Глава седьмая. Этап. Декабристка Анай-Кара
Буяна не судили, ему даже не добавили срока. Контрреволюционная агитация среди контрреволюционеров – это уже абсурд, да и срок заключения, отбываемый им, по закону был максимальным. Безо всяких допросов Буяна продержали в темной холодной одиночке, морили голодом, но в конце концов выпустили, больного и истощенного. Что за чудо спасло его от высшей меры наказания? Может быть, военная дисциплина, добросовестная работа? Может быть, кто-то из руководства решил, что человек, стремящийся на фронт, заслуживает справедливости?
Его опять били припадки, но Петров, ухаживая за Буяном как за малым ребеноком, подкармливал его порциями своего скудного пайка, и все же поставил на ноги. Другие заключенные смотрели на него с удивлением и уважением: теперь они просили у него совета и защиты, будто он на голову выше их стал.
ВКызыле в то время не было большой стройки, чтобы занять так много рабочих. Поэтому заключенных отправляли на лесоповал в Тоджу. Не один раз люди шли этим этапом. Особенно летом, потому что часто приходили плоты, и людей с них немедленно нужно отправлять назад на заготовку леса. Зимой реже – осужденные зимуют в верховьях.
В одну из январских ночей второй военной зимы большую группу заключенных, – более пятидесяти человек, – отбывавших срок в кызылской тюрьме, под конвоем с собаками погнали вверх по Бий-Хему, в край вечного льда и серых туманов. На лесоповале вдруг понадобилось много рук, до того группы были малочисленными – иногда настолько, что количество конвоя превышало количество заключенных. Это исключало возможность бунта и побега. Но нападений, грабежей, убийств на этапе и так практически не было. Лишь единичные случаи побегов, но и тут беглецы добирались, в лучшем случае, до своих аалов, некоторое время отъедались, и сами возвращались в тюрьму с теплой одеждой и провизией.
Этапируемые оделись кто во что, как можно теплее. Поодаль стояли несколько лошадей, впряженных в сани, груженые продуктами. Для заключенных саней нет, их гонят пешком. Верхом – тепло одетые вооружённые конвоиры.
Есть военная тайна. Оказывается, есть и тюремная тайна. Никто в группе заключенных не знал, куда именно отправляют по этапу. Вопросов задавать нельзя.
Из труб сотен деревянных домов города Кызыла курились столбы дыма. Улуг-Хем давно замерз, скован льдом. В полночь заключенные вышли из города группами, одна за другой. Слышен хруст снега под ногами, хрип в груди, окрики, свист полозьев. Трещит мороз.
Да, тюрьма имеет свои тайны: заключенных, гонимых под конвоем с собаками, стараются не показывать народу. Это ночное дело.
Цепочка людей растянулась между ледяными глыбами спящего Улуг-Хема, потекла вдоль ровной степи напротив горы Догээ. Ветер на открытом месте беспощадно хлещет в лицо. От дыхания шапки покрылись инеем. Не до разговоров, лишь снег хрустит под ногами. Конвоиры втеплых валенках, шубах из мерлушки хлещут по бокам лошадей, подгоняют пеших, покрикивают:
– Живей, не отставать!
Начало светать, и в движущейся колонне уже видны отдельные люди. Один не может идти дальше, нужно перемотать портянки, и всё движение останавливается.
Петрову легче, он привык к трудностям дороги, привык кочевать по земле. А вот Буян измучен: ему трудно дышать на морозе, он отстаёт от товарищей. Николай Иванович поддерживает его, почти тащит на себе.
Шли весь день, лишь в сумерках остановились в Кара-Хааке. Конвой загнал заключенных в холодный дом. Усталые и мокрые от пота люди падали пластами, похожими на плоские шкуры.
Конвоир показал на поленницу рядом с домом, приказал растопить печку. В ведра, покрытые сажей, из мешков с саней насыпали неочищенный овес. Это ужин. Сваришь – поешь. Соль все-таки есть, про молоко и хлеб и мечтать нечего.
Об огне и пище в состоянии было позаботиться лишь несколько человек во главе с Петровым. Остальные, слишком изнурённые дорогой, помочь им не могли.
Казалось, что на Буяна навалили каменные валуны. Он был уверен, что теперь никогда не сможет подняться. Всякие трудности он пережил: военные походы, голод, жажду, болезни, зной и мороз, бившие его мучительные припадки. Но сегодня ему кажется, что такой муки он никогда в жизни не испытывал. Или старость пришла? Никакая сила на белом свете не сможет его поднять утром. В доме постепенно стало теплеть,а он все еще прилипал к полу, словно уходил в землю.
В темном доме тесно для пятидесяти человек, ступить некуда. Заключенные устроились полусидя, прижавшись друг к другу. Снаружи дом закрыли на замок. Через стенку удобно расположились конвоиры, топили печку, варили ужин, громко переговаривались, смеялась. Сквозь стену все слышно.
Буян то проваливался в дремоту, то просыпался, лежал будто с перебитым хребтом. Сквозь сон ощутил горячий травянистый запах. Этот запах напомнил ему о времени, когда отец ставил капканы на волков, долго кипятя их в котле с травой.
Буян с трудом открыл глаза и увидел, что Николай Иванович держит перед ним миску с горячим варевом. Он только покачал головой: не хочу.
– Ешь, Буян, – сказал Петров. – Если не поешь, завтра не встанешь. Неходячий человек никому не нужен, на дороге останешься.
Петров поднес горячую ложку ко рту Буяна. Похоже на запах развороченного застоявшегося стога сена после дождя.
– Ешь, братишка, – сказал сидящий рядом мужчина. –Мы, наверное, лошади, раз нас кормят овсом. Не люди, а скот. Но и лошадиная пища сейчас – божья милость. Если желаешь попасть в могилу, можешь не есть.
Буян с трудом заставил себя проглотить вонючую жижу, словно затхлый войлок, застревающую в горле. Он закашлялся, и пришел в себя. После первой тарелки Буян сказал:
– Я сам.
Петров вскочил с места, загремел возле печки и принес еще одну порцию.
– Лишь бы в горло прошло, а там переварится.
Сосед Буяна попытался пошутить:
– Для нас, лошадей, овсяная каша очень сытная еда, братишка. Как попадет в желудок, разбухнет, голод утолит, большая польза от нее. Лошади сильные от овса. Если бы люди ели овес, то всегда были бы быстрыми, подвижными и ловкими как лошади. Ешь, братишка. Тюрьма — это не место, где ублажают желудок. То, что поднесли ко рту, надо быстро глотать, не то протянешь ноги.
После овсяной каши Буян не стал сильным как лошадь, он ослабел, отяжелел, теперь его не поднимешь с места, словно придавило его большими камнями. Он сам не заметил, как уснул.
Большинство из заключенных думали, что их опять погонят среди ночи, оживление, вызванное едой, утихло. Все замолчали, приуныли. Но конвоиры тоже люди, тоже устали, и проснулись, когда солнце было уже высоко. Ксчастью, они не стали тревожить заключенных. Может быть, были опытными и решили дать передышку перед дальней дорогой. Заключенные целый день отдыхали, чинили одежду, варили овсяную кашу. До жителей небольшого села, состоящего из нескольких домов, дошли слухи о прибытии этапа, русские и тувинцы несли им хлеб, тараа, картошку. Но поговорить им не дали, всех отогнали.
Овсяное блаженство было недолгим. Посреди ночи двери с шумом отворились, послышались крики и лай собак.
– На выход! Стройся!
С трудом разлепив сонные глаза, заключенные соскочили с мест. Построились по группам и двинулись. Колонна вышла из села. Снова хруст наста и свист полозьев, снова мороз немилосердно щиплет лицо, а грудь ходит ходуном.
Человек десять, обморозившие руки и ноги, не смогли идти дальше. Некоторые, чья одежда была совсем ветхой, простыли. С ними осталось двое конвоиров, чтобы этапировать обратно. Буян думал, что тоже не сможет идти, но встал и шел на удивление легко.
Цепь людей медленно ползла вверх по Бий-Хему. Подгонял верховой конвой. Буян не отставал от товарищей. Это заслуга вонючей, травянистой овсяной каши Петрова. Теперь колонна шла почти без остановок. Обуза осталась в Кара-Хааке.
Чем выше по Бий-Хему, тем меньше встречных людей и домов. Иногда – очень редко – встречались избы охотников, но там и нескольким конвоирам не поместиться. Первую ночь провели возле такой избушки, на вторую ночь рассвет встречали на открытом месте, под небом. Тувинцы держались крепче всех, они выросли в юртах, привыкли к кочевой жизни. Шли хорошо еще около десяти русских во главе с Петровым, трое хакасов, один китаец, два корейца. Что делать, надо держаться, заключенного никто не пожалеет.
Несколько раз, заночевав на холоде под пышными елями и кедрами, подобно диким кабанам, этапируемые кое-как прибыли в село Севи, что в верховьях Бий-Хема. Что и говорить, зрелище было страшное: много больных, обмороженных, в изношенной обуви. Но потерь не было.
Поскольку из Севи сплавляли плоты, здесь было подходящее для отдыха место: заключенных загнали в просторное и теплое помещение. Усталым и замерзшим людям теперь не нужна никакая каша, даже о мясе они не мечтают, – только спать, спать, спать в тепле. Остальное потом.
Им дали отдохнуть два дня. Не успели как следует выздороветь и прийти в себя, как их погнали дальше. Конвоиры не оставили даже тяжелобольных. Измученных, чьи ноги уже не шли,товарищи волокли под руки. Наломав ветвей и связав их веревками, сделали волокуши, которые тащили по очереди. Всанях могли отдыхать только конвоиры.
В тот же день засветло колонна прибыла в местечко Кара-Хаш, где шла заготовка дров. Работал здесь свой брат заключенный. Стало ясно, почему конвой торопился добраться досюда.
Вновь прибывшие починили одежду, кто-то раздобыл и дополнительно вещи. Все надеялись, что тут этап и оставят. Где уж там, – через несколько дней на рассвете их погнали дальше. На Кара-Хаше остались лишь некоторые больные, обмороженные, конвоиры и часть груза. Дальше шли самые выносливые.
Цепочка людей медленно ползла вперед, карабкалась вверх по Енисею, останавливаясь лишь на ночь. Через несколько суток заключенные прибыли в маленькое село Сыстыг-Хем. Это была последняя остановка.
Сыстыг-Хем окружено зелеными кедрами, черными елями, желтыми лиственницами, тесно прижалось к густому лесу на куполообразных вершинах горных хребтов. Места сказочно красивые, а само село – всего несколько домов, расположенных вдоль Бий-Хема. Население смешанное, живут и русские, и тувинцы, в основном охотники, рыбаки, лесорубы, сплавщики. Естьмаленький магазин, поэтому время от времени появляются оленеводы.
Большинство леса, необходимого для строек Кызыла, заготовляли в Сыстыг-Хеме. Бригады в Тоора-Хеме и Кара-Хаше отставали. Нелегкая работа – валить лес, вязать плоты, сплавлять вниз по реке. Нужна большая физическая сила, опыт, смекалка. Особенно большое искусство – вязать плоты, героическое дело – сплавлять их через пороги. Тут надо быть осторожным и осмотрительным, до беды недалеко.
Лес здесь поначалу валили несколько вольных человек, и обычно их хватало. Лишь впоследнее время в связи с быстрым развитием строительства в Кызыле план увеличили, в тоджинскойтайге потребовались новые рабочие. Заключенные в Сыстыг-Хеме, как и в других селах, работали даром. Сыты, одеты, обуты и все, – больше им ничего не полагается. Не страшен и Хутинский порог: если заключенный погибнет, его спишут.
Вновь прибывших назавтра погнали в тайгу. Инструментом их вооружили кой-каким: топорами, пилами,кого-то на сани определили грузчиком.
Буяну нетрудно свалить дерево, очистить от коры. Не найдешь тувинца, который не занимался бы такой работой. А Николай Иванович Петров – настоящий лесоруб. Его почти сразу назначили бригадиром.
Дрова для печей в Кызыле брали недалеко, а вот строительный материал сплавляли в основном из Тоджи: березу применяли для окон, дверей, мебели. В Сыстыг-Хеме и Кара-Хаше заготавливали лес для срубов – именно заготавливали, а не только валили. Был установлен необходимый размер бревен в комле и верхушке. Николай Иванович проверял и принимал. Отмечал деревья для валки. К остальным прикасаться было нельзя: богатство края надо беречь, оно может кончиться. Бревна очищали от веток и коры. Отход сваливали в одном месте – рабочее место должно быть чистым. Готовые отвозили поближе к берегу, сушили два года, и с весны, когда таял лед Улуг-Хема, вязали плоты и сплавляли по реке. Зимой только валили и заготавливали.
В тайге всегда теплее, чем на прибрежной открытой местности. Вскоре морозы стали слабее, наступила весна. Снега за зиму навалило по пояс, и он долго и постепенно таял, словно никак не мог решиться. Затяжная, ленивая весна. Дни все теплее, работать все тяжелее. Зимние изношенные башмаки начали показывать свои языки.
Тоджинская тайга всю весну думала, лежала, затаившись, и вдруг внезапно наступил первый яркий теплый день. Зазвенели, запели Тоора-Хем, Хам-Сыра, Сыстыг-Хем. Бий-Хем стал скатываться вниз – быстро, словно белый камешек с горы. Хутинский порог заворчал, словно раненый медведь.
Пусть поутихнет весеннее половодье. Приближается время сплавщиков.
В час отдыха Буян устало плелся к дому. За ним шагал неразлучный друг Петров. Казалось, к их ногам привязали тяжелые цепи. Добравшись, они увидели возле своей избушки женщину в крытой шубе, опоясанной выцветшим красным кушаком. Знакомая. Где-то Буян ее видел. Он не поверил глазам, остановился, как палка, вбитая в землю. Его голос пропал.
– Это ты Кара? – еле выговорил Буян, и не узнал собственного голоса.
За спиной женщины стояли две взрослые девушки, за ними – корова с теленком.
– Как вы добрались сюда?
– Вдоль и поперек исходили этуземлю, чтоб найти твой след. Давно вышли из аала. Захватила с собой дочек, будут мне подмогой.
–А Чолдак-ой и Айлываа?
– Они учатся в Шагонаре, ничего. Устроила их у родственников.
– Теперь обратно поедешь?
– Яприехала, чтобы как-топоднять настроение человеку, который находится в страшном месте, разделить твою долю. Вместе будем бедовать, наверное.
Что-то встало поперек горла Буяна. Николаю Петровичу, который устало подошел сзади, он сказал:
– Вот моя жена Анай-Кара.
Буян сделал несколько шагов к Анай-Каре. Прикасаясь грубыми и жесткими пальцами к щеке жены, он убедился, – действительно, она.
Николай Иванович молча постоял рядом с ними, а потом пошел в дом, на ходу приговаривая:
– Еще одна декабристка… Контракт…
