Глава двадцать первая

Морозная зима накрыла вершины Танну-Ола снежно-белым покрывалом. Свирепые ветры срывались с лысых скал, лавиной катились вниз, но, путаясь в густых ветвях могучих кедрачей, теряли силу и постепенно стихали.
— Придержи табун на этой поляне, а я съезжу посмот­рю,— сказал Когел.— С коня не слезай, а то табун разбре­дется.
— А если кто появится? — робко спросил Буян.
— Кому тут появиться? — усмехнулся Когел.
— Долго не езди, брат мой…
Одному Буяну здесь, наверху, на границе тайги и голых скал, стало страшно. Он выехал на открытый взлобок, откуда открывалась вся северная сторона гряды. Зеленые хребты ярусами, один ниже другого, сбегали с круч. Буян узнавал места, где они проезжали днем. Барык теперь оставался где-то внизу. За трое суток они с Когелом одоле­ли большое расстояние. Три дня и три ночи не слезали с седла. Все время в пути, все время без сна. Дремали, накоротке, когда давали коням попастись. А ехали сплошь по бездо­рожью, глухими местами.
Он на мгновенье закрыл глаза, и прошедшие дни словно ожили перед ним.
…Только вбежал в юрту отца, как послышался конский топот. Это были люди Мангыра чейзена. Долго допытыва­лись, но ничего подозрительного не обнаружили. Кула-Сарыг и Мухортый Саванды — по всему видать — давно под седлом не ходили. У соседа — Сата Хурбе — тоже тихо. С тем и уехали.
Когел явился через ночь.
— Бери у отца Кула-Сарыга.
— Зачем?
— Надо путать следы. На коне отца можешь ехать куда угодно. Хоть в Хендерге, к примеру…
Сульдем перечить не стал.
Той же ночью Когел и Буян были в табуне чейзена возле Салдама и отогнали сорок пять лошадей — ровно столько, сколько было нанизано на жилку кружочков. Как раз на сутки опередили Мангыра, нагрянувшего с проверкой косяков.
Вот когда Буян понял, что воровать надо с умом. Сорок пять коней! Куда девать столько? Кому отдать? Не странно ли — Когел отправился красть для правителя лошадей, а сам из его же табуна такой косяк увел!
О жилке с кружочками из тряпочного мешочка Буян смолчал, побоялся сказать Когелу.
Отбитых коней два кайгала погнали на Чээнекский хребет и поднялись на него перед самым рассветом. Завели коней в ложбину и скоротали день у Дарган-Хаа.
И вот трое суток глаз не смыкали.
Куда же это они забрались? Ага. Вон там Кулузун, Тал, Элегест… Оттуда свернули к подножию Танну-Ола.
Прошло уже порядком, как уехал Когел. Время прибли­жалось к обеду. С солнечной стороны горы потеплело. Голова у Буяна будто свинцом налилась. Он боролся со сном, но, все-таки задремал. Уставшие лошади тоже пригрелись на солнце и, положив головы друг другу на спины, зажмурили глаза.
Очнулся Буян от ржания коней. Навострив уши и фыркая, они глядели в ту сторону, куда уехал Когел. Там показался всадник на сером жеребце. Но ведь у Когела рыжий конь! Буян забеспокоился. Что делать? Бежать? А косяк куда девать? Не бросишь же с таким трудом добытых коней. Вовремя вспомнив слова Когела, что никто чужой здесь появиться не может, Буян стал спокойно поджидать всадника.
Уже издали видно было, как широко улыбается человек на сером коне. Он был примерно одних лет с Буяном, но незнакомый, поэтому улыбку его Буян оставил без внимания.
Даже не поздоровавшись, парень добродушно спросил:
— Напугался?
Буян привстал в стременах и строго спросил:
— Откуда ты такой взялся?
Парень показал рукояткой бича за спину и улыбнулся еще приветливей:
— Наша стоянка повыше немного. И табун наш там. Мы вас четыре дня ждали. Что же вы так? Мы тут вдвоем с кайгалом Хаспажиком — из Оюннароского хошуна. Кайгал Когел у нас. Он сказал, чтобы я тебя проводил к нам вместе с конями.
— Не знаю я ни тебя, ни твоего Хаспажика,— сердито буркнул Буян.— И Когела никакого не знаю.
Улыбка сбежала с лица паренька, словно в крутой кипя­ток плеснули холодной воды.
— Честное слово! Вот тебе синее небо! Кайгал Хаспажик и кайгал барыкских кыргысов Когел давно знакомы.
— Они, может, и знакомы. А я вас не знаю и знать не хочу.
— Ну и что? Сейчас с Хаспажиком познакомишься. Он — настоящий кайгал! А меня Артаакы зовут.
— Кайгал Артаакы? — усмехнулся Буян, напирая на слово «кайгал».
— Какой из меня кайгал! — протянул Артаакы.— Я всего второй раз с Хаспажиком езжу. Ну, поехали! Братья зажда­лись. А тебя как зовут, друг?
— Меня? — Буян испытующе посмотрел па парня.— Мо­жет, ты меня к воде прижимаешь?
— Да ты что?
— Буяном зовут.
Артаакы — не зря был оюннаром! — умел на шутку шуткой ответить.
— Тоже кайгал? — он хитро прищурил глаза, подчеркивая слово «кайгал».
— Куда там…— Буян не выдержал и рассмеялся. …Недалеко от костра паслись кони.
— Это наши,— похвастался Артаакы и, словно боясь,
что кто-то услышит, нагнулся к уху Буяна.— Видишь, все черной масти, вороные. Мы их отрезали от тысячи черных богача Ажикая.
Косяк Мангыра чейзена и вороные оюниаровского бога­ча заржали, будто поздоровались, смешались и стали мирно пастись. Их окружала густая тайга. Буян и Артаакы подошли к костру.
Под высокими кедрами, сквозь плотные ветви которых не пробиться ни дождю, ни ветру, было разбито становище. Низ просторного шалаша обложен дерном, стенки — из лиственничного молодняка, крыша— из коры лиственницы. На широкой площадке несколько сухих пней и сильно примята трава. Видно, не первый год обитают здесь люди.
«Вот где собираются настоящие кайгалы!» — подумал Буян.
Человек, сидевший у костра, спросил:
— Проголодался, кайгал?
— Нет, акый.
— Замерз?
— Нет.
— Спать хочешь?
— Нет. Там немного хотелось, теперь нет.
— Кроме «нет» никакого слова не знаешь? Стало быть, настоящий кайгал.
Буяну понравился этот молодой человек с черной бород­кой, не по годам возмужалый, чем-то напоминавший мудрых старцев.
Это твой брат Хаспажик,— сказал Когел.
– Артаакы мне говорил,— кивнул Буян.
— Ну и кайгалы! Уже познакомились!
— Конечно, акый. Не станем же мы друг другу какой-нибудь кадак[1] протягивать,— не смолчал Артаакы.
— Тебя зовут Буян? — спросил Хаспажик.
— Да, а вы откуда знаете?
– Как же мне не знать имени своего внука!
— Правда, акый?
— Конечно. Я тебя принимал, когда ты на свет появил­ся. Что, не можешь поверить? Слишком молодой я для дедушки?
— Вы же моложе моего отца.
— Намного младше. И все-таки я твой дедушка. А ты даже и не слыхал про меня?
— Нет,— признался Буян,— Говорили, кто-то из оюннаров.
— Тогда я совсем молодой был. Ты родился в год Овцы? Тебе сейчас шестнадцать?
— Да, шестнадцать.
— Вот видишь. А мне тогда девятнадцать было. Те­перь — тридцать пять. Нынче мой год наступает. Как его удастся перевалить…
— Что ты, брат,— перебил   его   Когел.— Обойдется!..
— Я тогда возвращался из Чаа-Холя,— продолжал Хаспажик.— Зимой дело было. Замерз. Смотрю — слева ого­нек светится. Поехал туда. Оказалась юрта твоего отца Сульдема. У него три сына тогда было. Теперь взрослые…
— У Саванды свои дети есть. Соскар тоже женился, батрачит у Севээн-Оруса. А брат Хойлаар-оол табуны Мангыра чейзена пасет,— выпалил Буян.
— Когда я ночевал у вас, твоей матери рожать время пришло. В аале, кроме меня, никого… Вот, понимаешь! Счастливая у тебя мать, все благополучно обошлось. Пришлось мне пуповину отрезать. Так вот и дедушкой твоим стал. С тех пор ни разу в Барыке не был, а твоего отца знаю только понаслышке.
— Стало быть, повстречались дедушка с внуком, которые в жизни друг друга не видели! — торжественно произнес Когел.
— Артаакы! — позвал Хаспажик.— Накорми товарища. Мы тут заговорились… Раз мы с тобой раньше сюда прибы­ли,— значит, хозяева. Значит, гостей обязаны потчевать.
Артаакы принес чашу с супом и жирное мясо в деревянном корытце.
Зимнее солнце еще не зашло, а под кедрами стало тем­неть. Тепло большого костра приятно согревало. Толстые лиственничные стволы, объятые пламенем, потрескивали и стреляли искрами в костре. Буяна после сытной еды размо­рило, потянуло ко сну, и не было сил сдержаться. А кого тут стесняться? За всю дорогу, за все тревоги, за все дни пути отсыпался Буян.
Здесь, в тайге, было куда теплее, чем в долине Улуг-Хема. Спокойно горел огонь — ветер не мешал ему. Шумели только верхушки деревьев. Над всей тайгой разносился ров­ный гул сотен тысяч стволов. Под этот монотонный говор леса спалось еще крепче.
Проснулся Буян от ржания коня.
У костра, рядом с Хаспажиком и Когелом, сидели два незнакомца. Один из них, уже немолодой, говорил, пересы­пая речь монгольскими словами:
— Байсы, байсы… Мне много-то лошадей не надо. Но раз уж договорились…
Этого человека, с обветренным лицом, узкими глазами степняка, толстогубого, звали, как после узнал Буян, Бан-чык. Ой приехал с юга, из Эрзина, от самой Монголии.
— Неужто с пустыми руками вернешься? — спросил Хаспажик.
— Стоило ехать,— пожал плечами Когел.
— У нас такое творится,— покачал головой Банчык.— Араты весь скот у купцов в Сарыг-Булуне и Самагалтае поразогнали.
— А верно, что у вас лавки грабили? — поинтересовался Когел.
Банчык зачерпнул ложечкой нюхательный табак из ка­менной табакерки.
— По правде-то не совсем так… Напали на скот — это было. А лавки целые.
— Ну, а со скотом что будете делать? Куда его набрали?
— Народу много, степь необъятна,— улыбнулся Бан­чык.— Вы бы там ничего не заметили, а я езжу и вижу, сколько скота гонят. Не сосчитать! И днем гонят, и ночью. А сколько пушнины китайцы везут! Говорят, во вьюках v них золото и серебро…
— Какое там золото! — возразив Хаспажик.— Прихо­дилось иметь дело с этими вьюками. Так, ерунда. Чай, табак, простая белая материя, бусы всякие… Такие товары и соба­ка не понюхает.
С разных сторон съехались на вершину Танну-Ола кайгалы и в своих разговорах переворошили жизнь всей Тувы. Никогда не доводилось Буяну слышать такие откровен­ные речи. Чужие люди, они были ближе родных. Да и звали друг друга только старший брат, младший брат… Не будь на свете Улуг-Хема и речки-притока Барыка, возле которой стояла юрта отца с матерью, Буян готов был всю жизнь прожить на вершине Танну-Ола.
То ли чистый горный воздух на него подействовал, то ли беседы удалых парней взбудоражили его ум,— совсем лишился покоя Буян. Никогда прежде не уезжал он так далеко от родного аала. Совсем по-иному виделось отсюда, с высокого хребта, шире, дальше охватывал взор. Весь Элегест и Межегей открывался его глазам, он мог разгля­деть за дальней далью Эрзин и Тес-Хем, заглянуть хоть за Адар-Ташский перевал! Живо представился ему Барык — тоненькая серебряная ниточка, привязанная к могучему Улуг-Хему. Но почему, размышлял Буян, живя у одной речушки, так по-разному ведут себя баи Барыка? Чего им не хватает? Мангыр-чейзен хвалится: «Мы, кыргысы, сильны!» Дангыр-хунду уверяет: «Ондары всех сильней!» Калбак чалан твердит: «Против монгушей никому не устоять!» Соберутся вместе — будто друзья, а напьются — раздерутся и переругаются. Бедные люди — другие. Может, они чего-то не понимают? Взять хотя бы этих парней, сидя­щих вокруг костра,— Хаспажик, Банчык, Когел. Живут в разных концах Тувы, на берегах разных речек. Один при­ехал из Элегеста, другой — из Эрзина, третий — улугхемский. Прежде они не знали друг друга. Встретились по­тому, что жизнь заставила заниматься одним — кайгальством. Почему так почтительны они между собой, так дружны? Почему не хвалятся друг перед другом? Почему стараются дать больше тому, кто бедней? Жалеют друг друга…
Буяну было невдомек, какой силой могли бы стать такие люди, как Хаспажик, Банчык и Когел, объединись они для общей борьбы против феодалов. И самого Буяна увлекло пока общение с удальцами, лихие набеги на табуны богачей, вольные их разговоры, да и кайгалы мало задумывались, что они в действительности могут сделать для своего народа.
Хорошо было сидеть у костра на вершине Танну-Ола. Но у каждого свой аал, своя семья, свои заботы, свой хозяин… Сидеть без дела — добычи не будет, лежать долго — не отдохнешь, устанешь!.. Договорились кайгалы лошадей, угнанных с южной стороны, отправить на север, а тех, что добыли на Севере Тувы, гнать к югу. Ловко обделали! Баи не внакладе, себе — добыча.
– Хватит тебе пешком ходить, раз ты теперь мужчиной стал — сказал перед расставанием Буяну Хаспажик и пода­рил ему черного стригунка.— Это тебе от деда. Вырасти из него доброго коня. Не изъезди, береги его. Неплохой скакун будет. Видишь, какие тонкие у него ноги, а жилы натянуты,   как   тетива.   Стригунок   обученный,   смирный.
Большую часть косяка вороных Когел перегнал в табуны Мангыра чейзена. Не мог он не подмазать жиром широкую спину правителя! Друзей своих, начиная с Дарган-Хаа, тоже не обделил.
Опасное, тяжелое, но увлекательное путешествие подошло к концу. Только теперь Буян решился отдать Когелу жилку с кружочками, вынутую из «овечьего» мешочка чей­зена. Он был уверен, что кайгал похвалит его.
— У тебя что, мозги в жижу превратились? — неожидан­но обрушился на него Когел.
— Тут совсем немного. Голов двадцать…
— Почему сразу не сказал?
— Побоялся. Ты же не велел больше ничего трогать.
— Зачем тогда взял?
— Черт дернул…
— Черт… Теперь уже поздно,— проворчал немного спокойнее Когел.— Думаешь, Мангыр чейзен дожидается нас с тобой? Он давно уже весь скот пересчитал… Ты о себе-то подумал? А если б нашли у тебя? Ай-яй!..
Буян отшвырнул подальше жилу с кружочками.
— Что случится, дай знать. Сразу же! — крикнул ему вслед Когел.
Несколько ночей рассказывал Буян отцу и братьям о своих удивительных приключениях.
— Трудное время настает,— заключил Сульдем, выслу­шав его рассказ.— В такое время мужчина должен надеять­ся только на своих друзей, сынок…