Глава четвертая

Дагыр хунду, которого Мангыр чейзен послал за поживой в Хендерге, вернулся ни с чем. Опоздал Дагыр хунду. Лавки Тайши Тайфу были разорены. Араты во главе с кайгалами так лихо развернулись здесь, что перед-соблазном не устояли и местные жители — поделили между собой товары, дома раскатали по бревнышку…
Купцы в панике бежали через Сухой Баян-Кол в Шаго-нар.
Неудача, конечно, раздосадовала Мангыра чейзена. Но больше всего жалел он о том, что слишком поздно решился действовать, что столько добра ушло из его рук, досталось нищим, голытьбе, а может, и кому из баев предприимчивее его.
Той порой правителю стали доносить, что в долине Барыка у многих аратов появились кони, каких прежде не водилось. Незадолго перед тем куда-то исчезал Онзулак, а с ним еще несколько человек. Вскоре после этого и начали обнаруживать повсюду чужих коней. Нетрудно было свя­зать это с ночной перестрелкой. Кое-кто из аратов, ис­чезавших вместе с Онзулаком, был известен, но что от них узнаешь? Посоветовавшись, Мангыр чейзен и Дагыр хунду решили положить на язычок капкана Хорека бошку. Другого выхода не было — у бошки и шапка без шарика, и вообще он чином младше…
…Аал Сульдема дружно поработал той весной — поле расширили, канавы расчистили, проса посеяли чуть не вдвое. Умный старик, говорили про Сульдема соседи, сумел собрать всех своих сыновей.
Собрать-то он их собрал, но так уж вышло, что работали с ним только Соскар да Хойлаар-оол. На Саванды Сульдем давно махнул рукой, и Буян незаметно ускользал от его забот. Нет, они не ссорились, но держался Буян обособлен­но, замкнуто. Сульдема не могло не тревожить, что младший сын все дальше отходил от семьи, начинал жить по-своему, другими, неведомыми старику интересами. Когел, Онзулак — вот кто теперь заменял ему отца с матерью.
Не только Сульдем, все в семье отступились от Буяна, настолько независимо держался он, так быстро повзрослел, проявил самостоятельный, сильный характер.
Эти перемены в нем принимала близко к сердцу одна Анай-Кара. Что только ни придумывала она, чтобы быть, как прежде, с ним в дружбе. Все ее ухищрения пропадали, однако, впустую. С чего бы это стал Буян, уже мужчина, водиться с девчонкой? Пусть себе играет с малышами и не липнет к человеку, который знается с кайгалами!
— У вербы сережки распустились…— вздыхает Анай-Кара.
Еще не хватало! Буяну-то что до того?
— Я с маленькой Адаской вожусь,— заглядывает она ему в глаза.— Какая славная! Так быстро растет!
Сам удалой Хаспажик назвал его кайгалом! До ребенка ли в колыбели такому лихому парню? Буян как раз вошел в годы, когда только-только начинают бредить добрым ска­куном, свистящим арканом и хорошим седлом. Ну что ей растолковывать, девчонке? Что она поймет?
Буяну уже тесно в юрте, там он ни уснуть, ни отдохнуть не может. Только и радости: положить под голову седло, подстелить под себя чепрак — весь мир твой, земля и небо. Думай себе, улетай в мечтах куда хочешь…
— Что же ей делать, Адаске, как не расти? — с усмешкой и тоном превосходства говорит Буян.
— Глазки черненькие, волосики будто тушью намаза­ны, а личико — словно сыр из невареного молока!— тара торит Анай-Кара.— Ни на бабушку с дедушкой, ни на тебя не походит. В кого только уродилась? Возьму ее на руки, и все во мне переворачивается. Так бы и не вы­пускала…
— Ну и не выпускай,— прерывает ее болтовню Буян.— Чего сюда притащилась?
Анай-Кара вздыхает. Она понимает, что не играть ей больше с Буяном в почекушку, не ловить петлей куропаток, не стрелять зайцев, не кататься на бычках…
У Саванды, после того как Буян в Теве-Хая съездил, хромая нога враз зажила. И посох свой засохший выбросил. Вот уж кто зауважал младшего брата и по-всякому подла­живается к нему! С другими братьями и знаться не хочет. Соскар у него — хан со своей царевной, Хойлаар-оол — мясной божок. Ни словом, ни полсловом с ними не пере­молвится. А Буяну сделал постель в своей юрте и заставил его жить у себя. Никого к постели Буяна не подпускает, спать на ней никому не разрешает, даже если брата и нет.
— Не надо так,— не раз просил его Буян.
— Как это не надо? Чего тебе толкаться в юрте ста­риков? Там и так народу хватает. А я только тебя мужчиной считаю.
Неспроста заискивал перед младшим братишкой, ста­рался расположить его к себе Саванды, тот самый Саванды, что не был способен из мышиного носа кровь пустить, а в лихом деле не сумел бы арканом махнуть. Он догадывался, с кем водится Буян, завидовал ему и надеялся с его помощью тоже кое-чем поживиться.
Еще не остыл след тевехаинского табуна, как пошли раз­говоры, будто и в Шагонаре араты пощупали лавки и лабазы. Онзулак втихомолку объезжал надежных друзей.
Не промахнулся на этот раз и Мангыр чейзен. Его люди вернулись с добычей. Правитель тоже получил свою не­малую долю. Удача! Лежащему верблюду перекати-поле в рот попало!
…Кежикма только что заменила в колыбели Адаски мокрый навоз сухим, надела на девочку халатик, мягонькие обутки и усадила к себе на колени. Адаска подпрыгивала на коротеньких ножках, заливисто смеялась.
Старики вздрогнули, когда на пороге юрты появился китаец с большим белым пятном на щеке. Он входил как давнишний близкий знакомый, как родня, широко улыбаясь и даже будто светясь от доброй, приветливой улыбки.
— Амыр-ла! — поздоровался он и протянул вперед обе руки.
— Амыр,— отозвался на приветствие Сульдем и по­косился на вошедшего.
Гость сел на войлочную подстилку, подобрав под себя ноги, и молча уставился на маленькую Адаску.
— Что за человек? — проворчала Кежикма и отверну­лась, заслонив собою внучку.— По-нашему понимает или нет?
— Какая тебе разница,— холодно произнес Сульдем.
Разве кто усидит в юрте, когда приходит гость? У стариков собралась вся семья Саванды, пришли Соскар с женой, Хойлаар-оол и Буян.
Китаец, не переставая улыбаться, что-то быстро говорил.
— Этот человек называет имя умершей сестры,— сказал Буян.
— Мне тоже послышалось,— подтвердила Кежикма и опасливо отодвинулась.
— Суузунма, говоришь? — переспросил Саванды. Только он, бесшабашная голова, мог додуматься произнести вслух имя умершей.
— Су Зунма! Су Зунма! — вспыхнуло радостью лицо гостя.
У Саванды расширились глаза. Он сообразил, какой про­мах допустил, и шарахнулся в другую крайность:
— Это черт!
— Уходи! — вскочил Сульдем. Ничего не понимая, китаец часто моргал. О чем-то смутно догадываясь, Буян переводил взгляд с гостя на Адаску. Еще бы мгновение, и он вмешался.
— Если не уйдешь, застрелю! — схватил кремневку Сульдем.
Китаец вскочил, попятился к выходу, шепча:
— Су Зунма… Су Зунма…
Сульдем выпроваживал непрошеного гостя, держа перед собой ружье.
Китаец вытащил из-за пазухи пестрый мешочек и бросил на пол. Звякнув, он упал рядом со старухой. Кежикма подобрала его и отшвырнула подальше от себя.
Между тем Сульдем оттеснил-пришельца к коновязи и, не скрывая своих намерений, поднял ружье.
Китаец вскочил в седло и, понурый, тихо выехал из аала. Он ссутулился, тихо раскачивался из стороны в сто­рону, но не гнал коня: видимо, знал, что частый топот копыт возле аала — знак непочтения к хозяевам, оскорбительный для тувинца.
Саванды бранился ему вслед:
— Проклятье тебе, ведущий за собой черта! Отъехав на ружейный выстрел, китаец пустил коня во всю прыть.
Молча разошлись по юртам. Сульдем повесил на место ружье. Кежикма подожгла ветку можжевельника и при­нялась окуривать юрту, чтобы прогнать злых духов. Горь­коватым ароматом артыша пропах даже халатик Адаски. Старуха поддела сучком пестрый мешочек, хотела его вы­бросить, но Саванды унес мешочек с собой, выпростал его, бросил в огонь, а серебряные монеты, попробовав на зуб, завязал в узелок на поясе.
В тот же день китаец с большой белой меткой на щеке заявился в аал чейзена. К седлу его была приторочена переметная сума. По-тувински он говорил плохо, и чейзен никак не мог с ним столковаться.
Китаец был добродушен, приветлив, как-то виновато улыбался, и по его выразительным жестам и настойчивым объяснениям Мангыр все же сумел понять, что в суме у него серебро. Когда речь зашла о серебре, чейзен вроде бы и по-китайски стал разуметь.
Он помог гостю подвести коня к юрте, помог снять с седла увесистый мешок. Засунув в него руку, Мангыр вытащил горсть блестящих монет. Они лежали на его ладони, и чейзе-ну казалось, будто само солнце спустилось с неба к нему в руку.
— Хао! Хорошо! — сказал чейзен и похлопал парня по плечу, а потом стал убеждать его, что серебро попало в надежные руки, что не о чем беспокоиться, потому что честнее Мангыра чейзена ему человека не найти.
Китаец кивал и по-прежнему улыбался. Он опять с жаром заговорил, но Мангыр уже не слушал его. Он еще не мог прийти в себя от неизвестно откуда свалившегося мешка с серебром, и какое ему, в сущности, было дело, что там объясняет этот человек. Насторожило его лищь несколько раз произнесенное имя Сульдема. Этого еще не хватало!.. При чем тут Сульдем? Впрочем, надо было поскорее из­бавиться от незваного гостя, чтобы спокойно посчитать, сколько же в мешке денег.
Едва дождавшись, когда китаец наконец отъедет от аала, Мангыр, словно суслик в нору, шмыгнул в юрту.
Узнать, почему странный гость поминал имя Сульдема, труда не составило. В тот же вечер по Барыку распростра­нился слух, будто Саванды ограбил приехавшего к ним в аал богатого купца и забрал у него много серебра. Слух этот пустил сам Саванды.
Дошел слух и до Мангыра чейзена, дошел с изрядной добавкой. Сульдем, говорили, стрелял в купца, да благо порох был отсыревший, а то не миновать бы беды… Как досадовал чейзен, что порох оказался сырым! Ну что стоило Сульдему выстрелить? Мангыру и в голову не пришло, что убей Сульдем китайца, не видать бы ему мешка с серебром. А убить-то как бы хорошо было: останется сума у чейзена, и никто знать не будет…
«Убить!» Эта мысль не давала Мангыру покоя. И он на­шел выход: надо поманить серебром Хорека бошку, и тот от жадности сделает что угодно!
К этому решению подтолкнул его и успех в Шагонаре. Оказалось, под шумок можно неплохо таскать рыбку из мутной воды. Аппетит, как известно, приходит во время еды, и Мангыр захотел еще раз попытать счастья. На этот раз он нацелился на Чаа-Холь, куда, как стало ему известно, собирались отправиться араты во главе с Онзулаком.
…Когда Онзулак с друзьями уже вставил ноги в стремена, Буян стал просить:
— Возьмите, акый, моего брата Саванды. Он прямо молится, чтобы его взяли.
— Куда ему — хромому?— засомневался Онзулак.
— Да он давно посох отбросил!
— Пусть едет.
Слово Онзулака — закон. Сказал,— значит, так тому и быть. С ним никто спорить не станет. А уж если откажет,— упрашивать бесполезно.
— Когел на этот раз останется в аале,— сказал Онзу­лак.
— Почему?
— Мангыр чейзен что-то пронюхал. Выехали в тот же вечер.
— Если поймают, пытать будут, помните: о табуне ни­кто ничего не знает, не слышал. Забудьте об этом! — наказал перед отъездом друзьям Онзулак.
Они уже подъезжали к Бора-Tee, когда позади по­слышался крик:
— Эй, подождите! Стойте! Возьмите и меня с собой! Размахивая руками, их настигал Хорек бошка.
Не взять его было нельзя.