Глава вторая

Резко, отрывисто — ни дать ни взять барабанный бой — залаяла собака Уларбан. Сергекмаа в тревоге вы­глянула из юрты: трое всадников на полном скаку, словно состязаясь, чей конь лучше, так и летели к стоянке. Вот уже и разглядеть их можно: на буланом коне Шы­дыраа, председатель сумона, на звезднопестром— Самнаар-оол, секретарь партийной ячейки, и на гнедом — Кундуспай, председательница женсовета. Почти одновре­менно въехали они в аал, с трудом остановили стреми­тельный бег коней, один за другим сошли с седла. К од­ной коновязи привязали скакунов, все еще рвавшихся в простор, — так окрылила их скачка. Подошли к юрте гуськом, поздоровались по очереди, как положено.
— Пожалуйте в юрту, уважаемые начальники! — рас­пахнула перед ними дверь Сергекмаа.
— Жарко в юрте. Здесь прохладней, ветерок освежает,— ответил Шыдыраа.
— Вы ж не пешком шли — на лихих конях скакали, с чего теперь донимает вас зной? Пожалуйте в юрту, отведайте моего угощенья. Чаю крепкого быстро сварю.
— Чаепитие — добрый обычай, но ведь чтобы все обычаи соблюдать, в мире да покое жить надо. Нет те­перь спокойной жизни, не время в каждую юрту захо­дить, дожидаться, пока чай сварят или еще араки наго­нят полный кувшин. Не до пиров! Серьезный разговор будет. Помогите нам поскорее собрать сюда всех жите­лей ближних юрт. — Тут Шыдыраа взглянул несколько удивленно: было ведь две юрты, это он точно помнил, теперь же еще три к ним прибавилось!
Приезжие уселись на сухое бревно. 
— Быстрей беги, малыш мой! — услышав такой мате­ринский наказ, Чакпажык по привычке подшлепнул се­бя ладошкой, и замелькало его прокаленное летним жаром тельце, прикрытое только короткими трусами. Мигом обежал всю стоянку, и уже зашумела возле юрты Сергекмы разновозрастная, пестрая толпа. Что ни человек — то и интерес особый. Был тут старик, все допытывался:
— Наш дарга в столице побывал, с каким министром имел честь беседовать?
Была простецкая бабенка, та порывалась спросить о другом: купил ли начальник себе в Кызыле чего новенького? Только не о покупках думал Шыдыраа. Если и бы­ло у него что новое — это желтая полевая сумка на ремне.
Высок был Шыдыраа — чуть не двух метров росту. Станом строен, осанист от рождения, но худощав. Нос высоковат и длинен. Губы тонкие. Подбородок острый. Лоб выпуклый, словно пригорок весной, в пору, когда тают снега. Волосы черны, как смола. Прическа русская: он первым в этом краю срезал косу, которую привык заплетать с самой юности, в подражание ему сделали это и другие. Ученостью похвастать не мог — даже в обычной школе не учился, но память у него была редкостная. Он как будто родился, чтобы руководить другими. Хотел увидеть преобразованной жизнь реки Хондергей. И что всего удивительней: о чем бы ни мечтал, что ни задумал Шыдыраа — все было самым нужным для аратов его сумона и именно в эту пору. Первая партийная ячейка в хондергейских краях появилась — Шыдыраа тотчас вступил в нее, участвовал в конфискации имущества феодалов и раздаче его беднякам. Избрали его председа­телем сумона — и вот уже в каждой юрте газеты чи­тают, подписываются даже на них. Чем не сказка? Лет десять назад никто бы не поверил. Грамота? Он и сам-то был самоучкой, но едва выйдет в свет новая книга на род­ном языке — он уж ее читает, и те страницы, где нашел, по-старинному говоря, «соки мудрости», наизусть вы­учит.
Одна беда: здоровье у него было слабое. По пятам тащилась за ним проклятая болезнь. Ученые люди зовут ее туберкулез. Тувинцы же говорят: острое шило в грудь колет. Кашлял без передышки, сухо, страшно! В морозные дни казалось — рвется что-то у него внутри. Мимо такого больного и малый ветерок не пролетит: мигом ухватит его горячими, мокрыми своими лапами простуда, жар поднимается, спать не дает по ночам. Байские подголоски и рады: «Разве не знал дарга Шыдыраа, разве не слышал от стариков, что к баям небесная сила добра, а кто их оби­дит — тому нелегко? Он крепких хозяев в прах разорил, он их добром рабов наделил — вот дух его вышний и скараулил, пронзил ему грудь небесною пулей».
Так шептались. Вслух, однако, никто не решался ска­зать.
Этой ранней весной тяжко заболел Шыдыраа. Простыл, сперва все томился жаром, потом ослабел, и сон будто камнем придавил его. Но разве подчинится нрав Шыдыраа какой-то болезни? С трудом отрывал он голо­ву от постели по утрам, целыми днями потом скакал от аала к аалу, да не попусту — все по важным делам. Ни в сумонном, ни в хошунном центре тогда от туберкулеза еще не лечили, рентгеновской установки не было, чтобы проверить, кто поражен этой болезнью. Хочешь лечить­ся — поезжай в Кызыл, ложись там в больницу. Так и предлагал другу сделать Самнаар-оол. Только не слышал советов Шыдыраа. В Кызыл поехал — еще больше огорчил друга: даже и не подумал там опытным врачам по­казаться.
Теперь же, оглядев всех собравшихся, Самнаар-оол произнес:
— Наш сумонный дарга Шыдыраа только что вернулся из Кызыла, с десятого Великого Хурала. Что он там видел, что слышал — всем вам сейчас расска­жет.
Шыдыраа поднялся. Всего одно мгновенье стоял он молча, потом глубоко вздохнул, вытащил из желтой полевой сумки газету и торжественно, как важный документ, стал читать. Он медленно и громко выговаривал каждое слово, но араты то и дело просили читать еще медленней, еще громче, повторить. И он три раза подряд, почти со­рвав голос, повторил им:
«Трудящиеся Народной Тувы под руководством своей революционной партии и правительства готовы встать в один боевой строй с народами Советского Союза, сра­жающимися против фашистских захватчиков до полной победы. Трудящиеся Народной Тувы готовы отдать этой борьбе свои силы и жизни!»
Дочитал — и резкий порыв кашля едва не свалил его с ног. Весь вспотев, зажав рот рукой, он кашлял долго, а люди смотрели на него, затаив дыхание, жалость и страдание были в их взорах.
Бережно свернув газетный листок, Шыдыраа, все еще не отдышавшийся, засунул его в полевую сумку и снова заговорил:
— Товарищи, долго говорить не будем. Нет у нас такого времени, чтобы вести хуралы, как привыкли мы: утром начнем, на следующее утро кончим. Дорогие братья мои, все вы слышали, к чему призывает нас Великий Хурал! Он открылся в Кызыле в тот день, в тот са­мый день, когда фашисты уже бомбили советские города. Могли ли мы, его делегаты, спокойно решать наши мирные дела? Нет! На старшего нашего брата, на Совет­ский Союз напали фашисты — значит, и на нас напали!
На наши революционные права, на завоевания нашей революции! Каждый знает: решалась наша судьба, быть нам рабами феодалов или свободными гражданами народной страны — и пришли к нам тогда на помощь русские люди, красные партизаны. Есть среди нас живой участник тех боев: Саадак! Жаль, не с нами он сегодня, большим делом занят — клуб строит. Хотели мы строителям дать как раз теперь отгул на две недели, но весть о войне все перевернула: не до отгулов, не время сильным мужчинам сладко спать в теплой постели, под крылыш­ком у милых женушек.
Человеку нельзя без сердца. Не сияет без солнца заря. Пусть проклятый фашист не надеется покорить страну Октября! Сыновьям не жить без свободы. Не дадим в обиду отца! Хватит сил моему народу — будем драть­ся мы до конца! Есть у нас и лихие парни, и крылатых коней не счесть. В трудный час помочь Красной Армии — вот наш долг, аратская честь! Грозный час для страны Советов грозным часом стал и для нас. Наше счастье, жизнь наша светлая — все зависит теперь от нас! Силу нашей земли, богатства — все борьбе подчинить сумей. Честь страны своей, честь аратскую не уронит сумон Хондергей!
Так говорил Шыдыраа, задыхаясь, превозмогая боль в груди и сухость в горле. Закончил же он речь просто, как обычную беседу с соседями:
— Все аалы в долинах мы уже объехали. В горы поедем теперь. В одно боевое ядро надо собрать все си­лы хошуна. Задача ясная: мясо и шерсть по плану надо полностью сдать до праздника двадцатилетия установления народной власти в Туве. Когда это будет — все зна­ете: тринадцатого августа. И помощь Красной Армии со­бирать надо. Мясо, масло, хлеб, кожи и меха для одежды и обуви, лучшие верховые кони — вот что нужно ей. Дать все это красным бойцам, братьям нашим — наш свя­той долг. Братья, родные мои, сделаем это, и дети будут гордиться нами!
— А-а богда — господи боже мой! — сама не зная почему, молитвенным голосом закричала Чочагайман. Но закончила тише, назидательно: — Отец горит в огне — какой сын в огонь не кинется, чтобы выручить его? Лучше сойти в могилу раньше срока, чем презренное имя труса оставить детям в наследство.
Ей казалось, что раскаленное шило, коловшее грудь Шыдыраа, прошло через ее старое сердце.
— Хоть сейчас отдала бы — может, волов, может, и овец. Только как довести-то их до места сражения? Никакого мне богатства не надо, была бы вот доченька моя жива-здорова,— сказала Сергекмаа, нежно лаская мень­шенькую дочурку.
— Что решите подарить — все мы в особую тетрадку запишем. А потом, ближе к празднику, и соберем все вместе. Надежным людям поручим сторожить и скот, и другие подарки. Комиссию для этого выберем, — Купдуспай, до того сидевшая молча, вступила в разговор.
Давно бы пора! И так уже дивились аратки ее молча­нию.
— От всей моей большой семьи дарю Красной Армии вьючного вола Шелер-Кару. Кто не знает нашего Забодайку? Вот мой первый, мой главный подарок. Запиши, друг. Потом что-нибудь еще запишешь,— решительно сказала Сергекмаа.
— Разве не вы старшая хозяйка в этом аале, бабушка? — обратился Шыдыраа к тихо сидевшей Чочагай­ман.— Согласны ли вы с решением вашей невестки, не хотите ли что-либо другое сами сказать?
— Ой, духи небесные! Какая из меня теперь хозяй­ка! Новая хозяйка пришла в нашу семью, разве не слы­хали, детоньки вы мои? — не поймешь, с обидой или с гордостью пропела старуха.
— Кто же в вашей семье главная хозяйка? Познакомьте нас,— Шыдыраа кого-то искал глазами.
— Где же тебе знать, сынок! Пока ты в Кызыл ездил, наш Чанчык жену и привел. Ранним утром на одном ко­не приехали. Во-он она, главная хозяйка,— с нежностью глянула старуха на нарядную, в шелковом платье, Тог­лаа.
— Ты уж до конца все наши новости расскажи, чаавай. Поделись радостью! Людям ехать далеко, а хорошая весть — что попутный ветер. Скажи, все скажи! — подзадоривала Сергекмаа. Ведь женитьба Чанчыка оста­валась еще как бы тайной, и тетке не терпелось огласить это событие, чтобы и сумонному начальству оно стало известно. Напрасно только покрасневшая от смущения Тоглаа кидала на нее умоляющие взгляды.
— Уё-о, детоньки вы мои! Стара я стала. Тяжко мне везти на себе все хозяйство. Женился мой младшенький, и уступила я свою юрту молодым. И скот я молодым подарила, что мне нужно-то, такой старой? О чем это я сказать-то хотела? Вот забываю, забываю все. Да-а, вспомнила! Одна у нас теперь общая юрта, и все имущество — тоже общее. Дочурка моя, смело дари, что хо­чешь,— это же для тех, кто защищает жизнь малых детей и таких стариков, как я! Делай, детонька, как велит тебе сердце!
Тишина наступила.
— Наша семья дарит Красной Армии вола-четырехлетка! — звонко, как девочка, выкрикнула Тоглаа. «Чуд­но! Давно ли я во всем у мамы спрашивалась — даже о том, не пора ли идти коров доить, у нее узнавала. И ког­да только успела стать настоящей хозяйкой? Вон уже скот дарить начинаю! Птичка вырастет — прочь от гнез­да улетает, дочка вырастет — мать и отца покидает, — так мой дедушка говорит. Значит, я уже из гнезда со­всем улетела? Вот чудеса!» Смущение ее быстро прошло и сменилось в душе удивительным ощущением: она, Тог­лаа,— хозяйка!
Следом за Сергекмой и Тоглаа принялись называть свои подарки хозяева трех других юрт. Наконец запись была закончена. Собрались было уезжать сумонные начальники, но тут вышла из своей юрты Тоглаа, несла она в руках медный чайник, полный араки. Налила в чашку, поднесла председателю сумона:
— Отказались вы от горячего чаю — подкрепитесь холодной аракой. Ехать вам далеко, жажда подстерегает в дороге…— чуть поклонившись, она обеими руками подала чашку.
— Было бы время мирное — отчего бы мне не порадоваться вашей радости, не разделить с вами свадебного угощенья? Хоть до утра пировал бы! Только теперь нель­зя. Но уж ради молодой хозяйки, чтобы ее уважить, от одного глотка не откажусь! Пью за здоровье молодых. Желаю им жить дружно и вместе дойти до снежного пе­ревала! — и Шыдыраа осушил чашку до дна.
Непьющий и некурящий Самнаар-оол и рад бы отказаться, но что подумают люди? И он последовал примеру товарища. Чуть отхлебнула сперва Кундуспай, по­том смело, большим глотком опорожнила полчашки, по-детски зажмурив глаза, и вздохнула.
— Самый добрый ответ получили мы в вашем селе. Спасибо вам, братцы мои, за помощь советским воинам. Спасибо тебе, милая, за угощенье. До свиданья, брат­цы! — Шыдыраа подсадил в седло Кундуспай, потом и сам поставил ногу в стремя.
— С-скоро достроят сумонный клуб. Вернется домой ваш муженек, сестрица. Передайте ему мою просьбу. Праздник близко, а где праздник — там и скачки, и борьба. До того, конечно, еще сена заготовить надо. Ну, это Саадаку вместо удовольствия — в горах же, а Саадак без гор жить не может. Т-так пус-скай он не забудет: с-сбор подарков в этом арбане ему поручен, он — председатель! И пус-скай с-своего Саралу помаленьку к скачкам гото­вит. Так не забудьте, угбай!
Ко всеобщему изумлению, почти без заиканий произнес Самнаар-оол такую длинную речь, успел за это время отвязать повод и орлом взлетел в седло.
Дружной шеренгой тронулись трое туда, где гора встает за горою, где многоцветна лугов пестрота, тучны стада и отары скота. Кони под всадниками разной масти, сами одеты просто, пестро — сила одной благородной страсти объединила их в воинский строй.