Глава 2

На голове тувинца со странно колючим взглядом, с черными, как уголь, взлохмаченными волосами восседала шапка-ушанка, видавшая много зим: ушко без завязки торчало вверх, а то, что было с тесемкой, повисло вниз, как сломанное птичье крыло. Куртка из козьей шкуры на просторных плечи его накинута была шерстью наружу, и шерсть эта, длиною в пядь, в некоторых местах скомкалась, а в других местах облезла, и определить цвет этой шкуры было невозможно. Зимние ватные штаны его были много раз залатаны, а на ногах было вот что: будто мужик спросонья в темноте натянул на одну ногу кирзовый сапог, а на другую — резиновый, притом и размеры-то были разные. Оборванный хозяин низкорослой, но упитанной лошадки, мужчина в годах с сухощавым смуглым лицом, не мигая, в упор смотрел из-под бровей, напоминавших пучки мха, на молодых рабочих, которые, побросав всё, растерянно окружили его, и тоже не сводили с него глаз. Нашлись насмешники:
– Эй, старик! Мы тут строим ТЭЦ, тут не музей!
– Мужик, на крыше общежития лежат старенькие валенки с отрезанными подошвами, завтра принесем, наденешь их, и ногам твоим станет хорошо и прохладно!
– Дай-ка, дядя, порулить твоим конём! Куда нужно нажать, чтобы газануть?
– Махнемся шапками? У меня уши мерзнут в кепке!
Самдар хоть и не знал языка, но догадался о насмешках по лицам окруживших его парней. «Что говорят эти парни?» – спросил он у стоявших тут же рабочих-тувинцев и, услышав перевод, весело рассмеялся:
– Переведи им, сынок, что они похожи на щенков-сосунков, не видали ни настоящего тувинца, ни настоящей лошади. Человек знакомится через разговор, а лошадь — через ржание, это тоже переведи. Впереди много времени.
С каждым днем рабочие все больше привыкали к странной одежде Самдара, все реже слышались крепкие словечки о нем. Тему разговора молодые русские рабочие сменили, убедившись, что тувинец в оборванной одежде – большой трудяга. Через несколько дней, усвоив режим рабочего дня, он приходил на работу раньше всех и, пока его рыжая лошадёнка лопала овес из привязанного к голове залатанного мешка, сам он или смазывал ось старой телеги, или ремонтировал, сидя на траве, видавшие виды хомут или седелку. А в обеденное время, когда проголодавшиеся рабочие мчались, стараясь опередить друг друга, в столовую или буфет, он отправлялся на пилораму, и один разгружал привезенный стройматериал. Никто не видел, чтобы он обедал — трудился и трудился, как муравей. Раз парни не выдержали:
– Хватит горбатиться, старик, работа не волк, в лес не убежит! Отдохни, пообедай!
Он, услышав перевод, добродушно улыбнулся толстыми губами и проговорил:
– Что они говорят о человеке, который утром съел полную пиалу далгана[1]! Желудок у русского человека совсем махонький, как у лошади, только и знает, что ест и ест…
Обычно по вечерам, когда рабочие уже переодевались и вытряхивали робы, Самдар по привычке подъезжал груженый.
– Хватит уже, дед! Какой ненасытный, всех денег не заработаешь, — подтрунивали работяги.
А Самдар каждый вечер удивлялся:
– Сынки, солнце-то еще высоко! До сумерек сколько еще успели бы сделать. Удивительно, что хоть как-то растёт эта стройка – в воскресенье отдыхаем, в субботу с полдня уходим.
Самдар про себя сравнивал строительство со скотоводством и не уставал поражаться.
…В тот день, как обычно, работа кипела: удары молотов и кувалд перекликались с рёвом самосвалов и тракторов, шум был громче, чем у водопадов горного Алаша. Самдар задержался у груды леса, меняя обветшалый ремешок на узде. Над ним, на высоте большей, чем самые высокие лиственницы его родного Шыдаяка, рабочие возводили две огромные бетонные дымовые трубы. Он ежедневно с любопытством наблюдал, как трубы понемногу растут, и дух Самдара захватывало каждый раз, когда он запрокидывал голову назад, чтобы посмотреть на эту высоту. Облака были как привязанные, а трубы толщиной в десять обхватов, на вершинах которых виднелись маленькие людские фигурки, вдруг начинали плыть. Какую же надо иметь смелость, чтобы работать на такой высоте — этого Самдар никак не мог уразуметь. Он уже завязывал отрезанный ремешок, когда сверху раздался душераздирающий крик.
Самдар вскинул взгляд и обмер. На фоне голубого неба стремительно летел вниз человек. Еще не прервался отчаянный крик, как он ударился о землю, лишь пыль взметнулась в воздух. Разом стало тише, будто смолкла стройка, и рабочие молча метнулись к основанию труб. Оршээ! Бездыханный парень с кудрявыми русыми волосами лежал на земле. Строители, бригадиры, прораб окружили тело товарища. Примчалась скорая, медики в белых халатах с носилками побежали к парню. Приехать по комсомольской путевке издалека и лишиться жизни в такие молодые годы, что за судьба, у него ведь здесь ни отца-матери, ни дальних родственников нет, – горестно думал Самдар.
Назавтра, когда рабочий день только начинался, Самдар подозвал рослого прораба по прозвищу Тяжеловоз и показал ему на два мешка в телеге. Тот спросил: «Что это?», пряча руки за спину, а Самдар протянул еще и папиросу. Один из тувинцев-рабочих перевёл:
– Мы, тувинцы, когда человек умирает, выражаем соболезнования, подавая курево. Парень, с которым случилось несчастье, с добрым сердцем был, приехал издалека, чтобы нам помочь, но жизнь его оборвалась, и это очень плохо. Человек устраивает для родных и знакомых два тоя, о которых не знает: при рождении и после ухода на тот свет. В этих мешках туша барана. Это для поминок погибшего, дарга.
От слов Самдара на лице угрюмого, желтолицего прораба, который и в детстве, казалось, не улыбался, будто заиграли лучи солнца.
 
В один из вечеров, после работы, Самдар под узды вел лошадь, запряжённую в телегу, по обочине дороги, вверх по течению Хемчика, а в телеге, не прерывая смеха, шумели три русских парня и тувинец-толмач. У юрты, возле густых зарослей караганника, парни слезли с телеги, а навстречу им со шкуркой ягнёнка в руках вышла жена Самдара, Биче.
– Ох! Товарищи по работе, что ли? — спросила она на родном языке и попыталась поздороваться по-русски:
– Здрасчичи!
Те, догадавшись, что это хозяйка, тоже поздоровались:
– Здравствуй, мать!
– Сюда! Сюда садись! – по-русски приглашал Самдар на почетное место столбами стоящих гостей, впервые переступивших порог войлочной юрты. Те не знали, куда девать свои длинные ноги, но с помощью друга-толмача приладили их – кто спереди, кто сбоку на войлочном ковре.
– Чуть-чуть надо подождать, – Самдар перешел на родной язык и оголил грудь от жары. — Сварим чай.
Парни, увидев его оголенное до пояса тело, широко раскрыли от удивления глаза цвета неба. Спрятанное под рваной, душной одеждой тело Самдара было цвета бронзовой коры лиственничного леса, грудь широкой как сундук, мускулы возле сосков образовали квадраты, а толщина запястий с перекатывающимися на предплечье мускулами была никак не меньше, чем у самого здорового из русских парней. Он, присев, начал разжигать огонь, и круглые мускулы на плечах заиграли, словно раздуваемые пузыри, а когда он ставил котел на железную печку и наливал в него воду из ведра, мышцы спины выступили как гребень, хребтом. В мгновение ока он освободился от своей непарной обуви, став босым, и лишь в ватных штанах выбежал на улицу. Судя по шуму — колол дрова.
– Ну и дед! — пользуясь моментом, покачал головой низкорослый паренёк, который когда-то при первой встрече с Самдаром зубоскалил про валенки с отрезанными подошвами. — Какой мощный!
– Какой он тебе дед! Ему и пятидесяти нет, — ответил другой.
– О чем они говорят, сынок, я не понимаю русского языка, — поинтересовалась у рабочего-тувинца хозяйка юрты, за разговором мывшая посуду в ведре.
– Они восхищаются богатырским телосложением вашего мужа, – объяснил тот коротко.
– О, он в молодости был одним из удальцов в округе! В то время, когда муж управлял сумоном[2] на Алаше, постоянно побеждал в борцовских состязаниях, – как схватит противника, и сразу оземь бросает! Я тогда была еще девчушкой, переживала, как бы его не перебороли. И кони его на скачках приходили первыми, удалец он! — с гордостью вспомнила хозяйка, раскрасневшееся лицо которой будто помолодело.
Самдар занес дрова и со словами: «Сейчас, сейчас!» — снова выбежал. Снаружи он, разговаривая с людьми, видимо, делал какую-то работу.
Русские парни, впервые перешагнувшие порог тувинской юрты, с интересом разглядывали жилище: его решетки, жерди, деревянный обруч, гладили стеганый ковер. Они трогали обдуваемые прохладным ветерком через приподнятый нижний войлок сундуки, заглядывали под деревянную кровать, расспрашивали без конца друга-тувинца. Зачем нужен деревянный обруч с распорками на куполе юрты? Если пойдет дождь и начнет лить через это отверстие, останется ли в юрте сухое место? А что, в юрте разве не бывает комнат, ну хотя бы перегородок для отдыха, для приготовления пищи и сна? Зимой, наверное, люди в юрте не живут, это только летнее жилище? О, господи, они зимой тоже здесь живут! Как с восьмью детьми можно здесь поместиться! А муж и жена, как это… для выполнения супружеских обязанностей… они выходят в степь? А где берут питьевую воду? Из Хемчика? Так до него километра два! А скот тоже на Хемчик ходит на водопой? Где туалет? Говорят, что дед – богач, почему он не купит несколько юрт? Чтобы была юрта для кухни, для детей, для гостей, для спальни? Где они покупают продукты? Ни одного продукта не покупают?.. Все свое? Неужели?
Вскоре перед ними, не заметившими за разговорами и расспросами, как пролетело время, хозяева выставили диковинные блюда. Как есть сухую, по всей видимости, толченую пшеницу? А это, вязкое, желтое — что это? А что такое продолговатое, завернутое в круги? Почему чай солёный? Что брать ложкой, а что кончиками пальцев?
– Покажи, как надо кушать тувинские блюда, – велел Самдар послушному парню-толмачу, а сам стал вынимать мясо из котла. Когда он пододвинул парням целое корытце с дымящимся мясом, те удивились:
– Этого мяса нам троим хватило бы на полмесяца!
Мужчины разговорились.
– Хозяин, можно мы по привычке будем звать тебя дедом? Как ты можешь жить посреди безводной степи, дед? Завтра мы пригоним грузовую машину и переселим вас к Хемчику. И твоей семье, и скоту будет хорошо, сможешь прямо из юрты ловить рыбу удочкой, – предложил после первой осушённой пиалы один из гостей, ему хотелось сделать доброе дело для гостеприимного друга.
– На стройке много отходов леса, завтра же привезем вам дрова! — не отстал другой.
– Я знаю, где есть бесхозная чистая бочка из-под воды. Возьмем машину, привезем её на лето и будем наполнять водой! — вскочил с места третий, самый рослый.
Парни, выросшие под колыбельную в далеких краях с березовыми рощами, не переставали удивляться, что рядом с ними живет совсем иной мир. Самдар шутками и прибаутками отвечал на несуразные вопросы парней, а сам расспрашивал их о родине, о родителях, сёстрах и братьях.
Когда солнце, кипя и расплавляясь, совсем выбилось из сил и в изнеможении закатилось за тайгу Оргу-Ыяш, Самдар, ведя под узды свою лошадь, впряжённую в телегу, направлялся по дороге вниз по течению Хемчика, а в телеге сидели, дружно разговаривая, трое русских парней и тувинец-толмач.
Назавтра после работы Самдар заехал в лес, а выехал оттуда с телегой, гружёной горелым тальником. Возле юрты он с удивлением увидел большую груду разномастных досок и большую бочку с водой, в которой уже плескались дети, как воробьи в летнюю жару на лужайке. Из юрты вышла жена Биче с поварешкой в руке.
– Вчерашние гости приехали на двух машинах, тебя не дождались и уехали, – сообщила она.
– Я-то думал, что они болтают спьяну, а они, хоть и русские, лучше всяких тувинцев держат слово. А чем заплатила? — спросил Самдар, ходя вокруг досок и внимательно разглядывая их.
– Я предлагала скот, а они ни в какую, насилу всунула им в руки сливки и чокпек в стеклянной банке. Деньги ведь у тебя.
– Да, нельзя даром использовать человеческий труд. Завтра на работе я им заплачу сколько надо.