Глава шестнадцатая

Семен Лукич Домогацких встал в Усть-Барыке на обе ноги, во весь рост распрямился. Пашни его расширились, покосы аж на островки Улуг-Хема перекинулись, торгов­ля шла бойко. Скота изрядно прибавилось. Гордость его составлял   табун   вороных   кобыл.   Коров   и   овец   тоже хватало.
Прикидывая-прибрасывая все свое движимое-недвижи­мое, он не раз предлагал жене:
— Ну что, Мокеевиа, может, теперь-то хватит? Что, если снова нам за Саяны вернуться? Кланяться никому не станем, а некоторым и нос утрём…
Серафима себе на уме:
— Не спеши, Лукич. Рано еще. Тише едешь — дальше будешь. Урянхи эту пословицу по-своему переиначили: «Спокойной рысью лучше ехать, чем во всю прыть коня гнать».
Давно уже не зависел Севээн-Орус ни от Кара-Бачылая в Уюке, ни от братьев Ак-Дыдыраша и Сарыг-Дыдыраша в Хайыракане, оставил их у самого подножия и поглядывал теперь с высоты крутого яра. При удобном случае и прогло­тить мог бы, да остерегался до поры — они тоже держали его на прицеле.
Стал Семен Лукич протягивать руки и за Саянский хребет. Батраки его Александр Губанов и Иван Жуланов не раз гоняли нажитый им скот в Минусинск и Абакан на продажу. Пушнину он возил сам. Хоть и надежные вроде мужи­ки Губанов да Жуланов, а поди знай, что не возьмет их соблазн. Дадут деру, и ищи-свищи по всей-то матушке-Руси! Могут, конечно, и не удрать. Вернутся и скажут: в Саянах-де бандиты напали… Что с них возьмешь?
Возвращаясь, батраки привозили с собой разные новости и долго потом обсуждали их между собой, жарко о чем-то спорили. Стоило, однако, появиться поблизости Семену Лукичу, как они тут же замолкали. Соскар удивлялся: чего они так боятся хозяина?
Из очередной поездки за Саяны вернулись они под самую осень. Как всегда, взбудораженные, неспокойные. Спорили на этот раз особенно яростно. От них-то и услышал Соскар впервые незнакомое слово «эреволуус». Часто они его повторяли. Хоть и мог теперь Соскар изъясняться по-русски, слишком мудрено толковали между собой Иван и Алек­сандр, не разобрать, из-за чего ругаются. А.слово это — «эреволуус» — у обоих с языка не сходит. Спросил Соскар, о чем они говорят.
— Русские рабочие чуть было царя не скинули,— ска­зал Губанов.
— Как так? Когда, Саша?
— То-то и оно, что когда… В девятьсот пятом. Мы тут как медведи в берлоге живем, ничего не знаем…
Соскар посчитал на пальцах.
— Значит, в год Змеи было. Как же они, бедные, жили бы без белого царя? Кто бы тогда ими править стал?
— Простые люди. Такие, как мы.
— Такие, как вы? — удивился Соскар.
— А что? Конечно, поумнее нас с Ваней.
— Это все равно что сбросить чейзена барыкских кыргысов Мангыра, а на его место правителем меня поставить. Так, что ли?
— Верно.
— Нет! — решительно возразил Соскар.— Я не могу дер­жать в руке шаагай и бить людей. Пусть уж лучше чиновни­ки на своих местах сидят. Им не привыкать. А мне этого не надо. Была бы тараа да просяная мука…
— Ну и чудной ты, Соскар! Пойми, при новой власти ни казней, ни пыток, ни батраков не будет,— объяснял Жуланов.
— Забавная, однако, штука, ваша «эреволуус»! — расхо­хотался Соскар.— Батраков не будет! Придумали тоже. Хорошо, что прекратилась она.
— Да нет, не прекратилась.— Губанов был серьезен и говорил скорее не Соскару, а Жуланову: — Мало сил было у рабочих. Ну, да теперь не остановишь.
— До нас не дойдет,— простодушно заявил Соскар.— Саяны высокие… Пусть у нас останется как есть. А то наши чиновники еще злее станут. Опять бедным аратам плохо придется.
— Рано у тебя поджилки затряслись,— усмехнулся Жуланов.
— А когда эта «эреволуус» опять… будет?
— Сами не больше твоего знаем. Грамотешки у нас мало­вато,— признавался Александр.— Вот и спорим меж собой, хотим кой в чем разобраться.
— Вы у Семена Лукича спросите,— посоветовал Сос­кар. — Он умный.
Русские батраки не удержались от смеха.
…Соскар оказал хорошую услугу своим хозяевам — заманил к ним новых работников. Сам он об этом и не дога­дывался, а Семен Лукич с супругой по-своему оценили это и на первых порах относились к нему по-доброму. Соскар же, тот и вовсе в хозяине души не чаял. Севзэн-Орус был для него примером во всем. Каким он прибыл, Семен Лукич, в Усть-Барык? С пустыми руками. Ничего у него не было, даже крыши над головой. А развернулся как? Конечно, он теперь пот свой наравне с батраками не проливает, как в первые годы. Так и должно быть. Тувинские богачи тоже такие. У него большое хозяйство, разве на все сил хватит? Затем он и людей нанимает, чтобы за него делали. Какие теперь Домогацких?! Сколько у них пашни, скота, добра всякого! Ленивому так не обер­нуться. Как все-таки богатеют люди? Другие всю жизнь бьются, а ничего у них не получается. Что ни говори, Семен Лукич человек не простой. Он у Соскара ни днем, ни ночью из головы не идет.
— Ты всякий свой разговор о Лукиче в самый глубокий омут Улуг-Хема бросай! — строго предупредил Соскара Губанов.— Если будешь о нем бубнить, мы при тебе ни о чем говорить не станем.
Соскара эти слова мало тронули. Не хотят при нем про свою «эреволуус» говорить — их дело. Он и без того прожи­вет. У него одно желание — верно служить Семену Лукичу и Серафиме Мокеевне, которые из него человека сделали. Разве не так? Он всей душой их хозяйству предан. Многому здесь научился, заправским крестьянином стал. Мало того, сам предложил хозяину арык от реки прокопать и поле перед Бай-Дагом засеять. Домогацких его совета послушал­ся и с поливной пашни большие урожаи берет. Теперь Соскар все умеет — пахать и сеять, косить и жать. Хоть на телеге, хоть на санях ездить может. Кузнечное дело освоил. Рыба­лить наловчился сетями — чего тут трудного? Летом — с лодок, зимой — из-подо льда. Коптить, солить, сушить, вялить рыбу — все может Соскар.
Жить бы да радоваться, но Семен Лукич по-другому рассудил. Позвал Соскара и ошарашил. Такую работу ему предложил, о которой он и думать не думал.
— Скот будешь пасти.
Соскар заартачился было:
— Со скотом я мало знаюсь, Севээн Лукич.
Любую другую работу, кроме этой, могу…
— Если уже тувинец со скотом не управится…
— Я вам хорошего человека найду, Севээн Лукич! .
— Ты, оказывается, еще и упрям, Оскар,— вступила в разговор Серафима Мокеевна.
— Разве я плохо работаю?
— Тебя, должно, наши батраки испортили своими раз­говорами. Я кое-что слышала…
Соскар чуть было в петлю не угодил.
— Они мне ничего не говорили.
— Не слушай Губанова с Жулановым, Оскар,— с уко­ром посоветовала Серафима Мокеевна.
Соскар насторожился: может, она и вправду услышала что-нибудь про «эреволуус»?
Что может сделать кусочек железа против молота и на­ковальни, щипцов да пылающего горна? Сунув железо в огонь, раскалят докрасна, схватят щипцами и откуют из него все, что кузнецу нужно, а после в воду бросят. Зашипит же­лезка, остынет, а форма, какую ей молот придал, так и останется…
Семен Лукич со своими людьми теперь не пошучивал, как прежде, потому что стоял он обеими ногами не на шаткой кочке, а на твердой дернине долины Улуг-Хема.
— Как знаешь,— строго сказал Домогацких.— Я лишних батраков держать не собираюсь. Если желаешь у меня рабо­тать и жить хорошо, паси скот. Не желаешь — уходи.
Держал Семен Лукич Соскара как железку между моло­том и наковальней. Крепко ухватил щипцами.
— Не прогоняйте меня, Севээн Лукич!
— Вот и хорошо, Оскар,— расплылась в улыбке Серафи­ма Мокеевна.— Мы тебе плохого не желаем.
— Спасибо! — поклонился Соскар, как научили его хозяева.
Уже назавтра погнал он вверх по Сенеку стадо нетелей, сидя на ленивой кляче. Погнал, куда хозяин велел,— к стоян­ке старика Хос-Хаая, который пас овец Семена Лукича. Овцы и коровы ни зимой, ни летом меж собой траву не делят. Се-вээн-Орус наказал там коров пасти, а жить в юрте этого старика.
Грустно было ему расставаться с Усть-Барыком. Привык он тут, привык к Саше с Иваном, к их спорам-разговорам. Эти двое за старших братьев ему стали, многому научили…
Пока в Сенек со стадом тащился, зима верх взяла. День ото дня морозы все круче. Только солнце взойдет, Хос-Хаай овец гонит. Соскар — следом за ним, с коровками на пастби­ще. Стемнеет — обратно. И завтра так, и послезавтра… Тоска! Разве так жилось в Усть-Барыке? Сколько народу там! В лавку Домогацких отовсюду приезжают… Соскару казалось, что его навсегда затолкнули в эту дремучую глушь. Но жизнь есть жизнь, и здесь, в глухомани, тоже есть люди.
Загонят вечером овец в кошару, коров в хлев, а впереди еще долгая-долгая ночь. В юрте тускло горит жирник. Жена Хос-Хаая варит в чугунной чаше суп, сам старик, примос тившись поближе к огню, покуривает трубочку и рассказы­вает разные разности о том, что было и чего не было. Соскар слушает вполуха Хос-Хаая и играет в бабки с его дочерью. В бабки играть он мастак, но не станешь же все время выигрывать у девушки. Условия обычные: на щелчки. Проиграв, Соскар подставляет свой лоб. Проигрывать ему даже нравится. Какая сила у Белек-Кыс? Щелкнет его по лбу, а у самой кончики пальцев ноют от боли. Дует она на пальцы, трясет ими. Смешно!
— Нельзя старшего брата щелкать по лбу! — стро­жится мать.
Тоже смешно.
И выигрывать интересно. Соскар долго готовится к расправе, старательно складывает пальцы для удара. Бе­лек-Кыс начинает визжать со страха, места себе найти не может. Соскар нарочно подливает масла в огонь — для проверки щелкает по крышке аптара. Звук удара по сухому дереву громкий, звонкий, сочный. Таким щелчком, вполне возможно, и лоб расшибешь. Белек-Кыс зажмуривает глаза и не дышит. Глупенькая! Соскар едва касается пальцем ее узенького лобика и притворно сокрушается — сорва­лось! ‘.
Опять весело.
— Не буду я играть с тобой, акый,— поджимает губы Белек-Кыс, будто и вправду сердится.— Ты обманываешь. И проигрываешь понарошке.
— Тогда давай загадки загадывать,— предлагает Со­скар.
Тут он действительно слабоват. Пока не отгадаешь, сам не можешь загадывать. Вот он и мается. Уж по-всякому Белек-Кыс подсказывает, а он, как ни старается, не может сообразить.
Так и тянутся долгие зимние вечера.
Год и еще год пастушил Соскар.
Чему быть — того не миновать: женился Соскар на Бе­лек-Кыс, с которой в бабки играл, загадки загадывал, сказки старого Хос-Хаая слушал. Стали они жить хоть в пло­хонькой, да в своей юрте, отдельно. Своей коровой разжи­лись. Семен Лукич и тут не обидел — помог. Так помог, что еще крепче привязал к себе Соскара.
Всяко приходилось Соскару. Мало видел он в последнее время добра от своих хозяев, а все, как и раньше, на Севээна-Оруса молился, все завидовал его умению жить.