Глава восемнадцатая

Больше двух лет прошло с тех пор, как Когел сказал Буяну: «Подожди малость!» Хороша малость! Буян уже всякую надежду потерял, а спросить никак не отваживался, хотя видел старшего табунщика не однажды. Казалось, Когел просто позабыл о своих словах, сказанных давней лунной ночью, Буян же слово держал — ни разу за все это время и не помыслил красть.
По всему Барыку уже убрали урожай, установилось короткое затишье после тяжелой работы.
Буян рано лег спать и проснулся среди ночи от разго­вора.
Чей-то очень знакомый голос!
— Возьму, акым, его с собой.
Куда девался сон! Будто  на голову ведро холодной воды из Барыка плеснули. Быть не может: это же Когел! Нет, не снится, его, Когела голос!
— Он белковать собирался,— нехотя   произнес отец.
— Я обещал взять его с собой.
— Мал он еще. Уснет на коне да свалится. Лучше Хойлаар-оола бери.
— Хойлаар-оол, может, станет хорошим табунщиком, но кайгала из него не выйдет. Изворотливости в нем нет, смекалки ему недостает.
— А у Буяна есть? — недоверчиво спросил отец.
— Буян изворотлив, как рысь, смел, как медведь, и мсти­телен, как волк.
— И ты это точно знаешь?
— Знаю, акым.
— Стало быть, неплохой ты парень, если знаешьто, чего я, отец Буяна, о нем не знаю.
— Это единственная наука, которую я хорошо постиг.
Буян и дышать перестал, обратившись в слух. Между тем Сульдем стал уводить разговор в сторону.
— Кайгальство — дело такое… В конце концов отвечать придется. Опасное занятие, мой младший брат…
— У меня тоже есть сердце,— не отступал Когел.— Оно бояться умеет. Есть ум, чтобы думать. Постараюсь, чтобы Буян не увяз в плохом деле. Разве нужны большой костер и широкая постель для того, кто укрыт за спиной Мангыра чейзена?
Наступила пауза.
— Дело рискованное,— вздохнул Сульдем.
— Без риска ничего не делается. Я ведь не только о нем. И о тебе, и о твоей семье думаю.
Сульдем молчал.
— Когда и куда поедем,— наше дело. О конях и прови­зии — наша забота. Буяна ты не видел и не слышал. Когда орленок оперится, он сам может улететь куда угодно,— сказал Когел и ушел.
До самого утра Буян не мог заснуть. Ему представлялось, как он подлетает к аалу какого-то богатого бая, как набрасы­вает аркан на коня, как мчится, спасаясь от погони…
Долго ждать ему не пришлось. Так же ночью Когел привел с собой оседланного коня для Буяна и сказал: «Поехали!» Больше он не произнес ни слова, а спросить что-нибудь у него не было времени.
Они помчались вверх по Барыку, мимо Чээнека, вдоль по ущелью, по бурелому, через валежины. Ехали неведомо куда, пока не очутились у шалаша, на берегу таежного ручья Лица их были иссечены и исхлестаны ветками.
Из шалаша вышел человек. Он стоял неподвижно, молча, слов­но тень, ничем не выдавая себя.
— Ведьма, что ли, луну на небе проглотила? — спросил Когел.
— Зачем тебе луна на небе, если на земле есть саранка,— ответил хозяин шалаша.
— А ты чокпек с саранкой смешал?
— Мой золотой аркан снизу летел до луны, и сверху падал в земной корень саранки, но толку от этого не было, потому что туп мой топор…
Буян ничего не мог понять. Какая луна? При чем тут саранка? Что за человек Когел? Хотел сделать из него настоящего кайгала, а завез в темный лес и говорит какие-то странные слова.
— Аркан можно удлинить,— продолжал между тем Когел,— а топор о скалу поточить.
— Я уж удивился, куда вы подевались,— сказал хозяин шалаша и стал разжигать берестой костер.
Неяркое пламя высветило угрюмое лицо старика. Буяну показалось, что он где-то видел его, но припомнить не мог. Когел вполголоса разговаривал с ним, но оба они больше загадок не загадывали, изъяснялись самыми обыч­ными словами, и все же понять, о чем они толкуют, было невозможно.
Буян вспомнил: «Этого нелюдима зовут Дарган-Хаа. Он был кузнецом у Мангыра чейзена. Самые лучшие ножи и огнива ковал. Чейзен за что-то прогневался на него и про­гнал — то ли потому, что Дарган-Хаа слушать его не желал, то ли потому, что действительно слуха лишился»…
Давно это было. Буян еще маленьким мальчишкой бегал. С тех пор куз­нец куда-то бесследно исчез. И вот он где! А слышит хорошо, не хуже Когела…
«Луна» и «саранка» по-тувински обозначаются одним словом — «ай». На этой игре слов и построен диалог.
В шалаше Дарган-Хаа Когел с Буяном пропели два дня. Ели, спали. Старшие вели между собой разговоры, ничего не значащие,— про скот, погоду. Буяну не терпелось отправиться в путь, он ожидал приключений, ему в рот ничего не лезло. Когел же, как нарочно, даже днем стал отсы­паться и, похоже, вообще никуда не собирался.
— Когда поедем? — приставал к нему Буян.
— Лучше поспи,— отвечал Когел и тут же начинал храпеть.
Только под вечер третьего дня он распорядился седлать коней. Поехали они… обратной дорогой. След в след. Тем же ущельем, мимо Чээнека. Вот-вот и Барык покажется. Буян рот разинул, словно заглядевшаяся на новую юрту коза: ждать три дня, чтобы показать свою удаль, и вернуться назад ни с чем? Ай да кайгалы удалые!..
Луны не видать. Темень такая, будто небо сажей вымазали. Не иначе Когел такой ночи и дожидался.
— Мы же сейчас в Барык вернемся,— не выдержал Буян.— Куда мы едем?
— Кайгальство — дело не простое, браток,— не сразу ответил Когел.— Некоторые принимают его за веселую прогулку. А человеку никогда не достается жеваное сало, которое только и осталось что проглотить. Тут не руками или ногами шевелить надо, а головой думать. Как можно, к примеру, назвать кайгалом того, кто украдет единственную корову твоих родителей? Корову, чьим молоком только чай и забеливают… Это будет настоящий вор, грабитель. Я такого никогда не делал, не сделаю и тебе не велю. Мясо такой коровы мне в рот не полезет.— Он долго молчал.— Про меня некоторые тоже говорят: вор. А что я украл? У кого-то пропа­ла корова, вот он, ничего не видев, и говорит, будто я у него на глазах увел. Чего только не наплетет на меня. Пусть, мол, подавится. Что, мол, с ним судиться, что ли? Он же чейзену служит!.. Все это не так, браток. Когел — не серый волк. Пусть я и плох на словах, но на плечах голову имею…
Вот так да!.. Буян думал, что Когел только мастер арканить да усмирять коней. Тоже считал его ловким и удачли­вым вором. И еще считал холодным, как камень под снегом. А он совсем не такой! Трудно ему жить, если люди так плохо про него говорят. Буяну уже расхотелось быть кайгалом.
Между тем, держась в стороне от дороги, они подъ­ехали к Бай-Дагу. На лугу, возле речки, отчетливо виднелся аал Мангыра чейзена. «Ну, у этого и украсть не грех!» — повеселел Буян и крепко сжал в кулаке рукоять плетки.
Когел и тут был немногословен. Строго и коротко объяснил Буяну, что тот должен делать, и растаял в темноте. Буян привязал коня и пошел пешком. Он остановился как раз напротив юрты чейзена, сел в зарослях караганника. Теперь только дождаться. Скорей бы!.. Тихо. Лишь слышно, как сту­чит сердце. Нет, не простое это дело — кайгальство!
Прямо перед ним три большие белые юрты. Юрта чейзе­на посредине, а слева и справа — его родственников. Две черные юрты поодаль — жилье пастухов, батраков и слуг Мангыра. Все тут знакомо, с закрытыми глазами можно пройти. Сюда — к кошаре, полной овец. Там — загон для коров, но они всюду бродят, лежат между юртами, жуют жвачку и вздыхают. Овец и коров в аале чейзена не сосчи­тать. Но это только для прокорма правителя и его семьи. Отары, стада и табуны Мангыра разбросаны по всему Ба-рыку.
Все так же тихо. Пощипывает морозец. Буяна стала бить дрожь, затекли ноги. Скорей бы! И тут в кошаре заблеяли, шарахнулись с испугу овцы, забрехали собаки. В разных концах аала послышались крики. Раздался вы­стрел. Где и что происходит? Попробуй разберись в кромеш­ной тьме.
— Вон он, вор! Держи его!
— Пеший он…
— Где? Где?
— К лесу бежит!
Собаки со всего аала помчались к реке, оттуда доносился их яростный лай. Туда же сбежались мужчины. Женщины и дети толклись у кошары.
Из юрты чейзена вышла .его жена и направилась к овчарне, ворча на ходу:
— Будто знают, что хозяина дома нет… Из своих кто-то! Посторонние не посмели бы. Ух, проклятые!
Едва она отошла от юрты, Буян ринулся к жилищу пра­вителя. В юрте горел светильник. Буян подбежал к широ­кой постели, схватил узорчатую подушку, узкую и длинную, как налим. Перевернул, уселся на нее, словно на барана, которого собрался колоть. Разглядывать было некогда, работали только руки. Расстегнул медную застежку, стал шарить внутри. Ничего! Сунул руку дальше. Ага! Нащупал связанные мешочки, вытащил их. Этот — тряпоч­ный, в нем счет овцам. В сторону его! Два других из кожи. Один из телячьей, другой из конской. Поди, отличи их! Вспомнил, что Когел подсказывал: к нужному мешочку подвязаны конские волосы. Годится только он.
Переполох   слышался   еще   вдалеке,   но   нужно   было спешить. Буян выдернул из мешочка цепочку, похожую на четки. Очень длинная! Потянул другую. В ней с полсотни знаков — пятьдесят лошадей. Сунул ее за пазуху. Длинную цепку положил обратно. Теперь связать все три мешочка вместе, как было. Буян торопился. И все-таки — откуда прыть взялась! — прихватил еще маленькую цепочку из тряпоч­ного мешка. Связал мешочки, затолкал их подальше в по­душку, застегнул застежку… Только бросился к выходу — в юрту вошла жена чейзена. Буян успел задуть светильник и метнулся к двери.
Хозяйка не сразу опомнилась, закричала:
— Вот он, вор! Бегите сюда!
Буян был уже за караганннком, возле коня.
У юрты тараторили женщины, как сороки на свалке. Заполошный галдеж перекрыл вопль жены правителя: «Сын Сульдема! Буянчик!..»
«Узнала!» — стучало в висках Буяна.
В овраге он придержал коня, прислушался. Заухала сова.
— Уу-ук! — откликнулся Буян.
— Ну, как? — подъехал к нему Когел.
— Беда! — Буян бросил ему цепочку со знаками лоша­дей.
— Что случилось?
— Жена чейзена меня узнала. Когда я выходил…
— Надо спешить,— Когел с места рванул коня. Буян за ним.
Когда поравнялись с аалом Сульдема, Когел принял у не­го коня, сказал:
— Сейчас же ложись спать. Не выходи из аала, пока я не приеду.
…Если у арата конь да корова и несколько овец, он всех их наперечет знает. Не только кличку каждого животного, а и все его повадки. Богачу куда как хуже: хоть бы счет знать своему скоту. А когда его столько, что со счета собьешь­ся, одно остается — метить. Мангыр чейзен так и делает. Всему своему скоту, кроме верблюдов, дырявит уши. А выби­тые из ушных хрящей кружочки нанизывает на жилки и раскладывает по мешочкам. В одном — тряпочном — счет овцам и козам, в другом — из телячьей кожи — метки коров и быков, в третьем, который конским волосом пере­вязан,— табуны правителя. Что ни цепочка, то отара, стадо или косяк. Сойдется число кружочков, скажем, с количеством лошадей, значит, табуны в сохранности.
А желание Буяна стать кайгалом оборачивалось надви­гающейся бедой.