Глава шестнадцатая
В ту зиму Соскар взялся за такую работу, которой не только в аале Сульдема, но и по всему Барыку никто не занимался. Позвал с собой Хойлаар-оола с Буяном и начал валить лес. Саванды помогать им отказался. Сказал свое обычное: «Я и богат, и себе не рад. Другим делом займусь».
Выбрал Соскар на Чээнекском хребте лиственницы с пожелтевшей хвоей и давай рубить одну за другой, приговаривая:
— И Севээн-Орус тоже так бы сделал.
Молчаливый и безропотный Хойлаар-оол обрубал с поваленных деревьев сучья, тесал бревна. Буян не очень старательно помогал братьям.
Всю зиму возили на двух санях брёвна для дома и жерди на ограду. Заготовленный лес сложили у Каменистого Брода. Это место наверняка выбрал бы и сам Севээн-Орус. На прогалинах можно косить сено, а за поливным каналом, проходящим поблизости,— ровные поля без камней под пашню.
Устье Барыка зимой до дна промерзает, а Каменистый Брод и в самые лютые морозы поет свои песни. Водопой для скота здесь хороший. Соскар поговаривал, что Севээн-Орус и мельницу бы тут поставил…
Далеко вперед заглядывал Соскар, широко размахнулся. Он охотно делился с братьями своими планами:
— Дом будет из двух комнат. Потом пристройку к нему сделаю. Здесь баню поставлю, а там — амбар и скотный двор. Возле брода огород будет.
Хойлаар-оол слушал да поддакивал, а Буян не переставал поддразнивать брата. Дескать, куда ему до Севээн-Оруса, дескать, ничего у него не получится, начатьто Соскар начнет, а до конца не доведет, надоест ему пуп надрывать.
Дело, однако, хоть и не быстро, но подвигалось. Обтесали бревна, начали сруб рубить. Когда отошли холода и длиннее стали дни, когда поднялись на весенние перекочевки аалы, у Каменистого Брода были выведены стены нового дома.
Не один Буян подтрунивал над Соскаром. Кое-кто из соседей тоже сомневался в его затее. Поминали известную присказку про то, как ворона, подражая гусям, поморозила себе лапы. Как бы, говорили, и Соскар не стал той вороной, не выставил себя на посмешище. Но больше все-таки было людей, что хвалили Соскара, поддерживали его. Одни из любопытства целыми днями торчали на стройке и «помогали» исключительно болтовней, но находились и такие, что сами брались за топор, пособляли поднимать бревна, настилать потолок, ладить крышу. И упрямство Соскара, и насмешки Буяна, и сомнения, любопытство и помощь соседей в работе — все пошло впрок. Сам Севээн-Орус, когда поселился в Усть-Барыке, сделал в первый год куда меньше — только избу из тополины и срубил. У Соскара же вырос просторный дом из лиственничных — одно к одному — бревен. И двор он огородил.
…Хойлаар-оол с Буяном были в юрте. Мать сказала:
— Позовите братьев. Пусть идут чай пить.
Такого давно не случалось. Саванды редко когда к матери заглядывает, у него своя семья. Соскара от работы не оторвешь. Он и ест на ходу — перехватит кусок, и ладно. И не припомнить, когда все вместе собирались. Буян побежал за Соскаром, Хойлаар-оол не спеша поплелся в соседнюю юрту звать Саванды.
Кежикма выставила пиалы, что привез из Чаа-Холя Буян, начищенный до блеска медный чайник, полный забеленным молоком чаем.
Неслышно, словно крадущаяся к зверю рысь, переступил порог Саванды, кривя в улыбке тонкие губы. Тонконо-сый, зеленоглазый, с постоянно шевелящимися ушами, рыхлый, как весенний снег, он громогласно завопил, будто перед ним была многолюдная толпа:
— Бедная моя мама!
Кежикма вздрогнула.
— Ты только позови меня,— еще громче заорал Саванды,— я тут же явлюсь, хоть с края света!
Заметив, что мать неодобрительно смотрит на него, Саванды прикусил язык и устроился поближе к почетному месту в юрте. В отсутствие отца он, как старший мужчина, имел полное право расположиться на вытертой войлочной подстилке с достоинством и важностью главы семьи.
Недолго пришлось ждать и Соскара. Этот ввалился, словно куль проса на плече тащил. Батрача у Домогацких, он распростился с кежеге, волосы его буйно разрослись и торчали из-под шапки, прикрывая уши. Лицо его еще не знало бритвы, но усы были гуще, чем у старшего брата. Да и сам он был широкоплечим, с крепкой, выпирающей вперед грудью, словно за пазухой у него спрятан свернутый apкан. Одетый в заплатанную русскую куртку, Соскар боком, не без труда, протиснулся в дверь.
– Работа-то ждет, мать, – сказал он, войдя.— Мне еще сегодня надо щеки на оконные рамы поставить.
– Ха! — развеселился Саванды.— Оказывается, у окон как у людей, есть щеки!
Соскар снисходительно покосился на брата:
— И у меня щеки, и у тебя щеки, и у окон тоже щеки. Косяками еще называются.
Лениво приплелся Хойлаар-оол. Этот тихо пробрался за спины старших братьев к игравшей камешками Адаске и взял племянницу на руки. Девочке исполнилось уже полтора года. Шустрая, черноглазая, с растрепанными смоляными волосенками, ни на кого не похожая, Адаска больше всех любила Хойлаар-оола.
Запыхавшись, вбежал Буян. Он уже позабыл, зачем его посылала мать, почему вокруг очага сидят трое его братьев.
— Где аадан[1] отца, мама?
Он шмыгнул к черному сундуку и стал рыться в нем.
— Почему ты вдруг вспомнил? — голос матери дрогнул.
— Мне надо, мама.
— Зачем?
— Старая форма для пуль плохая. Дед Бодарадыр обещал новую сделать.
— После найдешь, сынок. Сейчас не время.
— Почему?
— Сядь. Потом будешь искать.
Буян сел. Пришли жены Саванды и Соскара. Кежикма разлила чай.
— Сегодня как раз год, как уехал из аала наш отец… – сказала она.
— Мы говорили об этом,— подтвердили обе невестки.
— Я тоже думал об отце, да возился с бревнами и забыл,— признался Соскар.
– А я как раз сегодня и хотел найти аадан отца,— Буян улыбнулся матери.
Хойлаар-оол только молча наклонил голову.
— Можно было бы и пропустить по такому случаю,— крякнул Саванды..
— Зачем араку пить? — возмутилась мать.— Не помер же он. Скоро вернется.
— Адаску не узнает,— Хойлаар-оол погладил девочку по голове.
Кежикма вздохнула.
— Недавно женщина одна приходила. Принесла когээржик араки. «Никак,— говорит,— тетушка, не могла выбрать время отворить вашу дверь и покурить вашу трубку». Я рассердилась и выгнала ее вместе с когээржиком.
— Наивный жалеет, а твердый смеется. Верно, мать? — изрек невпопад Саванды.
— Зачем поминать аракой? Зачем трубку курить? — продолжала возмущаться Кежикма.— Ну, пришла бы просто так поговорить… А отец вернется, вот увидите.
Чаепитие затянулось, но никто не спешил уходить. Даже Соскар словно забыл про свои окна. Кежикма обратилась к сыновьям:
— Ваш бедный отец собрал всех в одно место. Теперь мы хоть на ноги встали. Маленькая наша подросла… Думаю я, нечего вам, таким здоровым парням, возле меня сидеть, на мои старые руки глядеть. Поискали бы вы работы какой…
Зеленые глаза Саванды тут же забегали:
— Куда я денусь со своими малолетними? Куда, мама, уеду?
— Я это не тебе и не Соскару сказала. У тебя семья. Соскар пусть достраивает. А вот Хойлаар-оол и Буян…
— Верно, мама,— солидно пробасил Соскар.
— Як Севээн-Орусу батрачить пойду,— подал голос Буян. — Там друзья Соскара. Они по-нашему хорошо говорят.
— Отведи брата к своему Севээн-Орусу, сынок. Может, возьмет к себе. Тебя он неплохо кормил и одевал. И дом ты строишь по его примеру. Русские люди доброму тебя научили.
За Хойлаар-оола она решила сама просить Мангыра чейзена и назавтра же вместе с сыном отправилась к нему. Двумя руками поднесла ему белый плат-кадак с маховую сажень величиной, — из чаахольской добычи Саванды. Чейзен и слушать не стал. Разразился бранью:
— Лентяй эдакий! Волков обкормил моим скотом. Потом все же смилостивился:
— Ладно, пусть к Когелу идет.
Кежикма с Хойлаар-оолом, поклонившись правителю поспешили уйти, чтобы лишним словом не испортить дела.
Снова стал Хойлаар-оол табунщиком Мангыра чейзена.
Разговор с Семеном Лукичом вышел куда посложнее.
Привел Соскар братишку к своему кумиру, уверенный, что тот если и не обрадуется, то примет парня безо всякого. Не тут-то было! Другим стал Домогацких.
— Вот… брата привел, Севээн Лукич. Прошу взять его на работу.
Семен Лукич даже не взглянул на Буяна, сказал, как отрезал:
— Сам от меня ушел, неблагодарный, теперь еще одного бездельника навяливаешь, чтобы и он к хвосту бересту подвязал?
Соскар бросился к батракам. Рассказал им, как у него нескладно вышло.
— Взятку надо было дать. Подкупить,— присоветовал Иван. — Лукича теперь только этим и проймешь.
Братья приуныли. Где в их нищем аале найдешь что-нибудь такое, на что польстился бы богач Севээн-Орус? Поникшие, вернулись домой.
Мать полезла в барбу, достала с самого дна шкурку красной, как кровь, лисы.
— Все может случиться, наказывал ваш отец. Вот и пригодилось. Отнесите это.
Назавтра Соскар с Буяном снова явились к купцу.
— Чего еще тут забыли? — так же неприветливо встретил их Семен Лукич.
Вместо ответа Соскар протянул лисью шкуру.
— Оскар! — выдохнул купец. Глаза у него загорелись.
— Преподносим вам, Севээн Лукич. Примите моего брата. Он будет хорошо работать.
— Серафима Мокеевна!— крикнул Домогацких.— Посмотри-ка.
Из дальней комнаты выплыла слегка располневшая Серафима, всплеснула руками:
— Красота какая!
Встряхнула шкурку, набросила на шею и уставилась в зеркало. Столько времени вертелась, что можно было чай сварить.
— Пусть твой брат у меня остается,— снизошел Домогацких.— Кто у меня хорошо работает, я того не обижу. Я человек честный. Ты, Оскар, сам знаешь… А вчера неладно вышло. Не в настроении я был. Лучше бы вы сразу сегодня пришли… Мы с тобой, Оскар, старые друзья. Верно? Как вы говорите? Живет хорошо — дружит, в беду попал — бросает. Так? Ха-ха-ха!
Когда Соскар засобирался домой, Семен Лукич дал ему четвертинку чая.
— Матери передай. Если ваши женщины зеленый чай не пьют, у них голова болит. Верно? Я ведь знаю вас! Я не чиновник какой-нибудь, не китайский купец. Так, Оскар?
Соскар ушел. Буян остался.
