Глава четвертая

Революционные процессы продолжались в аалах, сумонах, юртах и даже в личной жизни каждого.
   Где-то с середины двадцатых годов в Усть-Барыке кроме народной партии, народной власти, молодежной организации и женсоветов появилась группа «чудурук нам»[1], а у молодежи «идер нам»[2]. И каждый пропагандировал свою.
   Начали разрушаться основанные столетиями традиции, обычаи аалов: они не были писаны в законе. Давно ли группировались по родству, по сватовству? Размеры родовых групп, аалов постоянно менялись. Например, летом количество юрт в аалах увеличивалось, зимой уменьшалось. В зависимости от местоположения пастбищ. Возглавлял аал, как правило, богатый человек или арат с крепким хозяйством. Бедняки зависели от глав аалов, брали у них скот взаймы, доили их коров, а молоко употребляли сами, даже работали на них. Одним словом, понятия «угнетатель» не было. После революции расстояние между аратами и богачами увеличилось. Теперь аалы не живут по родству, а живут по признакам бедности и богатства.
   Аал Сульдема держался на кровном родстве. Последние десять-двадцать лет этот аал видел много изменений. Маленькая революция. Аальная революция. Даже революция в юрте.
   Такая маленькая революция началась с Сульдема — главы аала. Сульдем пошел воевать с китайскими завоевателями вместо сына. Был тяжело ранен. Пропал без вести. Получил шапку с синим чинзе. Ох, если бы старый солдат предвидел, как эта шапка повлияет на судьбу семьи, давно бы сжег ее!
   Не осуществилась мечта арата Сульдема собрать в аале сыновей и создать маленькое государство. А из-за революции  совсем разрушилась. Потому что его старший сын, хоть и живет рядом, мечется между небом и землей. У Соскара погибла жена, сгорел дом, хлебнул горя парень. Потом женился на дочери оюннарского Опая, племяннице Ажикая, и совсем отделился. И Буян творит что-то не то, дошел слух, что разошлись они с Анай-Карой. Хойлаар-оол бродяжничает где-то в тайге, ищет золото. В юрте остались они втроем с маленькой Адаской.
   Для стариков Сульдема и Кежикмы Адаска всегда будет маленькой. За хлопотами и заботами Сульдем и не заметил, как внучка подросла. Лишь однажды увидел, что ребенок, оставленный Суузунмой, похожий на голенького красного козленочка, превратился в девушку. Теперь она не Адаска, а Аайна. А как же: Сульдем лечился в Монголии у русских друзей Черемисиных и сам привез это имя.
   Аайна теперь не одна из самых красивых девушек в Усть-Барыке, а самая красивая. Может, оттого, что в ней смешалась разная кровь. Отец Аайны — китайский парень Ай Му, который помогал кайгалам Барыка Когелу, Онзулаку, Саванды изгнать китайских завоевателей из Тувы. От матери Аайна взяла длинную черную косу, высокий стан, тонкую фигуру, от отца — белую нежную кожу, большие черные глаза, маленькие красные губы, ровные перламутровые зубы.
 
   *  *  *
   …В Усть-Бaрыке раньше было три чейзена — Мангыр, Хорек, Сульдем. Какое дело, чем богат человек — именитым родством, хитростью, храбростью в бою — если имеешь чинзе, ты дужумет.
   Когда в Усть-Барыке собрались араты, чтобы создать коммуну, первым пришел Сульдем. Он из бедных аратов. Сульдем до смерти будет бедным аратом.
   Прежде чем председатель сумона Буянды Бай-Даг Чудурукпай открыл собрание, перед собравшимися встал секретарь хошкома партии Донгурак, холодно оглядел сидящих на лугу людей, спросил:
   — Тут есть люди, которые носили чинзе или шаманили?
   Араты молчали. Хитрый, как лиса, подозрительный, как волк, Хорек на этот раз не пришел на собрание, понял, откуда ветер дует. Нет Элдепа, который раньше шаманил, бил в продымленный черный бубен.
   Голова Чудурукпая вздрогнула после вопроса дарги Донгурака. Он не посмел поднять глаза на народ. Отец Чудурукпая Мангыр носил чинзе, но сам сын такого не имел.
   А Буяну дорога честь красного партизана, члена партии, что ему до боевого чинзе Сульдема. Буян встал, его голос даже не дрогнул:
   — Прошу, уходи отсюда, отец…
   Словно пуля прошило грудь старика слово, сказанное сыном. Хотел уйти, но дорога длинной стала.
   — Почему, сынок? — кое-как выдавил из себя Сульдем.
   — Шапка с чинзе… Иди, отец. Слово одно… — Буян не досказал свою приговорку.
   Донгурак добавил:
   — В коммуну не должен войти ни один феодал, чиновник, лама, шаман. Это указание сверху.
   Старик Сульдем тихо встал и пошел вниз по Барыку. Вслед послышался голос:
   — Неправильно!
   Но Сульдем не обратил внимания. Какое теперь ему дело, о чем будут говорить на собрании, что будут обсуждать. Старик не видел дороги. Раненая нога не чувствовала земли: то наступит на ровное место, то попадет в яму.
   Аал Сульдема находился чуть ниже Даштыг-Кежига. Расстояние от «анмаара» до этого места равно одному выстрелу, но Сульдем не смог одолеть этого расстояния. Не дойдя до аала, он сел среди ковыля. Нужно отдохнуть.
   День был знойным, совсем летним. Кругом синели горы: Кyy-Даг, Бай-Даг, Буура, Куржаангы.
   Старик Сульдем был крепким человеком. Чего только он не испытал: хлесткие плети дужуметов, горячую пулю китайских маньчжуров, сегодня — тяжелое, злое слово собственного сына. Нет, старик Сульдем ни о чем не думал. Он старался успокоиться.
   Немного погодя его плеча коснулась очень мягкая рука. Он оглянулся и увидел жену Кежикму и дочь Аайну. Сульдема впервые подумал, что дочь Суузунмы — это их дочь, стариков. Ведь Аайну они воспитали с люльки.
   Видя, что главу семьи попросили уйти с собрания, они тоже ушли. Аайна давно стала взрослой, поэтому все понимала.
   — Не усидели мы на собрании, — сказала Кежикмаа, потом начала бранить сына: — Проклятый, прямо перед народом гонит старого отца. Совсем ума лишился. Красный партизан, дарга… а человек ли наш сын, отец? Из-за дурного характера невестку твою выгнал из дома. А этот шулбус Саванды даже не заступился за своего старого отца, почему? Ведь он любит поболтать попусту перед людьми, почему на этот раз смолчал?..
   Мать с дочерью с двух сторон тихонько подняли  старика и так же тихонько под руки повели его.
   — Я сам, сам, — хотел было вырваться старик, но не смог.
   Его привели его домой. Сульдем молчал. Прилег.
   Аайна ушла за водой, чтобы сварить чай, потом побежала за караганником. Кежикмаа развела огонь в железной печке и вышла, чтобы привязать телят.
   Сульдем неожиданно вскочил — легко, по-мальчишески, схватил с аптара шапку с чинзе, которую и на голову никогда не надевал, пыли еще ни разу не стряхивал с нее, и швырнул в огонь. Затем, охая, глубоко вздыхая, лег на кровать, повернувшись лицом к стене юрты, хотел заплакать, но слез не было. Придерживая бок, глубоко вздыхая, хрипел. Казалось, на него навалили большой камень, величиной с быка.
   «Теперь уже не встану, — подумал старик Сульдем. — И хорошо, если так. Сколько можно мучиться, хватит. Своему народу приносил пользу. Что мне, бедному человеку, еще нужно?».
   В это время вошла Кежикмаа:
   — Почему ты держишься за бок? Заболел? — Она принюхалась. — Ой, что случилось, гарью пахнет, горелым? Что попало в огонь? Аайна приходила?
   Сульдем молчал. Заподозрив неладное, Кежикмаа открыла дверку печки, закричала:
   — Оршээ, бурган! Пусть все плохое покинет нас!
   Она зацепила кочергой в огне что-то темное, величиной с кулак, вытащила из печки, бросила на пол.
   — Аайна! Скорее принеси воды! — закричала Кежикмаа, приоткрыв дверь юрты. — Воды! Воды!
   Аайна бросила хворост и прибежала с водой в деревянном ведре, расплескивая на ходу.
   — Что случилось, мама?
   Кежикмаа схватила ведро и вылила всю воду на догоравшую шапку. Пламя зашипело. Почти полностью сгорела мерлушковая шапка, крытая красной материей. Влажный горячий дым наполнил юрту.
   Мать с дочерью кое-как потушили шапку, потрясли, и на пол со стуком упал голубой шарик.
   — Ой, какой красивый! — Аайна схватила еще горячий чинзе и подула на него.
   В это время дверь юрты открылась и вошел секретарь ревсомольской ячейки Шимит-Доржу. Это был очень общительный, всегда веселый, любящий пошутить красивый парень. Его черные блестящие волосы по новой моде были зачесаны назад, на нем была ревсомольская одежда с портупеей, желтый ремень, кожаные сапоги.
   — Здравствуйте, тетушка, — сказал Шимит-Доржу и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Что, дедушка заболел? Отчего он держится за бок? Ха, Аайна совсем девушкой стала! Красавица, глазам не верю, давно не видел. И подросла? Такую красавицу надо сторожить, угбай. Парни украдут. Такую красавицу, как Айна, не отдашь и за все имущество Ажикая. Отчего в юрте дым? Палили голову барана?
   Пока секретарь ревсомолъской организации трещал, Аайна не выпускала из ладоней чинзе, тот остыл.
   Кежикма ответила:
   — Вот эта девчонка… Эта девчонка нечаянно бросила в огонь отцову шапку, сынок. Вот и тушили ее.
   Аайна растерялась. Тетушка Кежикмаа никогда не обманывала.
   — Какую шапку? Чейзена? — спросил секретарь ревсомола.
   Аайна опередила мать:
   — Нет, нет… Не ту. Я нечаянно сожгла шапку из сессирге[3] .
   Шимит-Доржу расхохотался, показывая белые зубы:
   — Как жаль, сестренка. Я подумал, что ты сожгла шапку с чинзе.
   Кежикмаа была рада. Кажется, на этом кончится история с шапкой чейзена, которая приносила семье тревожные дни и бессонные ночи.
   Но за чашкой чая Шимит-Доржу опять начал разговор про ту же проклятую шапку:
   — Нечего думать об этой шапке, — сказал он, — мы хорошо знаем, за что старик ее получил. А ты, Аайна, поедешь учиться в город Маспаа (Москва — К.К.). Нам нужны такие девушки, как ты.
   — Нет, сынок, — испугалась Кежикмаа и закрыла телом дочку.
   Перед глазами Кежикмы как молния мелькнула судьба Суузунмы: когда-то очень давно пришел Хорек и сказал то же самое… Что потом с ними было? Хоть и прошло много времени с той поры, бедное сердце матери об этом никогда не забудет, кажется, все было вчера. А теперь настал черед Аайны? Секретарь ревсомола добавил:
   — Государство даст одежду.
   Сердце матери вновь дрогнуло. Тогда, давно, Хорек бросил ей кусок простого материала и сказал: «На людях она теперь всегда будет, сшейте ей тон».
   Кежикмаа попросила:
   — Что ты сказал, где дочка будет учиться, название незнакомое…
   — Маспаа.
   — Да, Маспаа где находится?
   — Далеко-далеко, тетушка. В СССР.
   Кежикмаа заплакала:
   — Опять… Нет, нет, не отдам, не отпущу.
   Шимит-Доржу старательно объяснил:
   — В Маспаа она будет учиться, твоя дочь счастливая, тетушка. Она не одна поедет, с подругами, все такие же девушки. Будут учиться в медицинской школе.
   Кежикмаа нисколечко не успокоилась:
   — Сто, тысячу раз ваша Маспаа мне не нужна. Хойлаар-оола вот тоже забрали. Теперь не трогайте мою последнюю, мою доченьку.
   Аайна же ничуть не испугалась и не расстроилась. Она училась в группе письму, затем в ликпункте, давно знает про Ленина, Москву, еще раньше слышала, как тувинские юноши и девушки уезжают учиться в СССР и Монголию. Аайна втайне мечтала, что когда-нибудь тоже поедет учиться.
   Наказав, чтоб Аайна была готова к осени, секретарь ревсомола уехал.
   Как только Шимит-Доржу уехал, с койки соскочил Сульдем, будто хвори и не бывало:
   — Поезжай, дочка. Готовься. Станешь как доктор Аайна, которая вылечила меня. Не плачь, мать. Я слышал ваш разговор, все окончательно продумал. Езжай, учись в Маспаа дочка…