Глава тринадцатая
Неожиданно умерла Эрелзенмаа. Собрались люди из соседних аалов. Когда женщина умирает родами, в основном приходят женщины. Сразу возник вопрос: что делать с ребенком, кто его будет кормить и воспитывать?
Женщины хлопотали возле ребенка, кормили и грудью, у кого свои младенцы были, и из рожка, ночевали в юрте Чудурукпая.
Теперь не помогут Чудурукпаю ни богатое родство, ни должность сумонного правителя. Когда речь идет о ребенке, надо думать сердцем. Кроме новорожденной у Чудурукпая еще трое детей – мал-мала меньше. С горя он запил.
По старому тувинскому обычаю сироту должны взять на воспитание родители супругов или близкие родственники. Чудурукпай был единственным сыном в семье, отец и мать умерли, так что надеяться ему было не на кого.
Женщины начали советоваться, кто возьмет девочку: «Пройдет немного времени, научится доить коз, будет помощницей». Но смелых не нашлось, у каждой собственных детей много.
Несмотря на смерть дочери, Хорек не появлялся. Лишь раз приехал среди ночи пьяный: все подумали, дед хочет узнать, как чувствует себя внучка.
Но Хорек даже не присел. Широко расставив ноги, подбоченившись, он громко сказал:
– Что делать, придется задушить…
У женщин рты открылись. У суетившейся тут же беременной Анай-Кары в ушах заложило, живот стал как камень. Она тихо опустилась на пол.
Хорек не задержался в юрте.
– Унесите это куда-нибудь, – сказал он, показав на внучку и в свете тусклой лампы посмотрел змеиными глазами на Анай-Кару. – А может, председатель женсовета знает, что делать в таких случаях?
Лишь когда Хорек вышел из юрты, женщины столпились вокруг Анай-Кары.
– Холодной воды, – попросила Кара.
Протягивая пиалу, жена Саванды Чымчак-Сарыг сказала:
– Беременной женщине нельзя волноваться, Анай-Кара. Совсем скоро родится твой малыш.
Чымчак-Сарыг много раз рожала, поэтому от всей души сочувствовала невестке. Женщины стали жалеть Анай-Кару.
– Не ходи сегодня домой, в темноте попадешь в какую-нибудь яму, повредишь живот,– сказала одна и соорудила лежанку.
Самая старая из женщин погладила живот Анай-Кары:
– Ничего, дочка. Скоро уже. Я десять раз рожала. Слушай старуху. Тебе трудно будет рожать, ты уже не в юном возрасте. Вот Чымчак-Сарыг и я привыкли. Как настанет срок, один раз крикнем, как козы, и все. А тебе будет трудно, дочка. Но ничего. Судьба наша такая женская, рожать детей. Береги себя. Чем сейчас занимается Буян? Пусть привыкает делать домашнюю работу. Пусть толчет тараа, доит корову. Если он возьмет в руки ведро, мужской орган не отвалится. Буян назначил тебя председателем женсовета, вот пусть сам теперь и руководит, сам проводит собрания. А наше дело – рожать. Теперь успокойся, усни, отдохни. Разве мы будем душить ребенка, глупая, не бросим его, выкормим.
Наговорившись вдоволь, старая женщина уложила Кару на мягкую постель и укрыла теплыми шубами.
«Придется задушить… унесите это куда-нибудь… председатель женсовета знает…».
Анай-Кара не могла уснуть, она закрыла глаза, притворилась, что спит, а сама слушала разговор женщин, плач ребенка, думала, думала…
После того, как Кара и Буян съездили к Белой и Зеленой богиням, муж посоветовал ей вступить в партию. Кто достоин быть членом партии, как не жена красного партизана, сама красная партизанка! Мысль о том, чтобы после молитвы богиням вступить в партию, никак не укладывалась в голове, все равно что в обуви застрял круглый камешек. Анай-Кара не отрицала партию. Но женское дело – рожать и воспитывать детей. Эта старая женщина правильно рассуждает.
После обещаний Белой и Зеленой богинь Анай-Кара думала, что забеременеет сразу же. Прошел год, два, три… Ничего. Иногда она внимательно разглядывала свой живот, заставляла мужа его гладить. Не было признаков беременности. Говорят, во время беременности начинает тошнить, кружится голова. Может, она не заметила, ведь никогда не рожала? Анай-Кара нарочно сварит суп из испорченного мяса, но и это тошноты не вызывает и голова не кружится. Женщина грустит. Будет ее живот округляться или нет, сколько можно ждать, сколько можно одной сидеть в пустой юрте, пока Буян пропадает на собраниях? Ах ты, оказывается, главное в жизни женщины – иметь чистую совесть перед народом! Анай-Кара отчаялась и вступила в партию. Начались собрания. Ее выбрали председателем женсовета.
Чуть позже она понесла. Надо было раньше стать председателем женсовета. Было бы у нее много детей.
Кара задремала.
В Барыке осенняя ночь пасмурна, темна, хоть глаза выколи, иногда подует-рванет холодный ветер. Зима вступает в свои права. Тихо… Тихо…
Спала Анай-Кара или не спала, но очнулась от плача ребенка.
Светало. Залаяли собаки: в аал прискакал Хорек с шаманом Элдепом, и с ними еще несколько человек. Почему так рано? Может, не спится оттого, что потерял единственную дочь, познал горе. Но он с Элдепом, а уж мерзавца Элдепа Кара давно знает.
Накануне говорили, что покойную будут хоронить в тот же день. Хорек растолкал спящего пьяным сном Чудурукпая и сказал:
– Он сказал, что дочь моя была несчастной, – и кивнул в сторону шамана. – Этой ночью он разговаривал с душой покойной. Не сегодня, а завтра надо ее хоронить.
– Если будем торопиться, Эрелзенмаа грозит забрать с собой и мужа, Чудурукпая, – подтвердил шаман.
Чудурукпай не успел проспаться и протрезветь, поэтому не понимал, что происходит вокруг и чего от него требуют. Он мычал, мотал головой, его тошнило.
– «Меня, не спеша, похороните завтра, за пазуху положите слиток серебра с голову вола и слиток золота с голову коня, что принадлежали моему тестю». Наша бедная Эрелзен такнаказала. – Хорек всплакнул, выдавив несколько слезинок: может, это подействует?
Чудурукпай неожиданно протрезвел, будто его по голове огрели.
– Что за золото? Какое золото? – раздраженно закричал он. – У меня нет золота!
Шаман Элдеп опять встрял:
– Я лишь передаю, что сказала бедная Эрелзенмаа. Она сказала: «А то вместо золота величиной с голову коня заберу с собой мужа». Священный Бай-Даг все слышит, я не лгу. Что тут такого, дунмам. Власть у тебя в руках. Впереди еще целый день и целая ночь. Не обязательно класть слиток золота величиной с голову коня и серебра с голову вола. Можно немножко – с пальчик.
– Да, да, – воодушевился Хорек.
Чудурукпай задумался.
Послышался топот копыт, поднялась пыль. К аалу подьехала и остановилась толпа народу во главе с Буяном. Это родственники, близкие, знакомые, народ сумона приехал разделить горе, проводить в последний путь покойную. Но здесь почему-то и члены партячейки, сумонного правления, председатели арбанов. Зачем они-то приехали?
Обменявшись по обычаю трубками, прикоснувшись губами к пиале, Буян спросил:
– Когда будете выносить?
– Завтра, – ответил Хорек чейзен.
– Где будете хоронить?
– Решили положить у подножия горы Кызыл-Teй, – попытался уйти от вопроса чейзен.
– Положить или похоронить? – спросил Буян.
– Положить.
Хорек начал торопливо объяснять:
– Как можно закопать в холодную землю, мои начальники? Как-никак, мать детей. Решили просто положить на кладбище, по обычаю наших предков.
Буян резко ответил:
– Есть указаниеиз центра: покойников нельзя оставлять на земле, нужно рыть могилы. Так говорят советские врачи.
– Да какое нам дело до советских врачей? Мы будем соблюдать старые обычаи.
– Сколько можно соблюдать старые обычаи? – начал повышать голос Буян. – Давно пришло указание. После этого уже умерло несколько человек. Все говорили: вследующий раз будем соблюдать новые требования. И оставляли на земле. Но теперь – хватит! Когда покойного оставляют на земле – собираются птицы и звери, потом начинаются болезни.
– Душа человека должна отправиться в верхний мир, – осмелился высказаться шаман Элгеп. – А отправляют ее птицы.
– Брось лгать, шаман! – приказал Буян и невольно погладил рукоять нагана. – Не вмешивайся, это не твое дело. Сам отправляйся к Эрлик хану, раз к нему взываешь!Слово одно, кулака два.
Шаман притих.
Сидевший молча Хорек взвыл, хотя глаза его были сухими:
– Вы думаете – никогда горя не увидите? Сами не умрете? Придет и ваш день. Я, как отец, могу решать, где будет лежать моя дочь. Не вмешивайтесь. Моя дочь не будет лежать под черной землей, она будет видеть светлый день. Сами ложитесь под девять слоев глины, под семь слоев земли. О-о, бедная моя дочь, родная моя, какое мучение ты принесла, дочка? Не мне ли, видавшему многое седому старику, умереть вместо тебя? Эти люди хотят спрятать тебя в черную землю, встань, дочка!
Буян не обратил внимания на вопли Хорека.
– Что делать, горе навалилось на тебя, – глубоко вздохнув, сказал Буян Чудурукпаю. – С детства мы вместе. Многое в жизни повидали. Вместе горе переживем, будем дальше работать. Послушай меня. Ты руководишь сумоном. Народ тебя уважает. Как бы ни было тяжело, ты должен показывать пример. Мы приехали, чтобы похоронить твою жену в могиле. Знай, что это партийное поручение.
Чудурукпай сидел белый, как снег.
Араты начали сколачивать гроб. Покрыли его красной тканью. Тело покойной положили в гроб и внесли в юрту. У изголовья поставили тарелки с едой. Родственники, подруги, женщины последние день и ночь сидели возле тела Эрелзенмы, вспоминали.
Чудурукпай не пил араку, не выезжал из аала. Хорек не спускал с него глаз. Но ночью он проснулся и не обнаружил зятя. Чейзен протер глаза и выскочил из юрты. Было темным-темно, не видно ушей коня. Он, осторожно будя то одного, то другого, расспросил людей. Никто не видел Чудурукпая. Хорек вернулся в юрту, лег на свое место, но не смог уснуть. Всю ночь не спал, словно проглотил глаза лисы.
Только начало светать, Хорек встал и вышел из юрты. Ждал: откуда может показаться Чудурукпай? Совсем рассвело. Хорек присмотрелся и увидел, что под навесом кто-то спит. Глазам не поверил: зять!
Хорек разбудил его:
– Па, когда ты успел прилечь здесь, сынок? Вставай, холодно, зайди в юрту.
Чудурукпай проворчал из-под тяжелой кошмы:
– В юрте жарко.
В этот день гроб покойной бережно поставили на телегу. Процессия направилась к подножию горы Кызыл-Тей, где находилось кладбище. Всадники ехали в ряд. Никто не торопился. Все молчали.
Подъехав к кладбищу, народ слез с лошадей. Гроб сняли и поставили у свежевырытой могилы.
Секретарь партячейки сумона Буянды Бай-Даг Буян рассказал совсем короткую биографию покойной, перед народом дал слово, что сироты не останутся в беде, что их воспитают достойными гражданами.
Потом объявил:
– На этом прощальный митинг заканчивается. Родные и близкие, попрощайтесь с покойной.
Дети погладили волосы матери, залились слезами. Подойдя в последний раз к дочери, Хорек застыл. Его жена-старуха выла. Последним подошел Чудурукпай, долго целовал холодное, как металл, лицо жены, потом вытащил из-за пазухи тяжелый желтый слиток и положил в гроб.
Холодные глаза Хорека расширились: золото!
Люди во главе с Буяном больше никому не дали попрощаться: накинули шелк на лицо умершей. Установили на гробе крышку — стук молотка, забивающего гвозди, отдался в сердцах. Не выдержали самые крепкие, заплакали.
Говорят, у человека, живущего на белом свете, два тоя[1]: первый – после рождения, второй – после смерти. Люди заходили в юрту, вспоминали последние годы Эрелзенмы, ели, касались губами пиал с аракой, выражали соболезнования Чудурукпаю и его детям.
Новый обычай родился в муках в сумоне Буянды Бай-Даг.
И в эту ночь Хорек не мог уснуть. Вертелся с боку на бок.Старик был уверен, что Чудурукпай отдаст золото, если послать к нему шамана Элдепа. Но он никак не ожидал, что зять принесет золотой слиток величиной с кулак. Раньше он хотел проверить, знает ли Чудурукпай, где спрятан клад Мангыра. Теперь он был уверен: золото у Чудурукпая! А что делать со слитком величиной с кулак, похороненным с Эрелзенмой? Этот вопрос глухо звучал в голове Хорека, вновь и вновь, словно молот, заколачивающий гвозди в гроб Эрелзенмы: что делать, что делать, что делать?..
…В юрте покойной опять собрались женщины, возились с ребенком. Но сколько можно? Они толклись до вечера, а потом их становилось все меньше и меньше. Засидевшись допоздна, оставшиеся в юрте уснули.
Природа так одарила женщину: в определенном возрасте она начнет ласкать дитя. Посреди ночи Анай-Кара встала и теплее укрыла спящую девочку. Некоторое время прислушивалась. Малышка крепко спала, изредка сладко причмокивая губами. Каре еще пуще захотелось своего ребенка.
Неожиданно для себя самой Анай-Кара развязала люльку, где спала девочка, расстегнула пуговицы своей теплой легкой шубы и аккуратно сунула к сердцу маленькое дитя, величиной почти с пестик. На большом животе беременной женщины малышке было лежать удобнее, чем в люльке. Ребенок был очень нежным и тепленьким. Анай-Кара вышла.
В небе еле светила мутная луна. Было холодно. Звезды мигали высоко-высоко, и временами завывал осенний ветер.
Кара не останавливалась, она быстро шла в сторону своей юрты по знакомой дороге. Ребенок был хорошо накормлен и ни разу не заплакал.
Анай-Кара вошла в темную юрту, на мгновенье остановившись в дверях.
– Ты как добралась? Почему бродишь по темноте? – сердито спросил Буян из-под одеяла.
Вместо ответа жена только вскрикнула:
– Ох!
Буян вскочил с постели, чиркнул спичкой, разжигая огонь. Кара сделала несколько шагов, оперлась об кровать, правой рукой схватилась за поясницу.
– Что случилось? – не понимал Буян.
Анай-Кара в ответ только стонала.
Наконец Буян понял, что у нее начались схватки, но стоял в растерянности. То поддержит поясницу жены, то погладит по животу…
Кара постепенно затихла, достала из-за пазухи ребенка и подала мужу. Буян онемел от изумления: разве так рожают?
– Держи! – раздраженно крикнула жена. – Ты давал клятву, что сиротой не оставим, вырастим!
Буян взял двумя руками ребенка. Как легко, оказывается, рожать, подумал он. Но почему не из-под подола, а из-за пазухи достала ребенка?!
Но у Анай-Кары не было времени оправдываться и отвечать на вопросы.
– Скорей беги к матери! – тихо зарычала она. – И еще приведи женщин, которые были в аале Чудурукпая! Скорее! А ее заверни в одеяло!
Буян выскочил из юрты.
Анай-Кара легла.
Прошло немного времени. Вбежала тетушка Кежикмаа, вслед за ней Чымчак-Сарыг. Стало шумно, в юрту одна за другой входили женщины, ночевавшие в аале Чудурукпая. Та же старуха откуда-то издалека приговаривала:
– Счастье какое, счастье какое!..
Буяна выгнали из юрты.
На востоке из-за высокой вершины Бyypa встала утренняя заря. Плач ребенка наполнил юрту.
– Bот будет ловить петлями куропаток, – послышался старческий голос. – У них теперь и мальчик, и девочка. Какое пополнение в семье сразу.
Новый день настал в Барыке, и два детских голоса перекрикивали друг друга.
