Глава семнадцатая

— Саванды бросил вызов чейзену!
Этот слух облетел все зимовья незадолго до Шагаа — тувинского нового года, который справляют в феврале. Не все в этот слух поверили.
— Как это мог Саванды самому правителю Барыка вызов бросить, самому Мангыру чейзену? Неправда это!
Правда, оказалось.
Шагаа ждут всю зиму. Еще с осени, заготавливая про­дукты впрок, отдельно откладывают мясо, которое будут ва­рить на Новый год, и сыр откладывают, и мешочек-другой таары на праздник припрячут. Как бы голодно ни жил арат, все равно для Шагаа что-нибудь прибережет, чтобы праздник был не хуже, чем у людей. И всегда всего бывает вдоволь за новогодним столом, кроме араки.
Вот араки — ни капли. И не потому, что зимой хойтпака, из которого араку гонят, нет. Так принято. Богатые люди, конечно, об этом обычае забывают — у них на этот случай найдется и что-нибудь покрепче араки…
Зима к концу подбирается. Ослабели морозы. На снегу появились тоненькие стеклышки льдинок. Скоро Шагаа! Скоро Новый год! Скоро праздник.
И аал Сульдема по возможности готовился к Шагаа. Люди знают, кто и как живет. Придут в бедную юрту, где ребятишек полным-полно, отведают помаленьку, чем угостят, поблагодарят хозяев и дальше отправятся, к другим в гости. Никто виду не подаст, никто слова худого не скажет, что мало или плохо угостили. А у богачей рты словно пожаром охватывает. На Шагаа любой и каждый может что ему в голову взбредет наговорить про жадность и скаредность состоятельного хозяина. Так тоже принято. И если в самом деле поскупится богач, долго ему это не забудется.
Юрты Сульдема и Саванды рядом, но редко один у друго­го бывают. Саванды к отцу ни ногой, и старик такой же. Если у него никакого дела к старшему сыну нет, ни за что порог его юрты не переступит. Но перед самым Шагаа, за несколько дней до праздника, Сульдем вдруг пожаловал к сыну. Жена Саванды с места вскочила, давай скорей чай греть, пиалы мыть. Сам Саванды лежал, накрывшись шубой, и даже головы не повернул, когда отец вошел.
Видно было, что старик раздражен. Покурил он, чтобы успокоиться.   Саванды   помалкивает,   лежит   как   лежал.
— Ты с ума сошел? — в самое сердце сына послал свои вопрос Сульдем.
Саванды, видно, ждал этого вопроса и даже глазом не моргнул.
— Нормальный человек так себя вести не может,— отве­тила за него жена.— Несколько дней в рот ничего не берет. Не знаю, как только терпит.
— С голоду, видно, подохнуть захотел.
— Один соленый чай без молока пьет…
— Выдерживается, значит. Словно конь перед скачкой. Так, что ли?
— Слова из него выдавить не могу.
Саванды знал, что бросить вызов чейзену — не шутка. Сам не раз бывал в праздники в аале правителя. Расчетливый и скуповатый Мангыр не слишком расходовался на угоще­ние. Обычно у него варили суп из остатков сала заколотых на зиму кобыл и коров. Заветренный и плесневелый жир ни у кого не пробуждал аппетита, но хозяева считали, что еда вполне приличная.
Саванды знал, что для него могут приготовить такую дрянную похлебку, коли он вызов бросил, чтобы у него живот надорвался, чтобы с сердцем худо стало. Серьезное это дело — вызов бросить. Если как следует не подготовиться, запросто оскандалиться можно. Что бы ты ни придумывал, на какие бы уловки ни пускался, все равно придется есть что дадут. Хуже того, чейзен может рядом сесть и ждать, пока ты сорвешься. А у того, кто вызов бросил, одна забо­та — съесть все без остатка. Учел это Саванды и за неделю до Шагаа наотрез отказался от еды. Только и пробавлялся незабеленным чаем с солью, чтобы желудок укрепить.
— Брось эту дурь! — строго сказал отец.— Где тебе с богачами тягаться.
— Я их самих съем,— удостоил ответа Саванды.
— Смотри, как бы тебя не съели. Что делать будешь, когда перед тобой поставят целый котел супа?
— Ха! Когда это бывало, чтобы Мангыр досыта на­кормил?
— Да у него скот в аале не умещается!
— А мне-то что?
— Что он тебе сделал?
— Ну, мне — ничего, зато над другими измывается. Ты забыл, как тебе зубы выбили? Забыл, как Буяна били? У меня на чейзена зла не хватает. Все съем!
— Придержи язык, пока люди твоей болтовни не слы­шали.
— Пусть слушают.
— Перестань. Скажи людям, они чейзену передадут, что отказываешься. Хоть раз послушай отца.
— Я назад слова не беру. Сказано — сделано.
Всяко пытался говорить с ним Сульдем. И уговаривал, и пугал, и пощадить просил, и молился,— ничего не вышло. Саванды из-под шубы так голову и не высунул. На все увещевания отца только нехотя огрызался.
— Прекрати, говорю тебе! Завтра послушаю, что ты мне скажешь,— бросил напоследок Сульдем.
— Мангыр чейзен только бахвалится своим богатством,— крикнул вслед Саванды.— У него меня одного на­кормить еды не хватит. Если что подадут, я твердые кости выплюну, мягкие кости высморкаю…
Толковать с ним было бесполезно.
Чем меньше оставалось до праздника, тем чаще поминали имена Саванды и Мангыра чейзена. Весь Барык с нетерпением ждал шагаа в аалё правителя. Не только беднота, соседние баи тоже сгорали от нетерпения. Завидуя барыкскому правителю, они даже тайком подстегивали Саванды.
С новолунием пришел и долгожданный праздник. По заведенному порядку начался Шагаа в Кулузуне, откуда, обрастая все новыми и новыми любителями погулять и повеселиться, на небывалое зрелище поглядеть, покатился ново­годний праздник по Чээнеку. Вот и до аала Сульдема черед дошел. Как ни сердит был старик на сына, как ни считал его вызов безрассудным, все же расположение людей к Саванды смягчило сердце Сульдема.
На пригорке перед аалом разжег он костер, совершил обряд курения перед богами, шашлыков нажарил. Все, кто мимо шел или ехал, отведали его угощения, счастья ему пожелали, и отправились дальше.
День один, аалов много, и везде надо побывать.
Саванды запалил светильник перед бурханами, помолил­ся, сел на Мухортого.
— Ты хоть язык попридержи, сынок,— попросил на­последок Сульдем. Сам он от греха подальше остался дома.
— Поехали к чейзену! — крикнул Саванды и во главе шумной ватаги тронулся в путь. Сопровождавшие его пар­ии орали песни, хохотали, кричали во всю глотку.
Зимовье Мангыра чейзена у самого подножия скалистой горы Кара-Буура, похожей на верблюжий горб. Давненько не бывало так многолюдно в его аале. Важно плыли над толпой островерхие шапки с шариками баев и чиновников, прокладывавшие себе путь, словно щуки в стае пескарей, в нарядных шубах, обшитых разноцветными шелками, с но­жами в серебряных ножнах, в красивых остроносых идиках из мягкой кожи.
А вокруг — рваные шубчонки, кургузые овчинные куртушки, стоптанные обутки… И всем весело, все ждут главного развлечения.
— Саванды! Саванды! Саванды! — зашумели в толпе, едва показалась веселая орава.
— Отнесите суп в юрту пастухов! — распорядился Мангыр чейзен.
Четверо парней ухватили за ушки наполненный до краев горячим, как огонь, супом чугунный котел. Сквозь слой жира пальцев в шесть толщиной и пар не пробивался.
Все устремились за ними.
— Саванды! Саванды! Саванды! — гремело вокруг. Кто-то   жалел   Саванды,   кто-то   ругал,   кто-то   под­бадривал.
В юрте пастухов котел установили на треножник. Са­ванды был уже там. Столько народу втиснулось в юрту — ступить некуда! Разумеется, никто не собирался отведы­вать угощения чейзена. Посмотреть, как Саванды управится с целым котлом похлебки,— вот удовольствие.
— Чейзен жалует! — послышался возглас. С великим трудом ему освободили проход.
В сбившейся на лоб шапке с синим шариком, в мерлуш­ковой шубе, обшитой красным шелком, Мангыр протис­нулся сквозь толпу и, уперев руки в бока, стал, словно бык, очутившийся не в своем дворе.
— А-а, этот уже явился,— произнес он, не называя Саванды по имени и не удостаивая его даже взглядом.
Саванды вскочил и, протянув перед собой обе руки ладонями вверх, сказал:
— Я рад, мой господин, что хоть один раз отведаю пищу моего повелителя!
Он снял шапку, провел рукой по кежеге, туго заплетенной на затылке, уселся поудобнее.
Повернувшись к людям, Ман­гыр будто извинения у них попросил:
— Подождите немного. Пусть сперва наполнит брюхо этот паршивец, бросивший мне вызов. Живот у него не без­донный, все он не сожрет. Ну, батраки, накормите этого кичливого хвастуна!
Один из работников взял большую чашу и наполнил ее супом. Зачерпнул сверху, где один жир, снизу поддел, поставил чашу перед Саванды. Тот замахал руками.
— Если бы стояла летняя жара, в этом супе можно было бы восьмилетнего мальчишку выкупать. Когда я разде­лаюсь с таким котлом, если вы будете наливать в посудину с лошадиный глаз? Не изволите ли приказать, мой господин, чтобы мне в корыто налили?
— Дайте ему в корыте!
— Только не в собачьем, мой господин. В него тоже мало войдет.
Чейзен едва не задохнулся. В юрте стало так тихо, что слышно было лишь, как сопит хозяин. Саванды прикусил язык.
Перед смельчаком поставили корыто, в котором веяли просо, налили в него суп. Всю похлебку сплошь затянуло желтым жиром. Саванды откашлялся, расстегнул шубу, вы­тащил из-за пазухи большую деревянную ложку. Теперь для него никого не существовало — ни набившихся в юрту любо­пытных, ни самого чейзена. Он знай хлебал суп.
Люди молча наблюдали за ним. Мангыр чейзен тоже.
С улицы доносились громкие голоса:
— Давайте в почекушки? Навылет?
— Кто хочет в бабки сразиться, идите в ту юрту!
— Кто лучше всех будет стрелять из лука, получит в на­граду новые путы.
Сколько можно смотреть на Саванды? Ну, ест человек. Пускай ест. Если даже и управится со всем котлом, когда это еще будет? Можно за это время чем хочешь заняться. Юрта понемногу опустела.
В открытую дверь видно было, как, вереща, летит моло­дежь с ледяной горки. Весело кричали насмешливые дев­чата:
— Чейзену ни за что не сварить столько!
— Куда ему, он помрет от жадности!
Мангыр покосился: никто, похоже, из оставшихся в юрте не слышал остроязыких, а те не унимались:
— Что ты, подружка! Ему…
Видно, было сказано что-то еще, потому что громкий хохот заглушил слова, а потом отчетливо так:
— Так говоришь, не может?
— Ой, откуда мне знать! Хи-хи-хи!
Этого Мангыр вынести уже не мог.
— Последите за этим дурачком,— бросил он.— Как бы на землю суп не пролил…— И вышел из юрты.
С ходу врезался в стайку девчат и молоденьких женщин, поволок их на горку. Первым плюхнулся на подстеленную кобылью шкуру. На него навалилась целая орава. С визгом, с гиканьем понеслись вниз. Наскочили на бугорок и слетели со шкуры в густой снег. Чейзен снова очутился в самом низу. С него сбили шапку, принялись стягивать шубу, щекотать — когда еще выпадет случай потешиться с самим правителем! Но и он не терялся, пощипывал то одну, то другую за укромное местечко. Ту схватит, эту прижмет… Визг еще пуще.
— Саванды опростал половину котла!— закричали из юрты.
Правитель^—подхватил шапку и поспешил к юрте пастухов. Действительно, супа в котле поубавилось, но оставалось еще много. Саванды черпал из корыта размеренно, не торо­пясь, и чейзен решил, что вот-вот нахал все-таки сядет на мель. Он снова вернулся к молодежи. Сам предложил:
— Давайте в хромую старушку играть!
— Давайте, давайте! — обрадовались девушки.— А кто будет хромой старушкой?
— Я! — согласился правитель. Никто, понятно, возражать не стал. «Матерью» вызвался быть Дагыр хунду.
Чейзен сделал из надломленного прутика «трубку», взял ее в зубы и, прихрамывая, пошел к играющим. Девуш­ки, уцепившись за спину «матери», сторожко держались позади Дагыра хунду.
Вот уже «хромая старушка» совсем близко.
— Верблюд у вас смирный? — спрашивает.
— Смирный,— отвечает «мать».
— Конь не лягается?
— Нет, не лягается.
Еще ближе «старушка».
— Корова бодучая?
— Нет, не бодучая.
— А собака кусучая?
— Не кусается.
Подошла «хромая старушка» вплотную к «матери», уселась на корточки, «трубку» протянула. Дагыр хунду будто бы затянулся разок, передал «трубку» дочке — девушке, что сразу за ним стояла. Та тоже затяжку сделала.
— Фу! — говорит.— Горько как! Не буду курить трубку хромой старушки! — и бросила ее в снег.
— Кто это сзади у тебя? — спрашивает чейзен.
— Моя старшая дочь.
— А за ней?
— Средняя дочь.
— А после нее?
— Младшая дочь.
— А за ними кто?
— Внучки мои.
— Я их сейчас всех съем!
Вскочила «хромая старушка» и — за девчонками. «Мать» руки растопырила, девичий хвост в одну сторону вильнул, в другую. Не удержались девчонки, прыснули кто куда, а чейзен гоняется за ними, ловит, тискает, щекочет…
Очень игра правителю понравилась. Несколько раз повторили. В короткие минуты передышки он скрывался в своей юрте и всякий раз возвращался оттуда все веселее. Роль «хромой старушки» никому не уступал. До того увлекся забавой, что ни в бабки, ни в городки не играл, из лука не стрелял, обглоданную кость с позвонком ладонью не перерубал, про почетных гостей своих позабыл.
— Саванды уже заканчивает! — отрезвил его крик. Тут не один Мангыр чейзен, все повалили к юрте пастухов.
…Котел был пуст. Саванды доскребал со дна корыта остатки супа. Вот он поднялся, распустил пояс, ослабил ремень на штанах и, подойдя к котлу, снял пальцами со стенок застывший жир и облизал пальцы. После этого он, как бы с сожалением вздохнул и развел руками. Дескать, хорошо, да мало…
Чейзен замер, будто божок на аптара. А Саванды вел себя вызывающе. Налил себе из чайника чаю, выпил не торопясь, закурил, аккуратно подпоясался и обвел глазами всех, кто набился в юрту.
— Я и богат, и себе не рад, родные мои… Ничего вам не оставил по той причине, что вызов сделал… При­дется вам угоститься в другом аале. Там я вам свою долю уступлю.
С этими словами он направился к выходу. Народ повалил за ним. Такой хохот, такой рев поднялся! Вокруг гремело, словно в самые большие раковины дули и в литавры били. Мангыру чейзену казалось, что грохот этот не умещается во всем Барыке. Ему чудилось, будто тысячи драконов воют в зимнем небе, размахивая огненными хвостами.