Глава 8

Самдар выводил овец из кошары старшего из семерых сыновей, и вдруг почувствовал, что его душа торопится куда-то, тянется в какой-то далекий, неизведанный мир, в который он давно уж должен отправиться. Старший сын пошел в отца, стал настоящим чабаном, и то и дело говаривал: «Отец, ты же в годах, сиди в теплой юрте. Вчера тоже целый день пас овец, вон парни – внуки твои есть».
Но он взял свою меховую шубу с кучи одежды, проговорил: «Хоть день и короток, как локтевая кость, для меня он длинный, как аркан». В одно из хороших времен года его Биче тихо ушла, и он понял, что силы у него уже не те. Раздал скот детям, которые уже обзавелись семьями, но почему-то ему не сиделось у горячей железной печи.
Ему вдруг вспомнилось, как в один погожий день, тарахтя, в аал примчался совхозный УАЗ, и директор, в тяжкие времена помогавший ему, тихо сказал, что всё изменилось, сменилась власть в стране, и никто больше не отнимет его скот: настало время торговли. Он гордо сказал: «Ты выстоял, всё выдержал, акым!».
Самдар оставил гостей чаевничать в юрте, а сам поднялся на холм на краю аала. Он был очень удивлен, что не обрадовался вести: ведь раньше, особенно в молодости, резвился бы от радости, как новорожденный жеребенок. Слух о том, что партия свергнута, задел за сердце так, словно скончался его родственник. Теперь за что он будет бороться? С кем будет спорить? Рассуждая своим простым умом, он помнил, что среди партийцев были и человечные, и безмозглые, как злые собаки. Их можно понять, на них сверху давила святыня-партия, а исполнение ее приказов было обязательным. У человека такая судьба: один рожден за скотом ходить, другой – выполнять приказы. У человека такова судьба: один рожден за скотом ходить, другой создан выполнять приказы. Большие даргалары теперь казались ему жалкими. Мудры слова предков о том, что никакие времена не бывают спокойны.
Да, правда, он в этой жизни добился своей цели: ни к кому не подмазывался, не сближался с даргаларами, набиваясь им в дружки; не ступал по чужому следу; не склонял свою черную голову перед властью, которая сегодня говорит одно, а завтра оглашает совсем другой указ – поступал только по-своему. Пульс в его жилах, всегда стремившийся к борьбе, стал как будто ослабевать. Как только он осознал, что победил в этой беспощадной схватке, длившейся долгие годы, доказав, что душа и вдохновение тувинца неразрывно связаны со скотом, в зрачках его глаз засветился огонь, а скрюченное тело распрямилось.
Старый чабан длинными, искривленными, не знавшими, что такое рукавицы, руками, кожа на которых была как кора лиственницы, провел по лицу сверху вниз. Его смуглое морщинистое лицо и сухое тело соответствовали одежде – ветхая меховая шуба казалась делом рук его искусной матери, и обувь из козьей шкуры как будто состарилась вместе с ним, – и оттого трудно было определить её цвет. Если попытаться определить возраст этого старика с расстояния аркана – кажется, ему за семьдесят. Ближе, на расстоянии обмена курительными трубками, его пронизывающие насквозь глаза, постоянно обжигаемое холодными ветрами мудрое лицо, весь его облик казались древними и неподвластным времени. Он как будто родился сотни поколений назад: его ровесники – ревущий между валунами Алаш, возвышающаяся до облаков на западном берегу величественная, красноскальная Кызыл-Тайга и заслонившая полмира со стороны восхода солнца Священная Бай-Тайга.
И Самдар вдруг с удивлением осознал, что жил всегда и среди всех поколений. Выдыхая клубы пара, он оглядел щипавших траву овец, которые не поднимали голов, взглянул на покрытый льдом далеко внизу Алаш. Ему казалось, что он впервые увидел Алаш, когда он спал, скованный льдом. С того самого времени ничто не изменилось, его мощь прежняя, перепрыгивает через черные, как волы, валуны и, будто пятками сверкая, бежит вниз, не оглядываясь; даже наоборот, стал еще более озорным — разбрызгивая вверх белую пену, может подсечь и унести прибрежные толстые деревья. Человек состарился, а река, словно резвящаяся на ночном гулянии молодежь, не знала о своем возрасте. Старый чабан задумался о реке, на берегу которой вырос, ему показалось, будто его жизнь со всеми её мелочами спрятана под толщей льда. Стоит топором прорубить лунку и можно, как хариусов в зимней спячке, вытаскивать поочередно прожитые годы.
На миг поддавшись этим мыслям, старик внезапно встрепенулся и оглядел кругом родные горы. Пасшийся скот почувствовал время возвращения домой, повернул обратно и скрылся за седловиной. Старый чабан хотел было шагнуть, но земля и мир покачнулись. Он устало закрыл глаза и сел у скалы. В душе возникла потерянная мысль, которая с давних пор появлялась все чаще. На этом же Алаше, на Эдегее – всюду, смолоду ходя за скотом, а потом постарев, он мечтал растаять, исчезнуть в родных просторах, в вершине синевы. Настало подходящее время для осуществления этой мечты! “Мужчина рождается в юрте, умирает у скалы”, – сказано мудрыми предками. Вот рядом зубчатые скалы Алаша, здесь бодрящий ветерок, здесь окрыляющие душу просторы. Лучше этой земли, лучше этого времени и не найдется. Исчезнешь, никого не беспокоя. Все тело Самдара онемело, и он под неслышную мелодию, собрав все свои мысли, растворился во Вселенной, часто слышавшей его горловое пение.
 
Перевод Игоря Принцева