Глава семнадцатая

Студенты в Москве научились не только писать и читать под диктовку на тувинском языке, но и бегло читать по-русски. Научились произносить два-три слова при каждом ударе пульса. Только в медицинском училище читать без запинки — мало. В русском языке буквы совсем другие, звуки по-другому произносятся. Поэтому начинали почти с нуля.
Помогали рисунки. Как придут учителя в класс, обязательно повесят какой-нибудь рисунок. Если нужна буква «а», покажут плачущего ребенка: «А-а!», если «б», покажут овцу: «бэ-э»… Если нужно объяснить что-то, учитель рисует на доске или бумаге: если изучают слово «apбуз», то нарисует арбуз, «гора» — гору, «жук» — жука. Юрта? Тут девушки сами нарисуют юрту. «Я» — покажут на себя.
Так прошел год на первом курсе. Тувинские девушки в этом году только изучали русский язык. Нужен ключ, чтобы отомкнуть замок амбара, найти там богатство, называемое знанием. Нужен ключ — русский язык. Первый курс напоминал первый класс. Но главное — целеустремленность, а она у девчонок была.
…Выйдя из тувинского посольства, девушки приехали в техникум. Им дали новую одежду: синие пальто, пестрые платья, коричневые туфли. Девушки стали похожи друг на друга, словно суслики из одной норы. Так решила директор техникума Анастасия Ивановна Жукова. Учителя в первую очередь показали девочкам Москву, водили в театры, музеи, парки. Они часто терялись в толпе. Одинаковая одежда помогала быстро найтись. Когда девушки привыкли к городской толчее, им дали разную одежду.
Бывали и приключения. Как-то им сказали:
— Поедем в Большой театр смотреть спектакль, оденьтесь красиво.
Девочки встревожились. Начали гладить платья. Сарыг-Тараа измучилась, пытаясь выгладить платье тяжеленным холодным утюгом. В то время электрических утюгов не было, чугунные нагревали на газовых горелках.
Один из учителей повел девушек в театр. Сели в трамвай, взялись за руки в толчее. Вдруг Аайна оглянулась и поняла, что осталась одна. Встревожилась. Хотела спросить, а языка еще не знает. Вышла на какой-то остановке. Видит, в большой дом заходят люди с цветами в руках. «Вот он, театр, но как я найду здесь подруг?» — взволнованно подумала Аайна, и пошла за медленно двигающимися людьми. Все шли с опущенными головами, молчали… Кто-то вытирал слезы. Какая-то женщина дала Аайне цветок. Вошли в большой зал. На высоком постаменте, окруженный красной материей и цветами, в гробу лежал мертвый человек. Аайна заплакала. Люди стали ее успокаивать, думая, что она родственница покойного. Она совсем растерялась. Гроб осторожно поставили на белый стол, который начал медленно опускаться в яму. Аайна еще пуще заревела.
Думала, что театр, а это, черт побери, крематорий… Через некоторое время люди стали быстро расходиться. Зал опустел. Холодно, тихо, страшно. Аайна продолжала рыдать. К ней подошла женщина с красной повязкой на рукаве, тихо сказала:
— Иди домой, девонька. Сколько ни плачь, не воротишь…
И дала ей воды. Аайна выпила и снова заревела. Женщина испугалась, что девушка потеряет сознание, убежала, и через несколько минут вернулась с милиционером. Тогда и выяснилось, что Аайна не знает языка.
В белой рубашке, черных блестящих сапогах, на ремне через плечо висит плоская сумка-планшет, — щеголь-милиционер привел Аайну в отделение. Там ее тоже не понимали. Тем временем наступила ночь. Девушка прилегла на диван. Сначала не могла уснуть: наверное, подруги и учителя волнуются. Но, уставшая за день, все же задремала.
Лишь утром, отдохнув, она впомнила, что нужно делать! Когда пришел вчерашний милиционер, Аайна произнесла одно слово: «Профинтерн». Милиционер с облегчением засмеялся: на Солянке центр Профессионального Интернационала, там много иностранцев, и эта странная, но очень красивая девушка оттуда. Он посадил Аайну на легковую машину и повез по Москве. Вскоре остановились напротив двери Профинтерна.
Сразу же узнав знакомые места, Аайна все вспомнила. Вот техникум, рукой подать. И адрес тотчас вспомнился: Солянка, 14. Вчера адрес теленок съел или корова слизала?
Она не стала показывать, где жила, и милиционер повел ее в здание Профинтерна. Там у него потребовали пропуск. Аайна выскочила на улицу.
Утром на улицах много народу, все спешат на работу. Лавируя между прохожими, иногда толкаясь, Аайна бежала. Сзади заливался свисток, за ней, придерживая фуражку, бежал милиционер.
Задыхаясь, Аайна заскочила в общежитие. Подруги, Анастасия Ивановна окружили ее, целуют, обнимают, расспрашивают. Шум, смех! Следом милиционер прибежал — догнал!
Анастасия Ивановна все ему объяснила и сделала вывод:
— Хотела в театр, попала в крематорий.
Щелкнув каблуками, милиционер отдал честь:
— Все ясно.
— Спасибо, товарищ милиционер!
…Это лишь одно из многочисленных приключений тувинских студенток. Однажды заблудилась Сарыг-Тараа, которую через два дня привез опять же милиционер, только не через Профинтерн, а через Коминтерн. Слово перепутала то ли она сама, то ли милиционер, который привел измученную девушку в Коминтерн, провел через пропускной пункт, завел в кабинет, где сидел какой-то большой дарга с черными усами и кудрявыми волосами. Учителя шутили, что Сарыг-Тару принял сам Дмитров.
Весной тувинское девушки говорили по-русски. Учиться стало легче. Освои­лись. Больше не блуждают в городе, побывали везде.
…Наступило лето. Студенты стали готовиться к отъезду домой, в Туву. В КУТВе много тувинцев. И Аайна ждала. Многое надо рассказать родителям, товарищам. Родители должны знать: дочка будет приезжать каждое лето. Так захотелось домой, что она перестала спать ночами. Мама, наверное, сидит на койке, крепко ухватившись за края, чтобы не умереть раньше времени…
Внезапно Анастасия Ивановна сказала: «Домой не поедете!».
— Летом тоже будем учиться?
— Нет, будете отдыхать.
— Где?
— В Сочи.
— А где это?
— На юге. На берегу Черного моря.
Собрались, сели на поезд и поехали по железной дороге. Приехали через день. Грустно, что не увидят родных, но радостно, что приехали на юг! Девушки никогда не видели синего моря и были восхищены. Нет ничего приятней, чем купаться в море, загорать под южным горячим солнцем. На пароходе катались по морю, ездили в Геленджик, Туапсе, Сухуми, Батуми. Съездили на озеро Рица в горах. Пять девушек вернулись в Москву загорелые, будто пять орешков. Силы есть, радость — через край.
Теперь девушки окунулись в глубины настоящих знаний, словно в Черное море. Русский язык выучили как следует, никакие рисунки не нужны. И никаких льгот нет. Учиться!
Прошел год. Два года…
Другие тувинские студенты ездили домой, приезжали обратно. Некоторые не возвращались. Пять девушек из медицинского техникума не ездили домой ни разу. Летом работали в колхозе вблизи Москвы, убирали урожай. Там до сих пор применяли лошадиную силу. Девушки с любопытством разглядывали железный плуг, железную борону, сенокосилки.
Участвовали и в строительстве московского метро. В те годы в столице сдали в строй лишь две станции.
Москвичи очень любили свое метро. Там работали миллионы людей: после работы, в выходные дни, во время отпусков, бесплатно.
Тувинские девушки не отставали от москвичей. Они радовались, чтио могут внести хоть маленький вклад в строительство большого города, которые дал им знания. В то время не было бульдозеров, могучих экскаваторов, многотонных машин. Главные инструменты — электромолоты, которыми долбили землю, лопаты, мотыги, одноколесные тачки. Девушки возили на них тяжелую влажную землю. Это мужская работа, но они не унывали. Все москвичи так работали. Не один день работали студентки на строительстве метро.
Казалось, что последний год учиться стало легче. Они хорошо знают русский язык, привыкли к столичной жизни… Но это только на первый взгляд. После учебы началась практика. Они принимали роды под наблюдением опытных врачей во многих больницах столицы.
Самая быстрая среди девушек — Серенмаа. Это, конечно, хорошо, да не всегда. То платье не так наденет, когда пойдет в театр, то на улицу второпях выбежит в разных туфлях. Очень любит спорт, особенно бегать на коньках. Приведет подружек на каток в центральный парк и показывает свои успехи.
Однажды познакомила их с высоким, красивым парнем:
— Это Николай, Коля значит.
— Что за Николай?
— Просто знакомый.
Николай стал приходить в общежитие. Он работал в театре. Поэтому девушки стали чаще бегать в театр. Через некоторое время Николай пригласил девушек к себе домой. Он жил с матерью в трехкомнатной квартире на Арбате.
— Угощайтесь, — пригласили их мать с сыном, накрыв стол.
— Ой, нет, мы не голодные, — зарделись подруги.
Но Серенмаа сказала:
— Угощают, значит надо есть, — села и подруг усадила.
Все еще стесняясь, они с аппетитом поели. В то время молодая Советская республика только вставала на ноги и в столице было мало продуктов.
 
      *   *   *
Учеба заканчивалась. Все были в приподнятом настроении. Они четыре года не были дома, и считали дни.
Учащиеся медицинского техникума часто ходили в КУТВ. Это был центр подготовки новых кадров для народов Востока, высшее учебное заведение новой революционной мысли. Туда приезжали самые видные представители Советского государства. Тувинским девушкам выпало счастье видеть друга и жену Ленина — Надежду Константиновну Крупскую, великого писателя Максима Горького, слушать их пламенные речи.
Там Дакый-Сурун познакомилась со студентом КУТВа Доржу.
Все шло хорошо. И учеба, и жизнь. Юность — время любви. Так положено живым людям на земле.
Однажда Дакый-Сурун вызвали к секретарю комитета ВКП(б) Павлу Васильевичу Лебеде. Этот украинец с самого начала заметил тувинских девушек, ходил с ними в театр, участвовал в строительстве метро. Однажды Аайна вывихнула на стройке ногу, он посадил ее на тачку и отвез в больни­цу. Серенмаа в шутку называла Павла Васильевича Чашпан-оолом[1].
Секретарь парткома усадил Дакый-Сурун на стул, налил eй горячего чаю и положил на стол шоколадку. Студентка удивились. Плохие вести из родных мест? Что случилось? По лицу учителя видно, что тот хочет что-то сказать, да не решается. Дакый-Сурун не ошиблась.
Павел Васильевич начал издалека:
— Как учишься, Даки? — спросил Чашпан-оол.
Опять-таки странно, секретарь парткома лучше всех знает, кто как учится.
— Ничего…
— Из дома письма получаешь?
— Нет, — сказала правду она.
— Ваша подруга Серемушка познакомилась с русским парнем. Ты тоже приведешь жениха? Даки?
Дакый-Сурун покраснела и улыбнулась.
— Пей чай, пей, Даки. Знаю, тувинцы любят чай. Я тебе сейчас кое-что скажу, но ты не волнуйся. Слушай спокойно.
Дакый-Сурун встревожилась:
— Что случилось, Павел Васильевич?
— Ничего не случилось. Ничего не должно случиться. Вот такое дело, Даки. Гм… Нелегкое дело. Мы будем защищать тебя…
— От кого защищать?!
— Не торопись, не торопись. Письмо пришло… Тебя в Туву вызывают.
— Почему? Я плохо учусь?
— Нет, нет. Не то! — прервал себя с досадой секретарь парткомитета — Какого ты рода-племени? Какое у тебя происхождение?
Дакый-Сурун вновь честно ответила:
— Простое. Отец был ламой.
Она сказала это так, будто Павел Васильевич хорошо знал Туву и кто такие ламы.
— Но теперь от Хендергейского монастыря ничего не осталось. Разрушили его.
— Вот, Даки. Тебя вызывают потому, что ты дочь ламы.
Дакый-Сурун заплакала. Больше ничего не стала слу­шать, ничего не могла сказать.
Павел Васильевич стал успокаивать ее:
— Не плачь, Даки. Все мы выясним. Дети за родителей не отвечают, так сказал Сталин. Ты обязательно будешь учиться, будешь работать. Иди, отдохни.
— Я больше не буду учиться, Павел Васильевич? — сквозь слезы спросила Дакый-Сурун.
— Пока не будешь. Но мы выясним все обстоятельства. Разве так можно: несколько месяцев осталось!
Дакый-Сурун долго плакала в своей комнате.
Прибежали встревоженные подруги.
— Что случилось, Даки?
— Сказали, что я не буду больше учиться. Я оказалась дочерью феодально-теократического ламы, — смешивая слова со слезами, кое-как выговорила Дакый-Сурун.
Кровь отхлынула от лица Aaйны: лама Хендеpгейского монастыря, отец Дакый-Сурун Намбырал — ее родственник, и брат Буян лечился у него. Вдобавок дед Сульдем получил в награду чинзе, у него чуть не конфисковали имущество.
Товарищи боялись разговаривать с Дакый-Сурун. Девушки переживали: подруга, с которой недавно учились и веселились, будто ушла в холодную зиму. Одна плакала в комнате.
Через два дня директор техникума Жукова и секретарь парткома Лебеда повели Дакый-Сурун в тувинское посольство. Там не было знакомого посла Санчаа и Анайбан. Сидел новый посол Седип-оол.
Видимо, директор и секретарь парткома еще до этого разговаривали с Седип-оолом, но тут еще раз объяснили, в чем дело. Седип-оол внимательно выслушал, подумал и сказал:
— Лама есть лама, что из его дочки выйдет… Все же враг народа.
Опять начались бесконечные страшные дни. Как назло, небо хмурилось, день и ночь шли дожди. Невозможно выйти. Может, это и к лучшему. Дакый-Сурун все время хочется плакать, но слез нет, сколько можно, уже и слезы высохли. Что сообщит она братьям, сестрам, родителям? Скажет, что заболела? Кто ей поверит? Четыре года была здорова, а когда осталось несколько месяцев до окончания, взяла и заболела?..
Через семь дней в ее комнату радостно вбежали директор техникума и секретарь парткома.
— Будешь учиться, Даки! — еще в дверях крикнул Павел Васильевич. — Дети не отвечают за дела родителей! Золотые слова товарища Сталина!
— Будешь учиться, дочка! — Анастасия Ивановна несколько раз поцеловала Дакый-Сурун.
Бедная девушка опять заплакала, но это были слезы счастья.
Дирекция и комитет ВКП(б) техникума через посольство ТНР в СССР договорились с «соответствующими органами», чтобы Дакый-Сурун окончила техникум.
Все сбежались в комнату Дакый-Сурун. Кого здесь только не было! Русские, украинцы, грузины, алтайцы, китайцы, корейцы, монголы. Они подкидывали девушку вверх, к самому потолку, Пришел жених Доржу. Аайна радовалась не меньше, чем Дакый-Сурун. И Хууракпан, и Сарыг-Тараа. Прибежали Серенмаа с Николаем, собрали друзей и поехали на Арбат. Свежий ветерок метро обдувал щеки девушек. У Серенмы и Дaкый-Сурун есть женихи, им хорошо, а вот Аайне, Хууракпан и Сарыг-Таре бы таких смелых, как ветерок метро, парней, они бы гладили их черные косы!
Учеба закончилась. Четыре года были долгими и стремительными. До свидания, Москва! До свидания, техникум! До свидания, «Профинтерн»! Счастливо, Анастасия Ивановна, Павел Васильевич!
В Москве получили специальное медицинское образова­ние пять девушек: Аайна, Дакый-Сурун, Сарыг-Тараа, Серенмаа, Хуурaкпан.
Теперь поезд мчался не на северо-запад, а на юго-восток. Вот и Большая Сибирь раскинулась, нет ей конца и края. За четыре года дорога от Москвы до Абакана сократилась с десяти до семи дней. И из Абакана в Туву люди теперь ездят не на санях и телегах, а на машинах.
Пять девушек вернулись в любимую Туву с пятью дипломами. Встречи с родиной были похожими и разными. Аайна возвратила родному Улуг-Хему два белых камешка, которые взяла с собой. Серенмаа приехала из Москвы не одна, вскоре она родила девочку. На свет ребенку помогла появиться Дакый-Сурун, которая, отрезав пуповину, стала вто­рой матерью девочке. И все же на сердце Даки лежал черный камень…