Там, где юность закаляется

Матери все одинаковы. Даже если дети вырастут, даже когда сами становятся родителями, для матерей они все равно остаются детьми. Когда сын, которого она считала еще ребенком, собрался на работу в дальние края, Минчей пролила немало слез.
— Хоть бы подрос еще, ведь только исполнилось восемнадцать. Как он может держать в руках кайло и лопату, как будет работать в скалах? Это твоя затея — отправить ребенка на край света, — ругала она мужа.
И для деда Чылбак был маленьким. И он не думал, что внук уедет в такую даль. И ему было нелегко. Но Эдер-Хорек не стал, как женщины, лить слезы. Увидев плачущую дочь, он строго сказал:
— Че, хватит, что это с тобой. Не к черту на кулички провожаешь. Сколько ты можешь взрослого парня держать под подолом. Он ревсомолец, едет туда, куда необходимо. Как ты можешь считать неокрепшим парня, который похож на стройную сосну. Вспомни, кто первым прибежал среди парней трех сумонов на лыжных соревнованиях. Ты тогда так и простояла у лыжни с пиалой и чайником. Думала, что сын пить захочет, а он вихрем мимо тебя пролетел. Вот тебе и малосильный. А какой он ловкий, когда играет в мяч! Он научился этой игре в Чадане и тут всю молодежь научил. Когда играет, земли то касается, то нет. Так бы и смотрел на него. Когда человек отправляется в путь, нечего слезы лить, не к добру это. Ты плаксивей старой своей матери.
Показалась бабушка с теплыми носками в руке.
— Сыновья твои сейчас придут. Вместо того чтобы плакать, собери в дорогу одежду, обувь, — успокоил жену Дарган-оол.
Минчей и вправду взяла себя в руки, стала собирать Чылбака в дорогу. Вскоре пришел он сам вместе с отпросившимся у учителя братишкой Шагдыр-оолом.
— Вот и мальчики мои пришли, наверное, замерзли, выпейте чаю горячего, — сказала мать.
Эдер-Хорек не может и несколько минут просидеть без разговора, снова забасил:
— В нашем роду никто золотодобытчиком не был, это даже интересно. Гляди, старайся, сынок. Где бы ни был, чем бы ни занимался, работать должен аккуратно, с душой, сынок. Твой отец говорит, что ты первый представитель рабочего класса в нашем роду.
— А Саглай? — вспомнив про старшую сестру, которая работает в Кызыле, спросил Шагдыр-оол.
— Саглай по профессии бухгалтер. Поэтому она не рабочая, а служащая, — пояснил Дарган-оол.
— Вот видите, что получается: я в молодости иной работы, как охота, не знал, отец ваш — скотовод…
— Он земледелец и кузнец, — встрял Шагдыр-оол.
— Да, верно. Саглай — служащая, Чылбак — рабочий, а ты кем будешь, Шагдыр?
— Башкы буду, как учитель Намчал…
— О-о, только из одной семьи будет столько профессий, это же замечательно, дети. Чылбак, ты сразу письмо пришли, как приедешь на место. Летом, если здоровье позволит, сам приеду в этот твой Нарын.
— Хорошо, дедушка! Если приедешь, будет просто замечательно! — от души обрадовался Чылбак.
Назавтра Дарган-оол запряг лошадь Бедик-Кара. На сани еще с вечера было накидано сено. Продукты и вещи уложены. Чылбак взял в руки лыжи, которые отец купил в Чадане и, передавая их братишке, сказал:
— Хорошие эти лыжи, на них меня никто не догонял. Теперь ты учись ладить с ними, Шагдыр.
Раньше Шагдыр-оол к этим знаменитым лыжам даже примериться не смел, только гладить довелось. Но теперь он лишь скользнул пальцем по прорези и прислонил их к юрте. Все его думы были о брате, который уезжает куда-то в неведомые дали. Он надеялся, что вместе с отцом проводит брата до Чадана, но отец не разрешил из-за уроков. Натянув на себя белую козью доху, Чылбак сел рядом с отцом. Мать сдержанно сказала: “Всея хорошего, сынок, береги себя”, — и опять утерла слезы. Дедушка, строго взглянув на дочь, снял лисью шапку Чылбака и понюхал его голову. Проводить Чылбака пришли и его друзья. Он глазами поискал среди них Анай-Хаак. Ее не было.
— Если бы не подводило здоровье, и я бы поехал с тобой, с сожалением произнес Доржу.
Доржу с Шагдыр-оолом проводили его до Хемчика Они махали шапками до тех пор, пока сани не исчезли среди тополей на другом берегу реки.
Отец с сыном еще до обеда приехали в Чадан. Большие грузовые машины уже ждали там рабочих из западных хошунов.
Попрощавшись с отцом, Чылбак вместе с новыми товарищами поехал в Кызыл. Ребята за разговорами не замечали дороги и сильного мороза. Некоторые из них ехали на Харальский золотой прииск.
Когда перевал Адар-Тош остался позади, они запели:
 
Перевалил я Адар-Тош,
оставил свой родной аал.
Аал ещё куда ни шло, —
оставил свою любимую.
 
Слова песни коснулись потаенных струн души Чылбака. Он думал об Анай-Хаак. Было обидно, что она не сумела его понять. Вообще же в размолвке он винил себя. Чылбак решил, что как только приедет на место, напишет ей и подробнее объяснится.
В Кызыле Чылбак успел зайти к сестре.
— Ба, когда ты успел так вырасти?! — только и удивилась Саглай, увидев некогда крошечного братика. Не успели они толком поговорить, как в дверь постучали ребята.
— Машины в Нарын готовы. И даргалары тоже ждут, — сообщили они.
Ребята, торопясь, выпили по пиале чая.
 
2.
Грузовые машины с людьми остановились в селении золотодобытчиков поздней ночью. Замерзших путешественников сразу отвели в барак. В жарко натопленном помещении было много свободных топчанов.
— Занимайте места, ребята. Вон их сколько, свободных, – сказал один из рабочих и принялся варить чай на печке в углу.
Старые рабочие обрадовались новичкам, расспрашивали новобранцев о новостях. Один здоровенный русский рабочий с короткой бородкой, поздоровался с каждым, крепко пожимая руки. Это был председатель рабочего комитета Нарынского прииска Владимир Иванович Шишкин. Он спросил, как доехали новые рабочие, показалась ли дорога им утомительной. Всю дорогу без умолку болтавший Ооржак Кан-оол из западного хошуна, оправившись первого смущения, заговорил:
— Нелегко же сюда ехать. Как трясет в машине! Почему за золотом нужно так далеко ехать?
Рабочие рассмеялись.
— Потому оно и золото, что находится за девятью перевалами. Если бы оно было в изобилии возле каждого аала, разве ценилось бы? — заметил один из рабочих. — Дорога, верно, трудная. Но вы — на машине, а мы сюда на конях добирались. Когда через Саган-Тологой сюда дорогу первая машина проторила, мы ее встречали как дар божий. Праздник настоящий устроили.
Уставшие с дороги и согревшиеся чайком приезжие засыпали на ходу. Шишкин перед уходом сказал:
— Добывать золото очень нелегко, ребята. Тем, кто отлынивает, здесь, скажу честно, делать нечего.
— Лентяи и трусы в такую даль да еще в зимнюю стужу не поехали бы, дарга, — отозвался неунывающий Кан-оол.
— Большинство прибывших летом, перед наступлением холодов, рассчитываются и уезжают. А вы, гляжу, ехали, несмотря на сильные зимние морозы, в трудное время, когда не хватает рабочих рук, ребята, — подбодрил их Владимир Иванович и, попрощавшись, ушел.
Новобранцев назавтра приняли директор прииска и главный инженер. Среднего роста, плотный, с аккуратно зачесанными назад черными волосами тувинец разговаривал спокойно и уважительно.
— Приветствую вас, товарищи, со вступлением в отряд рабочего класса Тувы, — сказал он. — Вы прибыли в самое время. Мы тут задыхались от нехватки рабочих рук. Но не думайте, что кроме трудной физической работы здесь ничего нет. Постоянно работают клуб, красный уголок, баня. Кто еще не осилил грамоту, может заниматься в кружке ликбеза, кружке изучения русского языка. Проводятся занятия по текущей политике.
Главный инженер рудника Василий Харитонович Петров распределил ребят по бригадам.
— Вначале приглядитесь, как люди работают, познакомьтесь с членами бригады, потом уже приступайте к делу, — посоветовал он.
Чылбак с Кан-оолом по распределению угадали во вторую бригаду. Бригадир, высокий русский парень в ватнике, серых валенках, на которых налипли опилки, уже был наслышан, что ему пришлют подмогу.
— Очень хорошо, — сказал он по-тувински и всем пожал руки.
Чылбаку показалось, что он когда-то где-то видел голубые смеющиеся глаза этого здоровенного парня. Он снова посмотрел в них и задумался. Бригадир тоже стал присматриваться.
— Вы из какого хошуна прибыли? — спросил он у Чылбака.
— Из Дзун-Хемчикского.
— О, мы почти земляки с тобой, я прибыл с опытной станции. Здесь уже два года работаю.
— То-то мне показалось, что я где-то видел вас! Так вы же сын дяди Муравьева, Алексей!
— Точно. А ты, кажется, сын Дарган-оола с той стороны Хемчика. Как вырос! Хорошо, что приехал, — обрадовался Алексей. Рабочие одобрительно зашумели.
— Повезло тебе, Чылбак, ты прямо как к родственнику приехал, — сказал Кан-оол.
Чылбак на самом деле обрадовался. Отец Алексея — Николай Муравьев — рабочий опытной станции тоже, как и Дарган-оол, был кузнецом. Когда, каким образом отец с ним познакомился и подружился, он не помнил. Помнил только, как они ездили с отцом к Муравьевым на опытную станцию. Они им привозили несколько кружков замороженного молока, масло, мясо, а домой от них везли калачи, пышные булочки и маме большой пестрый платок. Пока отец работал с дядей Мыкылаем (так называли Николая Муравьева тувинцы) на его кузнице, Чылбак играл с Алешей. Алеша был чуть старше и учил Чылбака говорить по-русски. Они ходили на мельницу. Алеша объяснял, как она работает, как получается мука. Правда, Чылбак был тогда еще мал и не все помнит. А потом долго не виделись. Муравьевы куда-то уехали, а куда — никто не знал. И вот теперь они снова встретились здесь, на золотых приисках. Теперь казалось, что он легче привыкнет к тяжелой работе. Он хотел было сразу написать домой, но не нашёл свободного времени.
Быстро потекли будни, заполненные трудом. Готовясь к летнему сезону, рабочие занимались строительством. До весны построили несколько жилых домов и новый клуб. Товарищи быстро оценили рабочие качества Чылбака, который был приучен к делу с детства. “У него вся родня люди мастеровые”, — говорил бригадир о новом рабочем. Похвала похвалой, но с раннего утра до позднего вечера приходилось работать пилой и топором. В иные вечера не было сил даже поужинать, одолевали сон и усталость. Он скучал по дому, по своим родным и близким. Постоянно думал об Анай-Хаак.
Конечно, можно было и в аале остаться. Никто ведь не заставлял. Но если не он, то кто бы поехал? Чылбак похудел, лицо потемнело, он стал неразговорчивым. Это тревожило Алексея. Он и мысли не допускал, что Чылбак, побоявшись трудностей, оставит прииск. Но было ясно, что привыкнуть так сразу к тяжелой физической работе невозможно.
 
3.
 
Наступила весна. Впервые Чылбак встретил ее не у себя дома, а вдали от родного аала. Вербочки, стоящие на берегу речки Нарын, уже распустили почки — анай-хаак. Их сладковатый, до боли знакомый с детства, запах вызвал воспоминания. Чылбак думал о родном аале, о родных людях. Как они там, на Хемчике? Как Анай-Хаак?
На солнцепеке стаял весь снег. То там, то здесь смело выглянули и распустились подснежники. В лесу снег еще лежал в тени деревьев. Дни становились длиннее и теплее. Вот-вот появятся листья и цветы. Как только пошло по Нарыну пооводье, рабочие приступили к работе. Главным орудием труда были лопата и кайло. Теперь каждый мог увидеть результат своего труда на дне лотка. И зарплата, и премия — все зависит от этого. Чылбак так навострился, что не отставал от старых рабочих.
В письмах из дома его корили, что не может подробно написать, как живет и работает. Действительно, Чылбак о себе писал мало: живу, мол, нормально, работаю неплохо — вот и весь сказ. Да и в самом деле, что он мог написать родным подробно, когда к золотому делу и не притрагивался. Не станешь же писать, что дома строил вместо того, чтобы золото промышлять. И не признаешься, что трудно, хочется домой. Теперь – другое дело. И руду копал, и золото промывал. Вполне можно ответить на вопрос дедушки о том, где лежит золото и как его добывают.
С такими мыслями в один из вечеров Чылбак написал домой письмо:
“Экии, дорогие папа и мама! Хочу вас видеть, скучаю. Живу и работаю хорошо. Добываю золото. Работа очень интересная. К майским праздникам меня наградили Почетной грамотой и деньгами. Я вам всем купил подарки. Наверное, на Хемчике сейчас самая пора зеленой весны. В долине птицы кричат, пролетают над нашим аалом. Шагдыр-оол в письме написал, что отец организует товарищество по совместной обработке земли и уходу за животными. Интересно. Я теперь научился играть на гармошке. На нашем первомайском концерте я исполнил тувинские мелодии. Всем очень понравилось. Если бы бабушка услышала мою игру на гармошке, опять, наверное, заплакала бы. Такая у нее чувствительная душа. Вот почему она у нас мягкосердечная, ласковая. Вот приеду осенью в отпуск и сыграю вам на гармошке все бабушкины песни…».
Закончив письмо родителям, он начал было писать дедушке. Но стер слова, которые написал вначале, и начал так, как дед сам диктовал письма, в тон ему:
“Дорогие и мудрые мои бабушка и дедушка, сделав белый лист бумаги своим лицом, а чернила своим языком, спрашиваю о вашем здравии и бытии из далекой дали земли, из долгой длины реки. Цел ли скот, нет ли болезней и хвори, все ли целы животины от волков и зверей?». Чылбак вдруг рассмеялся. “Что с тобой?” — заинтересовались ребята и тоже рассмеялись.
— Видите ли, если не соблюдать всю словесную церемонию написания письма, то дедушка будет недоволен, — сказал он, и, прочитав им первые строки письма, стал дальше писать:
“… Река Нарын похожа на наш Ишкин, с обеих сторон притеснена горами. На ее берегах добывают золото. Вначале убирают верхний слой земли, прочищают. Песок и глину нижнего слоя кладут в лотки, промывают их водой, которая течет по желобкам. Песок и глина уходят под давлением воды, и в лотках остается золото. Эти золотинки похожи на крошечные семена, блестят на солнце… Интересная работа, дедушка. Если приедешь летом, то сам своими глазами все это увидишь”.
Концовку письма Чылбак тоже написал по-дедушкиному:
“…Пусть мое ответное письмо долетит до вас под небесными облаками, не касаясь верхушек высоких деревьев, со скоростью полета быстрокрылых птиц.
Уважающий вас ваш внук Чылбак, верно “.
Он задумался, прежде чем писать письмо братишке Шагдыр-оолу. В последнем письме Шагдыр-оол написал об Анай-Хаак что-то странное. Он подумал, что братишка по неопытности что-то путает, но на душе все равно было как-то не по себе.
“Не пиши, акым, письма Анай-Хаак. Зачем она тебе? Когда она просила дать твой адрес, я ей отказал. Чтобы она написала тебе, что хочет замуж выйти? А тебе какое дело до ее замужества…”
Шагдыр-оол писал, как взрослый. Он писал, что собирается скоро вступить в ревсомол. Чылбак гордился тем, что братишка растет, становится мужчиной.
“Здравствуй, Шагдыр! Привет тебе от рабочего класса! Твои письма получаю постоянно. Когда читаешь их, то перед глазами стоит наш аал. Хорошо пишешь, браток, растешь, стало быть. Обязательно вступи в ревсомол, только подготовься хорошенько. Когда приеду в отпуск, привезу тебе в подарок гармошку, научишься на ней играть. Это не так уж сложно! Работать на прииске и трудно, и интересно. Здесь в основном молодежь. Весело живем. В клубе то и дело показывают передвижное кино, да и сами частенько игры организуем. Я здесь тоже редактирую стенгазету…”
И об Анай-Хаак хотел Чылбак черкнуть несколько строк, но не стал. Просто попросил при случае передать привет. Шагдыр-оол не написал, за кого выходит замуж Анай-Хаак. Но мельком заметил, что часто видит Мергелдея, который едет в сторону ее аала. Можно догадаться, но и только. Пусть выходит за кого хочет, подумал он, ведь не просил, чтобы ждала. Но всё же тревожно было на душе Чылбака.
“… Че, Шагдыр, байырлыг! Следи хорошенько за нашими лиственницами. Осенью приеду в отпуск. Тогда наговоримся вдоволь…”
Он вложил три письма в один самодельный конверт и заклеил.
Жизнь на золотом прииске становилась все интересней, во всем поселке проживало около двухсот человек, взрослых и детей. Поскольку людей было не так уж много, все знали друг друга лицо, и что русские, что тувинцы, жили одной дружной семь
Особенно интересно было работать летом. В бригадах появились девушки. В основном это были родственницы или дочери рабочих. Они в меру сил помогали старателям, иногда участвовали в промывке золота. В бригаде, где работал Чылбак, появилась Лена, дочь председателя рабочкома Шишкина. Лена учила ребят говорить по-русски, а сама училась у них тувинскому языку.
— Посмотрите, скоро я по-тувински буду говорить не хуже отца, — заверила она.
Лена — девушка трудолюбивая и выносливая — не отставала от ребят в промывке, бродя босиком в холодной таежной воде. Иногда помогала Чылбаку, который на тачке отвозил песок и глину. Однажды, посмотрев на образовавшиеся горки из песка, глины и мелких камней, она сказала Чылбаку:
— Смотри, какие горочки. Разве что размерами, а так чем они отличаются от тех вон гор и вершин. Только вот эти рукотворные, а те созданы природой.
— Верно, Леночка, если человек захочет, то может создать горы и величественнее, чем природные. Видишь вон ту маленькую речку? Думаешь, она по этому руслу так и текла все время? Нет, это мы ее повернули сюда, чтобы промывать золото. А когда перейдем на тот берег, речка потечет в ту сторону.
Чылбак будто впервые увидел голубоглазую, со вздернутым аккуратным носиком и пухлыми губами девушку, которой от роду — лет семнадцать или восемнадцать, и залюбовался. Ветерок играл ее коротко остриженными волосами. Чылбак не раз видел Лену на вечерах в клубе по воскресеньям. Она часто подходила к Чылбаку, когда он играл на гармошке, и просила, чтобы он сыграл ту или иную песню. По нескольку раз за вечер приходилось ему наигрывать танцы и песни, которым научился у Алексея.
В последнее время парни увлеклись танцами. Все танцуют! Чылбаку тоже захотелось научиться танцевать. Но Алексей взял привычку: сунет в руки ему гармошку и исчезает.
Вспомнив, как легко и непринужденно танцует Лена, Чылбак спросил ее:
— Лена, завтра воскресенье, придешь в клуб?
— Да, обязательно.
— Не научишь ли меня танцевать? Вот играю вам разные танцы, а сам не умею.
— Научу конечно. Только кто будет играть?
— Попросим Алексея.
— Ладно. Кто понимает музыку, тот быстро научится танцевать.
В субботу рабочий день сокращённый. Рабочие уже ушли. Только Лена и Чылбак остались возле тачки. Не заметили, как разговорились. Лена не смеялась, когда Чылбак неправильно произносил некоторые русские слова, наоборот, участливо поправляла его. Чылбаку очень нравились ее открытость и искренность. Он стеснялся девушек, но с Леной говорить было интересно и свободно.
— Завтра обязательно потанцуем, — сказала Лена и улыбнулась.
— Обязательно, Леночка. Только я боюсь ноги тебе оттоптать, как дикий конь, — смущённо согласился Чылбак.
 
Был один из последних дней июня. Чылбаку показалось, что этот выходной день был самым длинным. С самого утра чем только он ни занимался, чтобы скорее настал вечер: в баню сходил, одежду привел в порядок, в красном уголке почитал свежие газеты. С ребятами в домино играл. Наконец ходил упрашивать Алексея.
— Маше одной скучно будет, наверное, не смогу, — сказал Алексей и посмотрел на жену.
— Почему Маша должна оставаться дома? Пусть и она идет в клуб.
— Нельзя. Ведь, парни не знают, что она беременная, будут без конца приглашать…
— Алеша, я тоже пойду, танцевать не буду. Посмотрим, как танцует Чылбак с Леной, — сказала Маша.
В общежитии его ждало письмо. Он узнал почерк младшего брата. Только удивился, ведь недавно от него получил весточку. Почему он так скоро отправил новое письмо? Может, что случилось? Сердце его быстро-быстро застучало. С нетерпением он вскрыл, почти разорвав, конверт. Шагдыр писал, как всегда, о домашних делах, о здоровье родителей и бабушки дедушкой. Даже о своих собаках, об усердной работе пастуха Костукпена, сторожа Эгерека, даже о шалунишке Хаважыке, маленькой домашней собачке, очень умной и чистоплотной. А дедушкин друг — охотничья собака Саргол — умер от старости. Он уполз под густой караганник и умер тихо, незаметно. Дед его, старого друга, очень жалел. По старинному тувинскому обычаю, он отрезал большой кусок сала от овечьего курдюка, вложил ему в пасть. “Верная моя собака тоже постарела. Пусть ей на том свете будет сытно”, — сказал дедушка. “А мы не смеялись, — пишет Шагдыр, — наоборот, посочувствовали деду и сами пожалели старого Саргола”.
Чылбак тоже не улыбнулся причуде деда. Прочитал эти строки друзьям, но они отшутились, ушли на танцы.
А в конце письма, как бы невзначай, Шагдыр-оол сообщил, что Анай-Хаак вышла замуж. А за кого, не писал. Но Чылбак догадался и ему стало грустно.
 
В клубе молодёжь только начала собираться. Лены еще не было, но пришли Алексей с Машей. Заиграла веселая гармонь.
— А где же твоя Лена? — спросила Маша у Чылбака.
— Не знаю, — произнес он и внимательно посмотрел на носок вычищенного до блеска ботинка.
Но вот вихрем залетела в зал Лена. А он стоял растерянный и бледный. Она подумала, что из-за опоздания, стала оправдываться:
— Видишь новое платье? Чуть было не опоздала из-за него. Ну как, идет мне? — спросила она, кружась на месте.
— Очень красивое платье, Леночка, и идет тебе очень.
— Правда, Чылбак? — она внимательно всмотрелась в карие глаза парня, но не поняла грусти в них. Платье, сшитое из голубого шелка, ей самой нравилось. И с девчоночьей непосредственностью, Лена потянула Чылбака за руку.
— Пошли!
Чылбак покорно следовал за ней. Подождав такт музыки, она начала учить юношу первым движениям танца:
— Не заглядывайся на чужие ноги, делай как я, слушай музыку, — советовала Лена, как настоящий учитель танцев.
По первому же вальсу она определила: ученик попался весьма толковый, хотя часто спотыкался и наступал на ноги. Вскоре он уже танцевал не хуже других. Но Лена чувствовала, что сегодня Чылбак не такой, как раньше, и гадала – в чём дело?
В один из перерывов Чылбак взял Лену за руку и сказал:
— Пойдем отсюда, — но, увидев удивленно вскинутые брови Лены, поспешил добавить: — Вообще-то ты можешь оставаться, Леночка, танцы еще не кончились. А мне что-то плохо…
Они подошли к речке. Девушка, не выдержав тяжёлого молчания, робко сказала:
— Я не думала, что тувинские парни такие обидчивые. Я ведь объяснила, почему задержалась.
Чылбак продолжал идти молча. Лена недоумевала. Ей нравился Чылбак, его застенчивость, улыбка с ямочкой на щеке, как у кокетливой девушки, его всегда спокойный и рассудительный, голос. А сегодня она его не понимает.
И Лена решительно повернулась к нему, обхватила его лицо ладонями и поцеловала. Чылбак растерялся. Это был его первый поцелуй. Будто гром грянул над ним, а Лена уже торопливо уходила. Он догнал ее и вдруг закружился в танце вокруг девушки, и ее смех взлетел в летнее небо, где яркие звезды жмурились от удовольствия.
Коротка летняя ночь. Восток заалел. Чылбак проводил Лену до дома.
— Видишь, мои не спят до сих пор, ждут меня, — сказала она, показывая на светящиеся окна.
И в бараке Чылбака не спали, рабочие даже ещё не раздевались, взволнованно обсуждая что-то.
— Что случилось? — с порога спросил Чылбак.
—Германия напала на Советский Союз. Приехал из Кызыла директор, он в клубе сказал.
Чылбак вспомнил слова деда Эдер-Хорека: “Война на западе может повернуть и в нашу сторону. Душа у войны черная”.
В ту ночь все не спали.
 
Работа на Нарынском золотом прииске стала, как и во всей стране, перестраиваться на военный лад. Ужесточилась дисциплина, были пересмотрены планы добычи золота, повышены все нормы. Большинство русских рабочих сразу же отправились на фронт. Поехал и отец Лены Владимир Иванович Шишкин. И Алексей готовился к отправке. Он ждал, когда родит Маша, чтобы отвезти ее с ребенком к родителям.
Хоть людей и поубавилось, темпы золотодобычи росли. Рабочие организовали отряд ополченцев для воинской подготовки. Из Кызыла приехал военрук-инструктор.
Заполненные работой дни неслись со скоростью неуемного скакуна. Чылбак выкраивал свободное время, чтобы выпустить стенгазету и подготовиться к очередной политинформации. С Леной они встречались лишь на работе. Отец девушки был на фронте, и забот у нее прибавилось. Родина матери — Украина — полыхала огнем. Если бы не малолетние дети, она давно бы поехала за мужем. Лена не раз видела, как мать плачет, и на душе было горько.
Однажды вечером, когда Чылбак в красном уголке просматривал газеты, подошла Лена, и он подумал, как она изменилась, повзрослела, каким тихим и глубоким стал её голос, как задумчиво лицо.
Лена положила руку на его плечо и сообщила:
— Я хочу поехать в Кызыл, на курсы медицинских сестер. Как ты думаешь?
— Хорошо. Очень нужная работа. А когда вернешься?
— Не знаю. Матери сказала, что вернусь. Но думаю, что уйду на фронт.
— И я, Лена. Может быть, отправлюсь за тобой сразу же.
— На фронт берут только советских граждан.
— Нет, Лена. Как сидеть сложа руки? Добровольцем уйду.
Долго они говорили в тот вечер. Вскоре Лена уехала в Кызыл.
— Теперь хоть ты почаще заходи, — сказала мать Лены Чылбаку во время проводов девушки.
Когда уехала Лена, ему показалось, что посёлок опустел. Раньше он стеснялся приходить домой к Лене, а тут зачастил. Из коры вырезал братишкам Лены игрушки, таскал воду и колол дрова.
Жизнь на прииске хоть и не была прежней, но шла свои чередом. Маша родила мальчика. Молодые родители был счастливы. Когда жена немного окрепла, Алексей начал собираться к родителям и пригласил на проводы рабочих своей бригады.
— Я собираюсь ехать, ребята. Директору посоветовал назначить вашим бригадиром Чылбака. Как на это смотрите?
— Правильно. Он по всему впереди, — ответил за всех Кан-оол.
— Спасибо, что доверяете, ребята. Но что скрывать — одной ногой я уже в стремени скакуна, — ответил Чылбак.
Ребята были ошарашены:
— Куда это ты собрался? К Лене?..
— В армию отправляюсь. В Самагалтае образуется воинская часть, на фронт собирается молодёжь из близлежащих хошунов.
 
4.
 
Родители получили письмо Чылбака: “В отпуск не приеду, пусть отец едет сюда”, и Дарган-оол немедленно прибыл в Нарын. Не удивился, что сын собрался в армию. Увидев закаленного физическим трудом, возмужавшего, раздавшегося в плечах сына, отец только и сказал с достоинством и гордостью: “Кто в армию пойдет, если не ты, сынок”.
Половину последней зарплаты Чылбак отдал в помощь фронту, а половину вместе с заранее купленными подарками вручил отцу.
— Мне Алексей подарил гармошку, отец. Я хотел ее отправить Шагдыр-оолу, чтоб он научился играть. Но ребятам, которые остаются здесь, будет скучно без нее. Может, им оставить? — спросил Чылбак.
— Так и сделай, сынок. Друзьями надо дорожить, – поддержал его отец.
 
…Новобранцам в Самагалтае было нелегко, но Чылбак уже прошел начальную военную подготовку в ополчении, и даже помогал тем, кто вчера еще ухаживал за скотом, сеял хлеб, освоить военную науку, подбадривал их. Парни изучали боевое оружие, выполняли поручения командиров и неплохо усваивали воинское мастерство. Не раз уходили поход на два-три дня. В окрестностях Самагалтая, на Большой и Малой сайгынских горах, на Кара-Холе — в тес-хемской долине не было места, где не проходили бы учебные походы и “бои”.
Чылбак от души обрадовался новости, что новобранцы Самагалтая переводятся в Кызыл. Там проходили службу его земляки и друзья Даржай и Комбуй-оол. Там, в городе, жила его старшая сестра Саглай с семьей. Ему не терпелось увидеть их.
Но когда прибыли в Кызыл, друзей там не оказалось: они закончили подготовку и уехали в разные хошуны, чтобы обучить население военному делу, организовать ополчение. Даржай стал начальником военного стола Дзун-Хемчикского хошуна.
Усложнившиеся тактические учения стали интереснее и сложнее. Бойцы ждали отправки на фронт.
Однажды военные давали концерт в Зеленом театре парка культуры и отдыха. Когда хор в сопровождении оркестра спел песни “На ратный бой”, “Врага разгромим”, “Если завтра война”, Чылбака вызвали на сцену. Он так волновался, что в глазах зарябило, он перестал различать лица. Ему ни разу не приходилось выступать перед таким количеством народа. Руки предательски дрожали, поэтому пришлось их спрятать за спиной. Но как только прозвучали первые аккорды, волнение его улетучилось. Одеревеневшие руки постепенно расслабились, плечи расправились, и свободный его голос пронесся над тополями: «Я буду сыт, если обойду свою ореховую тайгу…»
Песня затихла, и обрушились громкие аплодисменты. Зрители восхищённо переговаривались, что Чылбак может стать настоящим артистом.
После концерта к курсантам сквозь толпу зрителей пробилась стайка нарядных девушек. Чылбак узнал одну из них, и сердце его заколотилось сильнее. Он крикнул:
— Леночка! Откуда ты?
— Так и знала, что ты в Кызыле. Не ошиблась, — не скрывая радости, проговорила она.
Чылбак отпросился у командира, и они направились к берегу Енисея. Там, как однажды в Нарыне, устроились на вынесенном на берег бревне.
— Заканчиваю курсы. Скоро из Кызыла собираются отправлять связистов и медицинских сестер. Я подала заявление, — сказала она, покидывая в реку мелкие камешки. – Хорошо бы нам попасть в одну часть.
Чылбак улыбнулся:
– Хорошо бы каждому солдату иметь под боком свою медсестру.
Они некоторое время сидели молча. Был слышен плеск волн Улуг-Хема, из парка доносилась музыка духового оркестра. Было приятно видеть мирно пасущихся на той стороне реки овец и коз, но на душе у обоих было неспокойно.
— Ты матери написала, что идёшь на фронт? — спросил он.
— Нет. Если напишу, она сделает всё, чтобы не отпустить. Сообщу, когда буду на месте.
— Матери все такие. Сколько слез пролила моя мама, когда я уезжал всего лишь на золотые прииски.
Наступил вечер, Чылбаку пора было возвращаться в казарму. Он проводил Лену до общежития.
 
Вскоре стали известны имена тех, кто добровольно отправляется на фронт. Среди них было и имя Чылбака. Попросив разрешения, он пошёл в общежитие Лены. Там кроме уборщицы никого не было. Когда он спросил у нее про Лену, та молча вынула из кармана и протянула ему бумажный треугольнник. И виновато произнесла: “Ночью убыли”. Он быстро развернул записку.
“Дорогой мой друг! Мы уехали. Кто первым узнает адрес, тот сразу же пишет. Хочу, чтобы все было хорошо.
До встречи, до свидания! Целую. Лена”.
Он и сам не заметил, как негромко произнес: “И я отправляюсь за тобой, Лена”.
— Счастливо, возвращайся, сынок! — вместо Лены ответила пожилая женщина.