как нельзя кстати.
Играл он хуже некуда и все время голил, не забывая прислушиваться к тому, о чем говорили в юрте. Оттуда доносился сердитый голос Мангыра чейзена: «Задам горячих чабанам и велю немедленно найти барана. Мерзавцев я кормить не намерен! А.юрту Сульдема надо обыскать…»
— Ты вовсе разучился,— сказал через некоторое время Чудурукпай.— Во что будем играть, друг?
Буян обрадовался:
— Давай в прятки.
— Давай! А где?
— Места, что ли, мало!
Отыскивая Чудурукпая, Буян успел осмотреть открытые загоны. Но, как назло, Чудурукпай ни разу не забежал в кошару. Сунуться туда Буян не решался, чтобы не вызвать подозрения. И все-таки набрался смелости, отодвинул засов, юркнул. Сперва в темноте вообще ничего не мог разглядеть, потом, когда глаза немного свыклись с мраком, стал искать злополучный кисет.
Вбежал Чудурукпай:
— Куда ты пропал?
Буян замялся в растерянности.
— Пошли отсюда!
Пришлось выходить.
— Мне домой надо,— сказал Буян.
— Ну во-от,— заныл сын чейзена.— Играть не хочешь, что-то ищещь…
– Ничего не ищу,— тихо промолвил Буян.— Тебе показалось, друг.
– Я провожу тебя.
– Не надо.
— Идем, идем, провожу.
Небо вроде чуть-чуть посветлело, прояснилось. Тяжелые тучи ушли в сторону. Но все равно казалось, вот-вот опять повалит снег. Ветер незаметно пробирался сквозь старенькую шубейку к самым лопаткам.
Когда отошли от аала, Чудурукпай сказал:
– Прошлой ночью у нас был вор. Слышал?
– При мне говорили,— безразлично отозвался Буян.
— Моего черноголового барана увел. Он ручной совсем, позади отары всегда ходил. А в кошаре у ворот стоял…
— Жалко, друг,— посочувствовал Буян.
— Если вор попадется, отец с ним расправится.
— Как?
— Все девять пыток на нем испробуют.
— Вора пытают, да?
— Ой, еще как! Я один раз видел. Крик такой… И лужа крови. Я с испуга убежал.
— Ты хочешь, чтобы вора поймали?
— Нет… Страшно, когда пытают. Подумаешь, один баран пропал. Вон их сколько! Да его могли и волки задрать.
Буян промолчал. Ему хотелось как можно скорее очутиться дома, рассказать обо всем отцу. Чудурукпай взял его за рукав.
— Я не забыл. На, возьми,— он протянул свинцовый слиток.— Сделаешь себе почекушки. Мно-ого выйдет!
В другое время Буян бы обрадовался. Такой кусище свинца! С кулак, как и обещал Чудурукпай. Сейчас было не до него. Если отец выронил кисет на дороге, это еще ничего. А ну если весной, когда сойдет снег, его обнаружат в аале чейзена? Тогда все пропало…
— Скоро весна,— думая о своем, сказал Буян.— К чему тогда почекушки?
Чудурукпай чуть не насильно сунул ему свинец за пазуху.
— Ну, ладно,— благодарно пробормотал Буян и понуро побрел дальше, даже не оглянулся ни разу. Ему хотелось бежать, чтобы быстрее оказаться в своей юрте, но на глазах у Чудурукпая он не мог этого сделать.
— Буян! Постой! — окликнул его сын чейзена.
Буян настороженно остановился. Чудурукпай бежал к нему, размахивая руками. Поравнялся с ним, перевел дух и протянул ему… кисет с табаком.
— Твоего отца.
В ушах у Буяна зазвенело. Он будто язык проглотил, не в силах сказать что-нибудь.
— Н-нет,— с трудом выдавил единственное слово.
— Я сразу узнал,— торопливо заговорил Чудурукпай
— Не ври. Ты что-то путаешь… Такие хоть у кого есть.
— Сам не ври!
— Зачем мне врать? Чужой он.
— Я не проболтаюсь, не бойся. Даже отцу не скажу. Я пытку боюсь смотреть.
— Ты что, глухой? Не его это. Сколько повторять?
— Утром, когда овец считали, я в кошаре подобран и спрятал. Никто не заметил. Возьми! — Чудурукпай сунул кисет в руку Буяна.— Ты не бойся, друг! Никто же не видел и я никому не скажу. Понял?
Буян не ответил. Повернулся и быстро зашагал к своем аалу.
— Никому не скажу! Слышишь? — кричал вслед ем Чудурукпай.
