Глава семнадцатая

Небывалое многолюдье у подножия священного Бай-Дага. Здесь только женщины и дети. Мужчины направи­лись к вершине горы служить молебен, приносить дары богам. Конные вереницей поднимались по петляющей узкой тропе, пешие карабкались напрямик. Лишь для жен двух чейзенов сделали исключение, дозволив им взойти на священную гору.
На вершине небольшая часовенка, внутри которой медные изображения богов, лампады, курильницы. Важно и не­торопливо ламы совершали обряд. Запалили лампады, зажгли благовонные травы, забормотали молитвы.
Перед часовней развели большой костер, и все столпились вокруг него, очищая себя горьковато-смолистым ды­мом горного можжевельника. Бросали в огонь, в жертву богам, самые жирные куски мяса, плескали араку.
Этой весной на торжественное молебствие пригласили.и Семена Лукича Домогацких с супругой. Сам Мангыр чейзен позвал их. Русские на священном Бай-Даге — такого раньше никогда не бывало… Семен Лукич и Серафима обрядились в богатые шелковые тувинские халаты-тоны.
Набравший силу купец смекнул, что этим знаком внима­ния барыкского правителя пренебрегать не следует, и охот­но принял приглашение.
Отдав должное богам, ламы разрешили приступить к священной трапезе. Рассевшись вокруг костра, начали впол­не благопристойно. Четверо разливали араку. Четверо обно­сили мясом и сыром.
Чиновники во главе с Мангыром чейзеном, Хореком чейзеном и Дагыром хунду отделились. С ними расположились и Домогацких. Сюда несли все самое жирное, самое вкусное. И араки для больших людей не жалели.
На голой вершине горы в захмелевшей компании Серафима Мокеевна чувствовала себя неуютно. Как ни пыталась она разговориться с женами чейзенов, ничего у нее не получалось.
Серафима Мокеевна устала улыбаться, притворяясь, будто понимает, о чем толкуют женщины.
— Семен,— толкала она в бок мужа,— пойдем отсюда. Прошу тебя. Мученье одно…
— Сиди! — строжился Лукич.— Мы не праздновать пришли. Если рано уйдем,— обидятся. Потерпи.
Внизу, под горой, тоже времени зря не теряли. И там угощались, чем могли, веселились, как умели. Женщины кланялись священной горе, выпрашивая у нее счастливой судь­бы для себя, для своих детей, для своих близких, для скота, швыряли в сторону Бай-Дага объедки, кричали до хриплы.
Подошел к концу пир для избранных. Наступила очередь общих развлечений и состязаний — борьбы-хуреша и конных скачек.
Засуетились борцы. Опытные солидно, с достоинством готовились к схваткам, натягивали содаки[1], разминались а начинающие суматошно носились, взбудораженные, в предвкушении возможных побед. Деловито совещались секунданты с седобородыми старцами-судьями. Наконец они договорились и начали рассаживать силачей.
Потянулись к поляне для хуреша и зрители. Опять же по одну сторону расположилась знать — ближе к судьям, по другую — остальной народ. Возле судей уселся и старик Бодарадыр. Он тихо наигрывал на игиле, гриф которого был украшен искусно вырезанной конской головой, и пел песню, призывающую силачей к честной борьбе. Без Бодарадыра и хуреш не хуреш. Он всегда петь и играть приходит, до самой последней схватки игил из рук не выпустит. Кончится борьба, и он умолкнет, но прежде скажет извечное: «Это время уходит, новое настает» — ив заключительной песне славит народ, благословляет родную землю.
На хуреш полагалось выставить тридцать два борца, но одного не досчитались. Секунданты бегали по кругу, выискивали елающих. Остановились возле Соскара.
— Иди, поборись. Видишь, еще одного надо…
Здоров Соскар и силен, как бык. Только очень уж он непо­воротлив, неуклюж. Как ни уговаривали его,— ни в какую.
Подошел Онзулак к секундантам:
— Посадите в ряд Буяна.
Против Соскара Буян — замухрышка. И ростом невы­сок. Но сбит плотно, крепок на ноги, изворотлив. Буян тоже не захотел выходить на круг, стал отказываться, как и Соскар. Его окружили все, с кем ездил он в Чаа-Холь и Чадан,— Когел, Иргек, Муйтужук, стали наперебой уговари­вать:
— Борись, Буян!
— Победивший в небо не взлетит, побежденный в землю не уйдет!
— Я в Элегесте видел, как боролся силач оюннаров Хас­пажик,— сказал Муйтужук.
Услышав имя Хаспажика, Буян встрепенулся.
Нетвердо ступая, к нему подошел Семен Лукич.
— Моим борцом пойдешь, Буян.
Его слова он пропустил мимо ушей.
— Смотри,— ткнул его в бок Когел.— Сына чейзена ви­дишь?
— Все ему сдадутся, и это тесто, это мокрое мясо, этот слепок глины выйдет победителем! — с горечью произнес Муйтужук.
— Раздави Чудурукпая! — шепнул Буяну Когел. Онзулак принес ветхий содак.
— Надевай, Буян!
Больше противиться Буян не стал. Его воодушевляли и наставляли те, с кем он делил опасности, с кем вместе был наказан.
— Не за награду борются, дунмам, а за мужскую честь,— сказал ему напоследок Онзулак.
А на поляне уже схватилась первая пара. Буян занял место в ряду борцов.
Страсти накалялись. Шутя выиграл схватку в первом туре Чудурукпай. У него был великолепный содак: на трусах и наплечниках, таращили глаза и скалили пасти нарисо­ванные львы и тигры. Один устрашающий борцовский костюм сына чейзена должен был повергать противников в тре­пет.
Подошла и очередь Буяна. Он сильно волновался: любое дело начинать трудно, а тут — борьба…
Секундант выкликнул его имя. Буян сделал несколько прыжков, отдаленно напоминающих танец орла. «Чего рас-танцовывать,— подумал.— Сначала победить надо. Танец никуда не денется».
Попался   ему   высокий,   здоровенный   незнакомый   парень. На праздники народ съезжается со всей округи. Собираются   лучшие   борцы,   лучшие   наездники — никому дорога не заказана. Вот и этот взялся неведомо откуда.
— Силач мой устает жда-ать! — закричал секундант
— Подножку сделай!
— Тяни на себя!
— Не трусь! — орали со всех сторон. Буян старался подобраться к ногам соперника, но это ему никак не удавалось. Что произошло затем, он так и не понял: каким-то образом очутился внизу. Противник всей си­лой давил на него. У Буяна перехватило дыхание.
Что-то кричали, советовали, подсказывали. Он не слышал. Даже Мангыр чейзен подбадривал его, смекнув, что этот высокий парень, сбивший с ног Сульдемова сына, можете выйти и против Чудурукпая и, конечно, не поддастся ему.
Между тем Буян подобрался, выровнял дыхание и зорко следил за соперником, уверенным в своей победе. Он ждал лишь, чтобы парень чуть переставил ногу. Улучил момент, набрал полные легкие воздуха и рывком распрямился. Про­тивник не ожидал такого. Мелькнули в воздухе его длин­ные ноги. Под шум и крики толпы Буян припечатал его земле.
Вот теперь, отряхнув пыль с поверженного соперника, широко раскинув руки, Буян запарил подобно сизому орлу Чээнекских ущелий. К нему подбежал Семен Лукич и, подра­жая секундантам, похлопал Буяна по бедрам. Народ развеселился. Независимо от исхода борьбы остальных пар победителем теперь мог стать только свой, барыкский силач.
Волнение Буяна прошло. Зато каждая выигранная схватка все сильнее раздражала Мангыра чейзена, приво­дила в восторг Домогацких и особенно Хорека чейзена.
Чудурукпай тоже уверенно шел к финалу. Некоторые борцы-подхалимы сдавались ему, почти без сопротивления. Секундант так перетасовывал пары, чтобы сильнейшие оказывались против Буяна. Но Чудурукпай вряд ли нуждался в этом. Он был достаточно силен, ловок и опытен в хуреше, и потому уступчивость некоторых борцов и явные уловки судей злили Буяна, вызывали у него желание непременно выйти победителем.
Понимаешь, что такое месть? — незаметно шепнул ему Онзулак.— Смотри, сын Барыка, не подведи!
И вот они остались двое — Чудурукпай и Буян. Им дали небольшую передышку, а толпа свистела, орала до хрипоты:
— Выводите противника силача Чудурукпа-аая! — во­пил секундант.
— Наш силач Буян в содак не вмещается! — старался перекричать его секундант Буяна.— У него трусы от натуги трещат!
А схватки, по существу, и не произошло. Борцы только сошлись, и Чудурукпай уже оказался на земле.
Буяна подхватили на руки, начали подбрасывать.
— Кони скачут! — послышался крик, и все тут же забыли о борцах.
Вдали вздымался столб пыли.
На скачки выставили больше сорока коней. Десяток ска­кунов пустил сам Мангыр чейзен. Он не сильно огорчился, что сын не вышел победителем в хуреше, хотя лестно было бы, конечно, видеть его первым среди силачей. Чейзена тешила уверенность в победе на чарыше-скачках. Не бывало еще, чтобы чей-нибудь конь обошел его Серко. Мангыр мог бы одного Серко выставлять, но обычно от правителя вы­ступало несколько наездников, утверждая этим его могущество и богатство. Первый скакун уже перевалил гору.
— Впереди чей-то гнедой!
Мангыр вздрогнул, вскочил и опрокинул когээр с ара-кой. Не утерпел — побежал по склону Бай-Дага к тому месту, где трепыхался на финишном столбе белый кадак.
Самые зоркие углядели второго коня.
— Это Серко чейзена.
— А первый чей?
Тот, первый, мчался вдереди Серко на целый аал. Никто не мог распознать его. Скакун между тем ворвался в долину Барыка.
— Хаа! — опешили люди.— Да это же Мухортый!
— Какой Мухортый?
— Мухортый Саванды!
Чейзена чуть удар не хватил.
Никому и в голову не могло прийти, что Саванды выкинет очередную штуку, отважится пустить своего коня на чарыш. Никто не знал, что задолго до весеннего праздника он стал выдерживать Мухортого. Даже когда все пошли на Бай-Даг, Саванды преспокойно распивал чай в своей юрте. Лишь потом заплел хвост коню, посадил на него шестилетнего сынишку и явился к подножию горы как раз вовремя — скакунов уводили к старту. Тут он и просунул среди других коней Мухортого, наказав сыну, как вести себя во время скачки. Вырвав победу и снова насолив чейзену, Саванды не стал дожидаться приза и тут же уехал домой. Он не знал, что Буян станет бороться, а тот не мог предположить, что брат выставит на состязания Мухортого. В общем, завари­ли кашу. У всех на языке только и было: «Буян и Саванды», «Саванды и Буян».
Хорек чейзен схватился с правителем:
— Силен ты, говоришь? — жалил он каждым словом.— А где сила твоя? Богат ты, говоришь? А в чем оно, богатство твое? Сына твоего побороли. Коня твоего обскакали…
Мангыр побагровел от ярости:
— Замолчи, паскуда! Низ у тебя голый, а язык болтливый!
— Сам заткнись! Куда суму девал?
— Я сказал: украли.
— Не ври!
Оба едва держались на ногах. Хорек наседал:
— Вернемся, и ты мне половину отдашь.
Мангыр распахнул ворот шелкового тона, обнажив воло­сатую грудь:
— Рассыпаться мне на сто костей на вершине священ­ного Бай-Дага! Нет у меня ничего.
— Не обманывай!
Мангыр выставил перед собой кукиш. Хорек схватил пра­вителя за горло. Оба покатились по траве. Шапки с синими шариками очутились у них под ногами. Два чейзена Барыка на потеху людям тянули друг друга за косички-кежеге…
Ни чиновники, ни супруги Домогацких ничего не могли понять. Два самых высоких чина округи, пыхтя и изрытая проклятья, наседали друг на друга. Перепуганные жены чейзенов пытались разнять их, трещали, как сороки, сами пере­ругались. А Хорек и Мангыр вошли в раж. Хорек чейзен — помоложе и попроворней — изловчился, сильно дернул Мангыра и тут же разжал руки. Тот не удержался, стукнулся о камень и раскровенил лоб…
Тем и завершился праздник весеннего освящения Бай-Дага, горы – покровительницы барыкских кыргысов.